Классик украинской музыки, художественный руководитель Национальной оперы, Герой Украины Мирослав СКОРИК: «Отец исторический факультет Венского университета окончил, мама — химический... В 1947 году мне девять лет было, мы во Львове жили... Ночью к нам пришли и сказали: «На сборы у вас два часа» — в вагон для скота посадили и в Сибирь вывезли»

«Иногда мне кажется, что я не мог не стать музыкантом, — признался однажды в интервью Мирослав Скорик, — в меня так много хороших людей верило...», и едва ли не первой в их списке была выдающаяся украинская певица Соломия Крушельницкая, которая доводилась будущему композитору двоюродной бабушкой.

«В мой первый школьный день родители отвели меня к бабушке Со, — вспоминает Мирослав Михайлович, — и попросили ее меня прослушать. Маме, которая умела играть на фортепиано и уже начала со мной заниматься, а также ее сестре Марии, игравшей почти профессионально, казалось, что я музыкальный ребенок, но прежде чем отдать меня в руки серьезных педагогов, они решили услышать мнение самого музыкального в нашей семье человека, и Соломия Амвросиевна вынесла вердикт: годен! Мало того, сказала, что у меня абсолютный слух, потому что, немного поиграв на ее инструменте, я посетовал, что он звучит не так, как наш домашний...».

На концертах Крушельницкой Скорик бывал, однако говорить об этом не то чтобы не любит, а вроде как стесняется хвастаться. «Я, во-первых, маленьким был и мало что тогда понимал, — объясняет маэстро, — а во-вторых, вел себя отвратительно: капризничал, вставал, ходил по залу, что-то у кого-то спрашивал... Спустя годы, когда в сознательном уже возрасте слушал пластинки Соломии Крушельницкой, вопрос себе задавал: «Неужели я действительно имел счастье видеть и знать эту великую певицу?». Конечно, когда меня на ее концерты водили, она не в лучшей форме была, но так или иначе это было чудо, прикосновение к выдающейся, непростой судьбе, к целой музыкальной эпохе, и это то, что я до сих пор стараюсь как-то восстановить, оживить в памяти, дотянуться пытаюсь...».

Выдающейся родственнице Мирослав Михайлович отдал должное, посвятив свой балет «Соломия Крушельницкая», ну а жизнь посвятил музыке, став не только замечательным пианистом, скрипачом и чрезвычайно плодовитым классиком, которому подвластны, кажется, любые жанры, но и успешным педагогом, среди учеников которого композиторы мирового уровня Евгений Станкович, Иван Карабиц, Йонас-Освальдас Балаускас, а также неугомонным редактором, который не просто годы — десятилетия отдал возрождению забытого и утраченного украинско­го музыкального наследия.

Меломанам хорошо известно: это Скорик написал первый украинский твист «Не топчіть конвалій» и шикарное, не выходящее из моды танго «Намалюй мені ніч», это его кинорежиссер Сергей Параджанов выбрал (и не прогадал!) из всех львовских композиторов и чуть ли не силой заставил сочинить музыку к ставшему культовым фильму «Тени забытых предков», это его пострясающие «Карпатский концерт», «Гуцульский триптих», Первый виолончельный концерт и, конечно же, «Мелодия» из кинокартины «Высокий перевал» звучали и поныне звучат в исполнении лучших мировых оркестров и самых профессиональных солистов.

Думал ли он когда-нибудь, что так случится? «Наверное, нет, — пожимает плечами немногословный, даже скованный, всегда «закрытый» перед камерами маэстро, — а вот мой отец верил в это, даже когда в сибирской ссылке мы жили впроголодь».

Дело в том, что мелодии подбирать Мирослав Михайлович начал еще в первом классе — сперва к стишкам из «Букваря», потом к другим стихотворениям, которые ему нравились... Естественно, что-то где-то записывал, но потом быстренько, по рассеянности детской, об этом забывал и о своих отрывках и обрывках даже не вспоминал: ну, пропало — и ладно, может, случайно выбросил, я еще столько такого напишу... И лишь после смерти отца Скорик случайно выяснил: ничто не потерялось и не пропало, все песни, песенки и мотивчики из детства собирал и берег как зеницу ока любящий папа, уверенный, что из его Мирослава «обов’язково вийде щось путяще».

Герой Украины, кавалер множества государственных и общественных наград, народный артист и народный любимец, которого до сих пор делят между собой две культурные столицы — Киев и Львов, лауреат Шевченковской премии, член-корреспондент Академии искусств, профессор, да еще и худрук Национальной оперы Украины — это, по-моему, более чем «путяще», однако когда кто-то начинает его регалии перечислять, а то и живым классиком или Легендой величать, Скорик смущается: «Не надо. Если как-то назвать хотите, скажите просто — человек, который создает мелодии, а в свободное время собирает в Карпатах грибы...».

От себя добавлю: не только грибы, но и корреспонденцию, причем из разных уголков земного шара. Быть может, Мирослав Михайлович и сам не в курсе, но по его нью-йоркскому адресу, в дом, где он жил года этак до 95-го или 96-го, когда в Соединенных Штатах работал, до сих пор время от времени для маэстро Скорика письма приходят. Думаю, это и называется «оставить след»...

«Крушельницкая попросила меня что-нибудь на фортепиано сыграть — я начал играть и сказал, что инструмент фальшивый»

— Мирослав Михайлович, вы, выдающийся украинский композитор с мировым именем, родились в довоенном Львове, а что это за город тогда был?

— Специфический, потому что перекресток разных культур — украинской, польской, немецкой, австрийской... Это наложило свой отпечаток и на архитектуру, и на людей.

— Культурный был город?

— Безусловно: и во времена Австро-Венгрии, и во времена Польши — один из культурных центров.

— Ваши родители в Венском университете учились...

---

---

— Отец исторический факультет окончил, мама — химический. Во время учебы познакомились — ну и в результате поженились.

— Родом они из Львова были — интеллигентные, образованные. Сколько языков, кстати, ваши родители знали?

— Досконально — немецкий и польский, папа еще латынь.

— Ну а вы сколькими языками владеете?

— Украинским, русским, польским, немецким, который, правда, последнее время подзабыл. За границей в основном на английском общаюсь.

— Вы внучатый племянник великой украинской певицы Соломии Крушельницкой, ваша бабушка — ее родная сестра, а с Соломией общались?

— Доводилось. Я с ней до 10 лет встречался, но очень хорошо и ее, и сестру ее помню — они во Львове жили. Я часто у них бывал, и когда родители увидели, что у меня склонность к музыке есть, решили Крушельницкой меня показать — с ней посоветоваться. Мы к ней пошли, и она попросила меня что-нибудь на фортепиано сыграть — я начал играть и сказал, что инструмент фальшивый. Ну просто ее инструмент был немного ниже настроен — для вокалистов, чтобы голос они не форсировали. Крушельницкая поняла, что у меня абсолютный слух, и посоветовала в музыкальную школу отдать — так мое музыкальное образование и началось.

— Это правда, что при советской власти ее петь заставляли? Из-за возраста она уже не могла, а приходилось...

— Фактически да. Тогда ведь законы такие были: раз ты профессор консерватории, раз в семестр должен свои способности показать, и я на ее концертах бывал.

Впечатления уже притупились, но, как она пела, слышал: помню, она выходила — седая, с палочкой, — как под фортепиано что-то исполняла... Голос, конечно, уже не такой звонкий, как в ее лучшие времена, был, но проникновенный и впечатляющий.

— Она обеспеченным человеком была?

— Да.

— Значит, деньги имела?

— Ну, смотря в какое время (улыбается).

— Я почему спросил: в начале ХХ века Крушельницкая же дом во Львове построила...

— ...не построила — купила...

— ...и там до сих пор ваши родственники живут...

— Ну, это не совсем так — в том доме Соломия маму свою поселила...

— А он большой?

— Да, трехэтажный каменный. Крушельницкая останавливалась там, когда из Италии во Львов приезжала, а дом, где я родился, как раз ее сестра построила — он сохранился...

— Кто теперь там живет?

---

---

— Мои братья — родной и двоюродный, а в доме Соломии теперь ее музей, под который только один этаж выделили. Музейщики хотят, чтобы все здание им передали, но куда-то людей отселить, которые на третьем этаже живут и на первом, не так просто...

«Папа сначала сторожем на кирпичном заводе устроился, затем в бане кассиром»

— После войны тяжелые времена для галичан не закончились, потому что советская власть тех, кто ее не любил, пре­следовала. Знаю, что в 1947 году вас и ваших родителей из Львова в Сибирь выслали...

— Это правда...

— Как это происходило, вы помните? Вам же девять лет тогда было...

— Очень хорошо помню — ночью пришли и сказали: «На сборы у вас два часа»...

— Ничего не объясняя?

— Абсолютно. В такой вагон посадили — как бы поточнее сказать...

— Для скота?

— Да, только с полками, на которых 30-40 человек помещались...

Сперва только нас выслали, потом то же самое с маминой сестрой произошло — через год ее с сыном и мужем тоже в Сибирь вывезли.

---

---

— Таким образом, этих культурных образованных людей, которые в Вене учились, и их ребенка просто взяли, из собственного дома выбросили, в вагон затолкали — и в ссылку отправили...

— (Кивает). Так и было...

— И где именно вы оказались?

— Ехали мы очень долго и как раз на 30-летие Октябрьской революции (улыбается) в небольшой шахтерский городок Анжеро-Судженск прибыли...

— Это Кемеровская область...

— Да — там из вагонов нас выгрузили, сначала в бараке поселили...

— ...поздней осенью...

— В одной комнате две семьи жили — с нами еще одна супружеская пара и две их взрослые дочери. Родителям надо было работу искать, и папа сначала сторожем на кирпичном заводе устроился, затем в бане кассиром, ну а потом ему уже немецкий язык преподавать разрешили.

— Почему вас в Сибирь перевезли, хоть объяснили?

— О чем вы говорите?

— То есть и под арестом родители не были?\

— Нет...

— Вы между тем чувствовали, что так не должно быть?

— Разумеется, потому что ни папа, ни мама, ни тем более я против советской власти не выступали. Более того — отца на работу в филиал Академии наук во Львове, в отдел этнографии, взяли, поэтому все вроде нормально было.

— До какого года вы в Анжеро-Судженске жили?

— Мне повезло: в 53-м Иосиф Виссарионович умер...

— ...тогда многим повезло...

— (Улыбается) ...безусловно, и... Понимаете, мы там могли жить, работать, жилье снимать, но в паспортах у родителей отметка стояла, что права из этого места уезжать они не имеют. Никуда — запрещено! В 53-м 16 лет мне исполнилось, и уже такие времена настали, что паспорт без такой отметки я получил, этим воспользовался и в 55-м во Львов вернулся. Там в консерваторию поступил и музыкальную карьеру продолжил.

«Меня трогало всегда, что Кабалевский, когда я от него уходил, мне плащ подавал»

— По окончании Львовской консерватории вы в аспирантуре Московской консерватории имени Чайковского у выдающегося композитора Дмитрия Борисовича Кабалевского учились — что это за человек был?

— Очень интеллигентный, знающий. Я счастлив, что к нему попал, потому что в те времена это самый лучший вариант был — никто из выдающихся педагогов в Москве тогда не преподавал. Позже Хачатурян, Хренников появились, но Шостакович, к примеру, там не работал, поэтому попасть к Кабалевскому было настоящей удачей. Он очень добросовестно со мной занимался, урок два часа длился...

— ...каждый день?

— Нет, раз в неделю, и это нормально, потому что мне нужно было какие-то произведения на урок приносить, что-то править. Мы потом даже сдружились — Дмитрий Борисович в Киев приезжал, да и в Москве часто встречались...

— Занятия дома у него проходили?

— Да — он такое условие выдвинул, и я согласился.

— Квартира шикарная у него была — по тем временам?

— Обычная — трехкомнатная...

— ...в центре Москвы?

— Раньше эта улица имя Горького носила...

— Сейчас Тверская...

— Там проезд был — возле Союза композиторов. Кабалевский жил в доме, куда композиторов и музыкантов селили: Хачатуряна, Ростроповича...

— Признанных, легендарных музыкантов во время учебы в Московской консерватории вы видели?

— Не только видел — это очень полезно для меня было, потому что каждую субботу к нам в общежитие известный композитор приходил...

— Прямо в общежитие?..

— Ну да, и с нами общался — мы вопросы задавали, он отвечал... Я очень скромным был, в круг этот не лез, но в какой-то степени великих, конечно, знал.

— А себе цену знали — уже тог­да?

— Нет (улыбается), я был не­сме­лый, стеснительный...

— Думаю, вы ее до сих пор не знаете, правда?

---

---

— Ну, не мне судить... Меня, к слову, трогало всегда, что Кабалевский, когда я от него уходил, мне плащ подавал — такая вот интеллигентность у него была, врожденная.

— Советская школа музыки была лучше западной?

— Профессиональная — да, я имею в виду...

— ...исполнителей?

— Не только — музыкантов, которые именно музыкой заниматься хотели, а что плохо было, так это то, что музыкальная культура населения у нас ниже, чем на Западе. Там в обычных школах музыке больше внимания уделяют, сольфеджио преподают...

— ...да и классику лучше знают...

— (Кивает) ...Поэтому едва ли не каждый более-менее чисто спеть может, а не так, как в «Караоке на Майдані» иногда пытаются (смеется).

«Когда играл в ресторане, дискомфорта не ощущал — работа есть работа»

— Окончив в Москве аспирантуру, вы на фортепиано в московском ресторане «Будапешт» играли...

— Было немного...

— Деньги нужны были, туго приходилось?

— Конечно — фактически на одну стипендию жил...

— Голодали?

— Нет, на еду хватало, но в подработке нуждался, потому и в ресторане играл, и на каком-то заводе халтурил — обработки эстрадных произведений с одним самодеятельным композитором делал...

— Слушайте, но с консерваторским образованием — и в ресторан... Дискомфорта не ощущали?

— Да нет, работа есть работа.

— Еды хватало, парнус был...

— Ну да. Вы вот «парнус» говорите — что это?

— Деньги, которые посетители ресторанов музыкантам дают...

— Есть и другое слово, я вас научу: лабзец! (Хохочет).

— От слова «лабать»?

— Да, тоже из музыкального жаргона.

— Вы одним из родоначальников украинской эстрады являетесь — еще в 50-60-е годы песни писали...

— Ну, было, было...

— Выходит, даже классический композитор для эстрады сочинять может?

— Это всеобщее увлечение было — джаз был тогда разрешен, джазовые исполнители приезжали...

— Вам это интересно было?

— Естественно, и потом, в Московской консерватории мы часто с другими пианистами-аспирантами импровизировали, в четыре руки играли, так что к эстраде я был подготовлен. Фонотека там хорошая была: мы и Эллу Фицджеральд, и Луи Армстронга, и Оскара Питерсона слушали...

— Свободными людьми были!

— Фактически да — это ведь «оттепель» была.

— Какие из ваших песен шлягерами стали?

— В 63-м я, как теперь говорят, первый украинский твист написал.

— «Не топчіть конвалій»?

— Да, там ритм, характерный для твиста, а он был тогда в моде. Затем популярной песня «Намалюй мені ніч» стала — у нее большой успех был, потому что ее взяли на «Голубой огонек», и это стало сенсацией: песня львовского автора на телевидении в Москве прозвучала...

«Свою «Мелодию» и в ресторанах, и в переходах, и в метро слышу... Даже 10 гривен музыкантам даю, чтобы чаще играли»

— Как вдохновение к вам приходит?

— Трудно сказать...

— Может, просто работать надо?

— Работать — само собой, но иногда оно и с потолка упасть может. Если много думаешь, вдохновение появляется.

— Музыка, как правило, ночью или утром приходит?

— Сперва идеи возникают — небольшие мотивы, и нужно или хорошенько запомнить их, или записать.

— Записываете?

— Если бумага есть, да, причем на чем попало...

— Сейчас и на мобильный можно...

— Конечно, но когда я начинал, таких возможностей не было, а если не запишешь, идея исчезнет, и потом ее уже не найдешь.

— Были мотивы, которые вот так пропали и потом вы о них жалели?

— Безусловно.

— Вдохновение часто вас посещает?

— Видите, вы правильно подметили: вдохновение ленивых не любит — если трудишься, оно появляется.

— Как вы ставшую вашей визитной карточкой «Мелодию» написали?

— Это музыка к фильму «Высокий перевал» была...

— ...Владимира Денисенко, кажется...

— ...да, и там тема весьма болезненная — страдание народа, поэтому над «Мелодией» я долго работал, хотел в нее все связанные с этим чувства вложить. Ну а если чувства, в музыку вложенные, настоящие, они для разных ситуаций годятся, и если к людям в душу проникают, какой-то отклик находят. Добиться этого сложно, не всегда удается, и ты никогда не знаешь, какая из твоих мелодий дальше пойдет. С этим произведением случилось то, чего я, честно говоря, не ожидал, — потом обработку для скрипки и фортепиано я сделал, затем уже всякие разные вариации пошли...

— У Евгения Доги, прекрасного молдавского композитора, написавшего знаменитый вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», я спрашивал, что он чувствует, когда эту музыку слышит, — вот и у вас спрошу: когда ваша «Мелодия» звучит, что ощущаете?

— Мне нравится — что я еще могу сказать? (Улыбается). Но на меня еще и то впечатление про­изводит, как публика это произведение принимает. Еще Верди заметил, что самый большой успех у него тогда был, когда он услышал, как уличные музыканты его мелодию исполняют, — это он наивысшим признанием посчитал.

— Вы часто такое слышали?

— Очень — и в ресторанах, и в переходах, и в метро... Я даже 10 гривен музыкантам даю, когда мимо прохожу...

— ...чтобы лучше играли...

— ...или чаще... (Смеется).

«Услышав мою музыку, Параджанов сказал: «Я дэлаю гэниалный филм! Ты должен написат гэниалную музыку!»

— Это правда, что Шостакович однаж­ды написал вам восторженное письмо?

— Да, после премьеры «Теней забытых предков». Он тогда уже болен был, даже ходить не мог...

— А вы его лично знали?

— До того — нет. Он написал, что когда болел, много телевизор смотрел и этот фильм увидел. «Я был восхищен вашей прекрасной музыкой, — так он выразился. — К сожалению, я мало ее знаю, но приложу все усилия, чтобы ознакомиться...». Увы, так случилось, что из Москвы я уже уехал, а вскоре он умер.

— Что вы почувствовали, когда от Шостаковича письмо получили?

— Был очень тронут — это стало для меня большим потрясением.

— «Тени забытых предков»... Я знаю, что Параджанов просил вас написать к этой картине гениальную музыку, — он так и выразился?

— Сергей приехал во Львов и хотел найти композитора, который был бы близок...

---

---

— ...к народной музыке...

— ...да, к истокам: пошел на радио и попросил произведения львовских композиторов поставить. Там и мое произведение было, которое режиссеру очень понравилось, — он потом мне об этом не раз говорил. Услышав мою музыку, Параджанов сказал: «Этот кампазытор будэт писат музыку к маэму филму!», а когда мы встретились, с ходу заявил: «Я дэлаю гэниалный филм! Ты должен написат гэниалную музыку!». (Смеется).

— Он хулиганом был?

— Да — очень интересный человек, и очень разный. Конфликта с ним у меня не было, но я его поначалу боялся, — у него, мне кажется, особый магнетизм был, в какой-то степени гипнозом он обладал. Я вообще-то гипнозу не поддаюсь, но меня это испугало, я даже говорил, что, наверное, музыку к этой картине написать не смогу...

— ...гениальную...

— Тем более, но после этого Параджанов снова во Львов приехал, мы поговорили — и с тех пор у нас прекрасные отношения были. Он меня очень уважал, а я его, хотя он непредсказуемый был и порой странный. Могу даже эпизод один рассказать — об экстравагантности его, о том, как он меня на воровство толкнул: думаю, сейчас меня уже не арестуют, срок давности истек.

Сергей сказал: «Слушай, в одном подъезде во Львове висит очэнь интэрэсный фонарь. Я тебя прошу, найди кого-нибудь, кто бы украл, — я иностранный сви­тэр ему подарю!». Ну, я думал-думал... Был у меня двоюродный брат, хулиганистый немного... Я у него спросил: «Свитер хочешь?» — и он это сделал и фонарь Параджанову отдал. Свитер до сих пор ждем! (Хохочет).

— Это правда, что Параджанов вам за 100 рублей икону продал, которую в закарпатской церкви украл?

— Правда. Нехорошо после смерти о людях так говорить, но это было, хотя не сам он украл — если честно, ему тоже продали...

— ...рублей за 10, наверное...

— Дело в том, что иконы, которые в селе Космаче в церкви висели, отцам, которые там служили, не нравились. Они считали, что эти темы народные, этот колорит — язычество, что ли, и Параджанов сказал: «Дайте мне эти картины — я провэду вам свэт!». (Смеется).

— И не провел?

— Нет, провел и иконы забрал, а потом предложил мне одну из них за 100 рублей купить. Ну, я купил, а лет через семь Сергей приехал и заявил: «На тебе 100 рублей, давай мне икону, иначе будешь иметь нэп­риятности с прокуратурой». (Улы­бается).

— Он авантюрист был, мне кажется...

— Да, и это подкупало, притягивало, однако икону я не отдал...

— ...и дело с прокуратурой имели?

— Нет, искусствоведу Борису Возницкому подарил, и она, по-моему, в Невицком замке висит — вот такая история.

«Хренников своеобразный был человек, но очень хороший политик: знал, как себя вести, резких движений не делал»

— В 1965-м на премьере «Теней забытых предков» в кинотеатре «Украина» Василь Стус призвал: «Кто протестует против арестов украинской интеллигенции, встаньте!». Вас в зале не было: насколько мне известно, на премьеру вас даже не пригласили, но, допустим, вы там присутствовали — встали бы или нет?

— Вы знаете, не зря говорят: «История сослагательного наклонения не имеет». Как я могу ответить на этот вопрос? Если поклянусь, что встал бы, люди скажут: «Какой ты сейчас смелый!», а отвечу, что нет, услышу: «Ну какой же ты патриот?» (улыбается), поэтому честно отвечу: «Не знаю». Ну откуда я знать могу, как бы в то время поступил? Мне часто этот вопрос задают, в связи с чем просто интересно, были ли там Иван Миколайчук, Юрий Ильенко, Лариса Кадочникова и поднялись или нет? — прежде чем мне отвечать, я хотел бы это узнать. Меня Параджанов действительно не позвал: я жил во Львове и приглашения не получил.

— Вы были секретарем Союза композиторов СССР, а в Советском Союзе тогда много прекрасных композиторов было — общение с кем из них вспоминать приятно?

— Ну, я в окружении хороших людей находился, и у меня теплые отношения с ныне известными композиторами были — некоторых из них уже, к сожалению, нет. С Альфредом Шнитке, Эдисоном Денисовым общался, учился, между прочим, вместе с Софьей Губайдулиной — мы три года в аспирантуре на одном курсе занимались, приятелями были, в четыре руки симфонии играли... В одно с нами время пианист Владимир Ашкенази учился, композитор Алемдар Караманов — сейчас мне трудно всех вспомнить, потому что много интересных людей было...

— Долгие годы Союз композиторов СССР возглавлял Тихон Хренников...

— ...да...

— При нем, что интересно, никого не осудили, не расстреляли, не сослали, то есть никаких репрессий, как в среде писателей, среди композиторов не было. Что это за личность была?

— Своеобразный человек, но очень хороший политик.

— Гибкий?

— Знал, как себя вести, резких движений не делал...

— Між крапельками?

— Ну да, умел.

— В советское время вы в Киевской консерватории преподавали...

— Мне очень повезло. Был какой-то пленум Союза композиторов в Киеве, я из Львова приехал, выступил — сонату для скрипки и фортепиано со скрипачкой Ольгой Пархоменко исполнил. Выступление было успешным, и меня пригласили преподавать композицию в Киевской консерватории: с 66-го года без перерыва 20 лет ей отдал.

— Кем из своих учеников вы гордитесь?

— Видите ли, их у меня очень много, поэтому к такому вопросу я должен был заранее под­гото­вить­ся или карточками с именами запастись и из рукава вытягивать...

— Но мирового уровня композиторы среди них есть?

---

---

— Конечно — Евгений Станкович, Анна Гаврилец, Владимир Зубицкий... Более 20 моих учеников — члены Союза композиторов, многие лауреаты конкурсов, премий и так далее. Неудобно мне, что не всех назвал, — люди могут обидеться, поэтому сразу прошу прощения.

«Классики для меня — люди, которых с нами уже нет, а я еще пожить надеюсь»

— Вы довольно долго и в Соединенных Штатах Америки, и в Австралии работали — желания там остаться, особенно когда здесь не очень хорошо все было, не возникало?

— Нет, я там не работал — скорее, концертировал. В Америку навсегда не выезжал: часто возвращался, потом в Австралию поехал, там разные концерты давал. Числился и во Львове, где для поездок отпуск за свой счет брал, и в Киеве, где почасово работал, так что Украину не бросал. Потом уже окончательно вернулся — на место, которое мне в Киевской консерватории, по-моему, в 2001 году, предложили. Я все-таки считаю, что композитору за рубежом делать нечего...

— ...правда?..

— Ну, в том смысле, что если ты композитор, оторваться от своего мира и в совершенно другой перебраться весьма сложно. Композиция на знании национальной культуры, фольклора базируется, к тому же исполнителю, чтобы себя в чужой среде хорошо зарекомендовать, минимум лет пять нужно, а композитору — еще больше, и то надежды практически нет. Я думал всегда (так оно и случилось), что лучше всего только в Украине мне будет.

— Мне кажется, это большое счастье — классиком при жизни стать: мало кому удается...

— Ну, я этого слова не люблю... Классики для меня — люди, которых с нами уже нет, а я еще пожить надеюсь (смеется).

— Ваши произведения исполняют во многих странах мира, а самый большой успех где у вас был?

— Разные были концерты, поэтому ответить на этот вопрос сложно, но больше всего классическую музыку фактически во всех странах Запада любят. Успешен был и «Карпатский концерт», прозвучавший под руководством дирижера Кирилла Кондрашина, а также Василия Синайского, но с оркестром Кондрашина, камерные произведения, которые и в Америке, и в Австралии звучали, но на широкую арену там выйти иностранному композитору все-таки сложно.

— Вы свои произведения как пианист исполняете, стоите за пультом как дирижер. Скажите, пожалуйста, сегодня, в эпоху интернета, сверхбыстрого ритма жизни, классическая музыка людям нужна?

— Безусловно, но история искусства вообще непредсказуема. Никто, например, не думал, что после авангарда, после такого подъема в музыке у нас все закончится и музыка начнет как бы в обратном направлении двигаться, понимаете? Скоро до Баха дойдем... (Смеется). Классические записи — это же в основном мировая классика, сейчас свой путь найти композитору очень трудно, хотя каждый старается, и я тоже.

«Эстрадную песню сейчас написать? Как говорил в «Севильском цирюльнике» дон Базилио, «дайте денег, я вам все устрою»

— Как к эстрадной музыке вы относитесь, попса вас не раздражает?

— Раздражает невероятно — я, собственно, и говорю о том, что засилье попсы в последние годы весьма неприятной неожиданностью стало. Я не считаю, что в жанре поп-музыки талантливых людей нет, но большинство попсы очень низкопробное. Были ведь у нас прекрасные композиторы, которые эстрадную музыку писали...

— Поклад...

— ...ну, не только...

— ...Шамо, Майборода...

— ...тот же Ивасюк, а сейчас назвать композиторов, которые эстрадной музыкой занимаются и таких успехов добиваются, не могу, В России то же самое: была и до сих пор есть Пахмутова, но после нее кто?

— Это дурновкусие народа?

— Думаю, это средства массовой информации...

— Да, у них вкус плохой...

— У них — точно, а если что-то долго навязывать...

— ...это и обезьяна запоет...

— Да уж.

— Вы эстрадные концерты по телевизору смотрите?

— Иногда — нужно быть информированным.

— Аппетит пропадает?

— (Кивает). Примерно так, хотя неплохие эстрадные композиторы есть и сегодня.

— Эстрадную песню написать сейчас вас не тянет?

— Как говорил в «Севильском цирюльнике» дон Базилио, «дайте денег, я вам все устрою», но протолкнуть эстрадную песню, даже гениальную, теперь очень сложно — вы же знаете.

— Кого из композиторов вы считаете гением?

— Какого века?

— Всех времен...

— Давайте для начала ХХ век возьмем — это Дебюсси, Равель, Шостакович, Прокофьев и Стравинский.

— Рахманинов — нет?

— Рахманинов тоже, хоть слишком классическим он считается, его даже упрекали в том, что в ногу со временем не идет...

— Вы Шнитке упоминали, Губайдулину — они до гениев недотягивают?

— Мне кажется, чтобы мы это увидели, время должно пройти.

— Ясно, а композитор №1 для вас кто? Из любого века...

— Ответить на этот вопрос достаточно сложно: в разные периоды жизни музыку разных композиторов я любил... Сегодня не могу назвать никого, но был восхищен Дебюсси, Равелем, Прокофьевым, потом Шостаковичем, Бартоком, Стравинским... Со временем вкусы менялись...

«С Иоанном Павлом II мы по-украински беседовали»

— Вы худ­рук Национальной оперы: сложно это для творческого человека — солистами руководить, дирижерами?

— Безусловно, это новая для меня специфика, я до сих пор вхожу в этот, как бы помягче сказать...

— ...коллектив...

— ...в коллектив — правильно, но положительных моментов тоже много. Это прекрасный театр, замечательные исполнители, ну а скандалы какие-то, которые периодически возникают... Да везде это есть, и с этим мириться приходится, но эта работа мне интересна, потому что более творческая, а от педагогической деятельности немного устал.

— Вашу оперу «Моисей» Ватикан финансировал...

— Было такое...

---

---

— Уникальный случай: только ваше произведение, больше ничье — почему?

— Ну, так сложилось. Я уже не раз говорил: чтобы любую оперу современного композитора где угодно поставить, какой ни возьмите театр, большие деньги нужны, и потом, есть риск, что...

— ...триумфа не будет...

— ...мягко говоря (улыбается). Мы ведь знаем, что и произведения Чайковского часто проваливались, и Пуччини, и других великих, но тут столетие Львовской оперы близилось, и у директора этого театра возникла идея — к Папе Римскому обратиться. Связались мы с... Кто тогда предстоятелем Украинской греко-католической церкви был?

— Кардинал Гузар...

— Да, к Любомиру Гузару обратились: мол, не могли бы вы с Папой поговорить? Он пообещал: «Я напишу письмо с просьбой и постараюсь подсунуть — чтобы он прочел хотя бы», а дальше, как говорится, чудо случилось: Папа Римский дал распоряжение выделить определенную сумму денег.

— Вот и не верь после этого в чудеса...

— Ну да, но, думаю, сыграло роль то, что Иоанн Павел II часто бывал во Львове, знал, что это за город и что за опера...

Он же потом нас поздравил, когда во Львов с визитом прибыл. Мы к его папамобилю вышли: директор театра, исполнитель партии Моисея Александр Громыш и я, Иоанн Павел II пообщался с нами и медали вручил.

— Общался по-украински?

— По-моему да. Он очень хорошо по-украински говорил, между прочим... Да, на нашем языке беседовали — точно.

— Сегодня вы что-то пишете?

— Отвечать на этот вопрос я не люблю — только скажу, что пишу, и тут же все останавливается.

— Процесс, однако, идет?

— Идет, конечно.

— Вдохновение по-прежнему вас не покидает или в юности чаще оно посещало?

— Не знаю, но кажется, у меня сейчас и мастерства, и опыта больше.

— Финансово в столь непростое время вы себя хорошо чувствуете?

— Ну, достаточно хорошо. Если, разумеется, с представителями некоторых других профессий не сравнивать (смеется).

«Отношения с Ларисой Скорик поддерживаю. На расстоянии. Когда видимся, здороваюсь. Издали...»

— Какие-то отношения с вашей бывшей супругой Ларисой Скорик поддерживаете?

— Вопрос сложный... Поддерживаю. На расстоянии.

— Но когда видитесь, здороваетесь?

— Издали (улыбается).

— У вас же с ней дочь, внуки. Милана чем занимается?

— К музыке у нее способностей не было — художественный институт окончила.

— В маму пошла?

— Ну, не совсем, потому что мама — архитектор, а дочь — художник по тканям, но мне приятно, что директор Национальной оперы пригласил ее по собст­венной инициативе (подчеркиваю: не по моей!) на работу, и она хорошо с ней справляется.

— Часто общаетесь?

— Насколько это возможно.

— Вы высшей государственной награды удостоились — Героем Украины стали, а сегодняшняя Украина вам нравится, это та страна, о которой меч­тали?

— Ну, во-первых, одна мечта, о независимости, сбылась — это уже хорошо, но не все мечты совершенными бывают (улыбается). Конечно, улучшения хотелось бы, и думаю, со временем оно наступит.

— Я вам последний задам вопрос: когда спите, музыка во сне к вам приходит?

— Я своей нынешней женой очень доволен, поэтому сплю спокойно, и да, музыка приходит...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter