Михаил ЖВАНЕЦКИЙ: «И вот я приехал в такую родную, вражескую страну…»

Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар Гордона» 19 Июня, 2014 00:00

Сталкиваясь с не­об­хо­ди­мос­тью вновь и вновь пи­сать о Жванецком, вспоминаешь хармсовское: «Трудно сказать что-нибудь о Пушкине тому, кто о нем ничего не знает». Ну что тут скажешь действительно? С чего начать? С «Заседания на ликероводочном заводе»? С «Я хочу купить танк на средства артиста, но пользоваться самому какое-то время»? С «Как шутят в Одессе»? Или, может, со свежего, написанного об Одессе совсем недавно?

«Теперь только в душах останется та, прежняя Одесса, великий солнечный город, давший каждой стране по скрипачу, по ученому, по писателю и на прощанье раздавший всему миру свой юмор». Той Одессы давно нет. Давно нет СССР и УССР, где Жванецкий пользовался особым почетом и уважением. «Помню, мы стояли в фойе — я, Ильченко, Карцев — и читали на стене объявление, что ввиду болезни Романа Карцева концерт в Киеве отменяется…».

«МИША, — ГОВОРИЛ МНЕ ОТЕЦ, — НЕ СПЕШИ, И ВСЕ СБУДЕТСЯ». И ВОТ — СБЫЛОСЬ! Я УЖЕ НЕ СПЕШУ»

Он вышел. Все встали. «И вот я приехал в такую родную, вражескую страну», — обратился Михал Михалыч к залу. Навсегда одессит живет в Москве, утверждает, что не существует более чуткой, умной и понимающей публики, чем в Киеве. «Вы же понимаете еще до того, как я успею что-то сказать. И это настоящее чудо. Нет ничего хуже, чем когда ходишь за женой вторые сутки: «Ну я же пошутил… Я же пошутил…». А она: «Тогда я тебе скажу, чтоб ты по­нял!». — «Да я понял…». — «Тогда я тебе скажу, чтоб ты знал!».

Тому, кто о Жванецком ничего не знает, стоит послушать самого Жванецкого — лучше всего он расскажет о себе сам. «Миша, — говорил мне отец, — не спеши, и все сбудется». И вот — сбылось! Я уже не спешу». «Миша, запомни: образованный человек всегда поймет темного. Темный образованного — никогда. Темный никогда не скажет: «опровержение» или «трепетный». Он никогда не скажет девушке: «Я так скучал без вас!». Он не оставит женщине воспоминаний. Он даже молчит неинтересно. И еще. Образованный всегда счастлив в старости».

6 марта ему исполнилось 80. Судя по всему, он счастлив и по-прежнему о женщинах пишет больше, чем обо всем остальном. Хотя о возрасте говорит самозабвенно и азартно, обязательное на каждом концерте «Что такое старость? Это пиджак, заправленный в брюки» вызывает бурные аплодисменты и звучит уже как своего рода заклинание. Пока ты об этом шутишь, тебе это не грозит.

«Запомни: больничный халат, катетер и дорогие туфли — мода настоящего мужчины. Молодое поколение пусть увидит свое будущее на носилках. Ты готов к любви. Если молодежь тебя уважает, пусть тебе кого-нибудь подберет. Пока тебя не подобрали другие. В конце концов, на этом свете тебе уже все знакомо и привычно. Может быть, пора узнать что-то новое».

«И ЖИЗНЬ ОПЯТЬ ПОВЕРНУЛАСЬ В СТОРОНУ ПРОИЗВЕДЕНИЙ!»

Стареющие художники — отдельная тема, и, наблюдая творческие зигзаги выдающихся почтенных людей, в приличном обществе принято деликатно разводить руками: дескать, что поделать — возраст. Жванецкий в этом отношении держится особняком, хотя, конечно, тоже наблюдает. «Молодые хотят быть на месте стариков, старики хотят быть на месте молодых. В молодости есть тупость, в старости есть маразм. Художники называют маразм — «поздний период».

В жизни Жванецкого случился период, когда на него вдруг активно начали примерять титул «совесть нации», и это было неуместно, и даже крайне неловко, прежде всего ему самому. Поэтому он остался без титула, налегке. «Я же говорил: либо я буду жить хорошо, либо мои произведения станут бессмертными. И жизнь опять повернулась в сторону произведений!».

Трудно сосчитать, сколько раз жизнь поворачивалась в сторону его произведений, причем нынешняя жизнь — в сторону написанного лет 20 назад. Рассказ Жванецкого «Бояться не надо!», датированный 1991 годом, многие вспоминали в Киеве в конце 2013-го.

«Вот я и предлагаю: не бояться помереть в этом веселом и яростном мире. Врагов не бояться. Кто бы ни пришел — уголовник или патриот, вождь или сексот. Кто первый ворвется в квартиру — он и перевернется. Свобода стоит того, а эта жизнь того не стоит. Мужество рождается от трусости. Первый пострадает, второй задумается. И меньше сидеть дома. Легче идти на контакты. Настало время контактов и политических знакомств. Искать своего, порядочного, которому тоже жалеть не о чем. Искать легко — по лицам. У порядочных есть лица, у непорядочных и там, и там вместо лица задница... И сходиться. Все уже ясно. Когда появится правительство, удовлетворяющее нас, нас не будет. Когда появятся законы, разрешающие нам, нас не будет. А когда они войдут в действие — и детей наших не будет. Поэтому первое. Свалки не бояться — тогда ее не будет. Землю брать — тогда она будет. Свободу держать зубами. Вождей, живущих с нами параллельно, угробивших нашу юность, давить. И ничего не бояться. Хватит кому бы то ни было когда бы то ни было распоряжаться нашей жизнью. Каждый сам знает, когда ее закончить».

«Бояться не надо!» в свой нынешний приезд Михал Ми­халыч не читал, зато прочел известное коротенькое: «Думал: умру, когда захочу. И вдруг показалось: меня могут и не спросить».

«НАМ РУКИ ВПЕРЕДИ МЕШАЮТ. РУКИ СЗАДИ — ДРУГОЕ ДЕЛО»

Я не представляю ни одной ситуации, под которую нельзя было бы подложить Жва­нец­кого, — старые его тексты вновь становятся мучительно актуальными, новые — бессмертными, и, да, он по-прежнему очень смешно пишет.

«Они мне кричали: «Все, у вас кризис, вы в метро три года не были! О чем писать теперь будете? Теперь — права человека, теперь свобода личности выше государств. Критика сверкала: вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом. А я — всегда с бокалом, потому что понимал — ненадолго. Все — по словам. А я — по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю».

Когда-то Виктор Шендерович заметил, что «мы все время веселимся, как больные», и с ним трудно не согласиться. Но ве­селье всякое бывает. То, которое от Жванецкого, не развлекает, а развивает. Разница едва уловимая, но многие ее чувствуют.

«Наша свобода — это то, что мы делаем, когда никто не видит. Стены лифтов, туалеты вокзалов, капоты чужих машин. Это и есть наша свобода. Нам руки впереди мешают. Руки сзади — другое дело».

Трудно сказать, почему его совершенно не берет время. Возможно, все дело просто в хорошей генетике, правильном воспитании… «Хорошо живешь с тем, с кем хочешь, Миша, а не с тем, кого выбрал». У него все больше и больше текстов о родителях, скорее, трогательных, нежели смешных (отец очень переживал, что сын так и остался без профессии), о собственном сыне, которому уже 18.

В этот вечер семейного юмора было много. «В аптеке: «А у вас ничего нет от взрослых детей?». «Украина и Грузия, как молодожены, хотят жить отдельно, а мы, как родители, хотим, чтобы вместе…».

Под занавес он прочел «Монолог патриота». «Все мы созданы для бля-бля-бля-бля творчества… пользы людям, бля-бля, приносить своим телом, бля, руками, бля, шоб страна для нас, бля, и мы для нее, бля, для урожая продуктов, бля, и там, в глубине, бля, глубоко в недрах, бля, ура! бля, шоб давать газ, бля, нефть, бля, шоб не считать эти деньги, бля, шоб не только для себя, бля, но и для державы, бля, шоб любить, бля, шоб вся мощь родной армии, бля, шоб не для других, бля, шоб для охраны, шоб по периметру, бля, твердо глядя вдаль…».

«Монолог патриота», как и его же «Монолог подрывника», цитировать сложно, это тот самый случай, когда лучше смотреть и слушать — Михал Михалыч ведь большой артист. Да и жизнь опять повернулась в сторону его произведений.

Провожали долго, завалили цветами. Покидая зал Октябрьского, я вспомнила еще одно, старое-престарое, когда-то казавшееся мне смешным: «Лучше длинная живая очередь, чем короткая автоматная».