В плену самогипноза

Виталий КОРОТИЧ. «Бульвар Гордона»

В искусстве — в частности, в кино и литературе — многие непонятности тоже прежде всего идут от авторского незнания и неумения излагать свои мысли. Туманно мыслящий человек и творит туманно, что бы сам он ни говорил по этому поводу. Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Блестящий кинорежиссер Сергей Параджанов, мысливший сложными образами, умел изложить свои замыслы убедительно, а если человек не схватывал главную мысль, сердился, расстраивался, потому что стремился быть понятым. Его метафоры всегда были продуманы. Как бы Параджанова ни клевали партийные петухи, он никогда не пыжился, представляя свою образную стихию таинственной сферой, доступной только ему. Если в его фильмах случались неясности, они не были нарочиты. Он очень хотел, чтобы его понимали, и поэтому был понят при жизни.

Я знаю писателей, которые боятся быть понятыми. Потому что понимать нечего. Каюсь, когда-то в журналах редактировал чужие произведения, вычеркивая из них целые абзацы. Делал это лишь тогда, когда понимал, что брат-сочинитель поплыл и пребывает в плену самогипноза. Пишет, совершенно не осознавая, что именно, но убежден, что именно это является свидетельством его гениальности.

Сочинителя зомбируют его же слова, положенные на бумагу. Он стремится их опубликовать. Если после публикации этих слов оказывается чуть меньше — не беда, они на другой бумаге его все равно гипнотизируют, а не­спо­собность четко мыслить он воспринимает как часть своего высокого Божьего дара. Это самооправдание и самовнушение одновременно. И наверное, богохульство....

Сам я отношусь к писателям, которые размышляют прежде, чем сесть за письменный стол. Но есть и немало других, спо­собных творить лишь над листом бумаги, радостно фиксируя на нем все свои озарения, беспорядочно вторгающиеся в мозг. Человек, не умеющий взять быка за рога, хватает его за разные другие места, а при этом еще и урчит от самодовольст­ва.

Вы не можете себе представить, до чего просто убедить некоторых моих коллег в том, что они гениальны, но их аристократичный талант реализуется исключительно в произведениях, недоступных кому попало. Писатели, желающие в это поверить, верят. Как верят мои ничего не знающие студенты, что они все знают, да вот слов не нашлось. Как глухие верят в свой музыкальный слух.

Я не цензор, не мое дело искать в произведениях скрытый смысл. Мне надо знать, о чем со мной разговаривают и почему. Я не верю в искусство, которое не адресовано зрителям с читателями: сцена, киноэкран, зрительный зал, книга и читающий ее человек неразделимы и бессмысленны друг без друга. Это очень просто. Вы согласны?