Слава его дождалась и была с ним до последнего вздоха

Виталий КОРОТИЧ. «Бульвар Гордона» 17 Июля, 2009 00:00

У каждого из нас жизнь зажата между амбициями и возможностями. Найти правильный баланс между тем и другим очень трудно, и не хочу перечислять политиков, писателей и представителей многих других профессий, чьи амбиции изуродовали им жизни, требуя от этих людей недостижимого. Знаю и тех, кто был не амбициозен, иронично наблюдая за усилиями других людей, которые обязательно хотели быть заметнее всех.

В моем писательском поколении примеров хоть отбавляй — и в Украине, и за ее пределами, но сейчас речь пойдет о человеке, только ушедшем и поэтому стоящем особняком, — я говорю о Василии Аксенове.

Он стал публиковаться в начале 60-х, когда стартовало целое поколение «новых писателей», был близок к очень популярному тогда журналу «Юность» и терпеть не мог сталинизм, как все мы. Но Василий был отягощен личным опытом, отсутствовавшим у большинства из нас, — его отец и мать прошли сталинские концлагеря, и сам Василий жил возле ссыльной матери в Магадане.

Несмотря на то что он писал оптимистические молодежные повести вроде прогремевших «Коллег», на нем лежал четкий отпечаток мучения, не пережитого лично никем в его молодом окружении, что, безусловно, выделяло и отличало Аксенова. Василий и сам не любил находиться в толпе — выпивал, но не с кем попало, а лишь в «своей» компании, обожал джаз, который мало кто знал так, как он, любил культуру и литературу США, знакомые большинству из нас тогда не очень подробно.

Он был очень амбициозен и относился к своему творчеству серьезнее прочих. Я публиковался в журнале «Юность» одновременно с Аксеновым и видел, как он дорожил тем, что становится «лицом журнала», входит в его редколлегию. В то же время Аксенов четко дистанцировался от партийного официоза, каждая его следующая повесть раздражала начальство больше, чем предыдущая, и шаг за шагом он окончательно давал понять, что писать будет только то, что сам хочет.

Дальнейший сюжет был почти стандартным — самиздатский альманах «Метрополь», скандал вокруг него, отъезд Аксенова в Америку. Я нечасто видел его в то время, но не раз слышал, что уж в Америке-то Василий станет мировым классиком и заметной фигурой тамошней литературы. Он не скрывал этих амбиций, и ни у кого не было оснований ему не верить.

В США Аксенова встретили заинтересованно, несколько его книг вышло в переводе, но бестселлерами они не стали. Работу русский писатель получил в довольно провинциальном колледже южного штата Вирджиния, и в один из моих приездов в Вашингтон Василий пожаловался, что не все так, как хотелось, и скучно рассказывать юным афро-американцам (он сразу же отказался от нашего «негры») про Андрея Белого, когда те глядят в потолок и явно думают о чем-то другом. Он вспоминал о журнале «Юность», о друзьях, оставшихся дома, о славе своей первой повести «Коллеги». На книге, которую он мне подарил, написал: «Коллеге Виталию от коллеги Василия» и катал меня по американской столице на своем «БМВ», расспрашивая о друзьях и о том, что меняется в стране и в какую сторону.

Следующий раз мы с Васей столкнулись лбами. Я приехал с Горбачевым в Вашингтон в 1987 году, где советскую делегацию принимали с надеждой и небывалым радушием. Но Аксенов возглавил целую кампанию недоверия, шумел в газетах и на каждом углу, доказывая, что ничего в Союзе не переменится, а Горбачев и все, кто с ним приехал, — обманщики. При этом Щаранский или Бродский, настрадавшиеся от советской власти куда больше, вели себя заинтересованно и дружелюбно, зато у Аксенова буквально крыша поехала.

После возвращения мы даже пристыдили его в «Огоньке», настолько выпадала такая политическая истерика из тогдашнего диалога между странами. Со временем до него самого что-то понемногу дошло, он восстановил советское гражданство и начал, вначале опасливо, а затем все более уверенно приезжать в страну. В «Огоньке» мы издали два его романа, я возглавил их презентацию. Василий благодарил, говорил о своей радости и о том, что после прикосновений к обновляющейся стране обязательно напишет книги лучше всех тех, что сочинял до сих пор.

Он и вправду писал — много, разнообразно и неплохо, но жизнь его переменилась. После 65 лет оставаться в штатных профессорах, согласно американским законам, нельзя, и Василий, выслуживший в Штатах пенсию, уехал получать ее во Францию, в теплый Биарриц, где приобрел домик и раздавал из него интервью о том, насколько в Европе лучше дышится и пишется. Он все утолял свои амбиции и готовился написать самую лучшую книгу, но все равно нигде, кроме русскоязычного мира, не мог найти по-настоящему благодарных и понимающих читателей.

Аксенов окончательно вернулся к ним, в Москву. Здесь он был так же выборочен в общении, столь ироничен, сочинял романы, которые охотно издавали, а некоторые и премировали. Он замкнул свой круг, возвратившись в дом, из которого уходил, уверенный в безнадежной несправедливости здешней жизни и славе, которая его ждала. Но слава его дождалась дома и была уже с ним до последнего вздоха — очень искренняя. Может, не по его амбициям, но вполне по заслугам.

Полтора года назад у писателя случился инсульт — прямо за рулем автомобиля. Все эти полтора года Аксенов умирал. За это время из Штатов возвратилась его жившая там дочь от первого брака, которая ухаживала за отцом и умерла раньше, чем он. Все возвратились на круги своя, а дальше судьбы ушли с земного круга туда, где судят мертвых, о которых мы обязаны говорить или хорошо, или ничего.

Василий Павлович Аксенов был большим русским писателем, и пусть ему хорошо спится в земле, на которой он пережил немало радостей и мучений.