Первый Президент Украины Леонид КРАВЧУК: «Леонид Макарович, — сказал Горбачев, — вы там, в Беловежской Пуще, такого наделали — весь мир на дыбы встал! Надо срочно приехать в Москву, исправлять ситуацию...». — «Михаил Сергеевич, — ответил я, — не приеду». — «Ка-а-ак?». — «А вот так!»

Часть II

(Продолжение. Начало в № 1)

«НЕКОТОРЫЕ ФАКТЫ ЗАСТАВЛЯЮТ МЕНЯ СИЛЬНО СОМНЕВАТЬСЯ В ТОМ, ЧТО МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАХОДИЛСЯ В КРЫМУ В ИЗОЛЯЦИИ»

- Когда в Москве путч ГКЧП произошел, вы в Киеве сразу, по-моему, поняли, что это, - особенно когда на второй день переворота генерал Варенников со своей миссией к вам приехал, а не так давно в Москве бывший вице-президент Советского Союза Александр Руцкой сказал мне, что ГКЧП однозначно проект Горбачева, что Михаил Сергеевич не просто в курсе дел был - автором сценария путча являлся: вы с этим согласны?

- Думаю, они лучше там знают, но некоторые факты заставляют меня сильно сомневаться в том, что Михаил Сергеевич действительно находился в Крыму в изоляции, что у него не было возможности дать о себе знать, и только по какому-то «грюндигу», как он говорил, старому, найденному где-то на чердаке форосской резиденции, мог понять, что в стране происходит. Стоит только представить, как Горбачев...

- ...ходит по крыше и «грюндиг» ищет...

- Современное помещение - и вдруг на его чердаке древний приемник оказывается... - как говорится, когда Бог наказать хочет, он кое-что у человека отбирает... Когда после беседы с первым секретарем ЦК Компартии Украины Гуренко я ехал на встречу с гэкачепистами из Кончи сюда, на Печерск, мне в автомобиль позвонил Ельцин: «Леонид Макарович, не могу дозвониться до Горбачева! Он же на вашей территории - может, вас соединят...». Я быстренько набрал Крым, прямой Горбачева, и телефонистка очень деликатным, вышколенным голосом ответила: «Здравствуйте, Леонид Макарович. Михаила Сергеевича нет - он просил его не беспокоить, потому что занят чем-то очень и очень серьезным». - «Может, мне спустя некоторое время перезвонить?». - «Нет-нет, не надо!» - была таким образом ситуация создана, при которой он бы ни с кем не общался.

- Все стало понятно?

- Абсолютно, ведь если он не хочет говорить сам, что происходит?

Из книги Леонида Кравчука «Маємо те, що маємо».

«Окончательный вариант договора о Союзе суверенных государств должен был обсуждаться в Ново-Огареве в конце июня 1991 года, однако туда я уже не поехал - Горбачева информировали, что Украина, согласно решению парламента, определится со своим отношением к договору не раньше середины сентября. 16 августа окончательный текст нового Союзного договора, согласованный 29 июня, был, наконец, напечатан в прессе, но за несколько дней до этого, по просьбе президента СССР, мы снова с ним встретились. Михаил Сергеевич сделал последнюю попытку меня убедить, я не поддавался, и тогда Горбачев напомнил мне, что Станислав Гуренко и ЦК КПУ решительно выступают за подписание договора. Впрочем, я твердо стоял на своем: «Я знаю, что ЦК «за», а я «против». Договор подписывает Кравчук, а не ЦК, а я его подписывать не буду».

Несколько дней спустя после того разговора, 19 августа, меня разбудил телефонный звонок. Я посмотрел на часы - около шести утра, в трубке услышал голос Станислава Гуренко: «Хватит спать! Приезжай, в стране уже новая власть. Прибыл представитель из Москвы, хочет с тобой увидеться». - «Хорошо, - ответил, - сейчас выезжаю». - «Думаю, нужно встретиться в ЦК», - после некоторой паузы произнес Станислав Иванович, и я понял, что тем самым Гуренко хотел подчеркнуть, кто в республике настоящий хозяин (хотя шестую статью о руководящей роли компартии из Конституции изъяли). Основной Закон гласил, что наивысшим должностным лицом в государстве является председатель Верховной Рады, и я ответил: «Пока я еще руководитель наивысшего представительского органа, гостей буду принимать у себя...».

Леонид Кравчук, министр обороны СССР Маршал Советского Союза Дмитрий Язов и Михаил Горбачев во время военных учений на юге Украины

По дороге в машину мне позвонил Ельцин: «Слушайте, не могу с Горбачевым связаться - попробуйте, может, вас соединят». Борис Николаевич казался немного взволнованным, но голос был бодрый (он вообще принадлежал к людям, которых трудные обстоятельства только заводят). Я начал звонить в Форос, но телефонистка приятным голосом сообщила, что Михаил Сергеевич очень занят и просил его не беспокоить.

Гостей в приемной председателя Верховной Рады оказалось немало: когда я открыл дверь, от звезд на погонах аж ос­леп - генералы, полковники. Один из военных, генерал армии Валентин Варенников, обратился ко мне и отрекомендовался как официальный представитель Государственного комитета по чрезвычайному положению. Мы с Валентином Ивановичем, который занимал должности заместителя министра обороны СССР и главнокомандующего Сухопутными войсками, виделись до этого несколько раз - как выяснилось впоследствии, его визит в Киев санкционировал один из главных московских бунтовщиков, его непосредственный начальник министр обороны Дмитрий Язов.

Прибыв в Украину, Варенников сразу же встретился с Гуренко и командующим Киевским военным округом Виктором Чечеватовым - кстати, судьба последнего очень интересно сложилась. В 1992 году присягнуть на верность Украине он отказался, заявив, что присягать во второй раз считает аморальным, вскоре выехал в Москву, где занимал высокие должности и даже пробовал свои силы в президентской гонке. Любопытно, что один из антигероев августа 91-го снял свою кандидатуру в пользу главного героя тех событий Бориса Ельцина.

Последние доводы подписать союзный договор

Генералов и первого секретаря ЦК я пригласил в свой кабинет - кроме Гуренко, Варенникова, Чечеватова и его заместителя, начальника политуправления КВО генерала Бориса Шарикова, присутствовал и первый заместитель главы правительства Константин Масик (премьер Витольд Фокин был в отпуске). Московский гость сообщил, что прилетел из Крыма, где (по его словам) пообщался с Горбачевым, который якобы идею создания Государственного комитета по чрезвычайному положению одобрил - также Варенников заявил, что на время болезни президента СССР вся власть в стране переходит к ГКЧП. «Ну а к нам-то с чем пожаловали?» - вежливо спросил я собеседника. Генерал ответил: «Перед комитетом стоит задача восстановить в стране конституционный порядок - есть необходимость ввести чрезвычайное положение на территории Украины, по крайней мере, в Киеве и Львове это надо сделать обязательно, чтобы избежать противостояния законной власти со стороны националистов». - «Подождите, - возразил я, - есть закон о чрезвычайном положении, есть порядок его введения, и, насколько мне известно, никаких оснований для применения подобной меры в Украине нет».

Тут наш разговор прервал телефонный звонок - на другом конце провода оказался председатель КГБ СССР Владимир Крючков, и пару минут я с ним пообщался. Собственно, беседой это было назвать трудно: руководитель главной советской спецслужбы спросил, не заходил ли ко мне Варенников, потом поинтересовался, все ли у нас в порядке, а под конец передал привет Гуренко и положил трубку. Никаких тебе указаний от имени ГКЧП, никакого давления, никаких угроз - все было очень вежливо и... абсолютно бессмысленно.

Михаил Горбачев уже чувствовал, что киевское время не совпадает cмосковским

Я вернулся к прерванному разговору с Варенниковым - генерал, приободренный звонком другого высокопоставленного бунтовщика, заговорил о чрезвычайном положении вновь. Я конкретно ему объяснил, что подобные решения принимает исключительно Верховная Рада, но чтобы вынести такой вопрос на обсуждение парламента, должен быть формальный повод, то есть документ. Оказалось, что документа у посланника нет, но он сослался на соответствующие полномочия, якобы данные ему ГКЧП, подчеркнул, что комитет может ввести чрезвычайное положение и без решения украинского парламента. «Хорошо, - я ответил, - подтвердите, пожалуйста, ваши полномочия», - и Варенников заметно занервничал.

Кое-что мне становилось понятным - я понял, что руководители ГКЧП решили прибегнуть к давлению на меня, но давить открыто не отважились, поскольку до конца уверены в своих силах не были: это чувствовалось. Посмотрев на растерянного Варенникова, я осознал, что с самого начала интуитивно выбрал правильную линию поведения, и у меня появилось предчувствие, что на что-то серьезное эти парни вряд ли способны, но если их спровоцировать, конечно, могут наделать глупостей. Они сделали первый шаг, значит, обратного пути для них не существовало, ситуация могла стать непредсказуемой, тем более что знал я тогда далеко не все. Прежде всего, у меня не было точной информации о событиях в Москве, не ведал я и о том, что в черных списках бунтовщиков Кравчук находился в первой десятке тех, кто в случае окончательной победы ГКЧП обязательно должен быть арестован.

Я довольно быстро взял себя в руки и решил, что лучший выход - избегать опасных шагов. Нужно было любым путем воспрепятствовать введению в Украине чрезвычайного положения, и именно тогда, во время недолгого и не очень содержательного разговора с Крючковым, у меня и родилась идея выступления по телевидению.

С Михаилом Горбачевым во время его второго визита в Киев, 1991 год. «Я его уважаю — за то, что человечный, и хотя через все эти партийные стереотипы, штампы и идеологемы переступить не мог, в душе был демократом» Фото УНИАН

Когда я положил трубку, Варенников сделал последнюю попытку убедить меня поддержать ГКЧП, однако с аргументами у него было, честно говоря, туговато. Он постоянно подчеркивал: ГКЧП - законная власть, об этом, мол, и по радио сообщили, и в газетах напечатали, на что я ему возразил: «Валентин Иванович, вы же опытный человек, а я старый бюрократ, мне не газета нужна, а документ, бумажка с красной печатью, пронумерованная и соответствующим образом оформленная. Ну, был бы у вас хоть какой-нибудь мандат... Даже Ленин, когда отправлял куда-то уполномоченных, от руки специальную записку писал, поэтому получите документ - тогда пообщаемся».

На том и расстались. Варенников, заметно недовольный нашим разговором и еще больше растерянный, сказал, что сейчас улетает во Львов, поскольку имеет намерение встретиться с руководством Прикарпатского военного округа. «А потом, Леонид Макарович, снова к вам...». Я вежливо ответил: «До встречи», искренне надеясь, что она уже никогда не состоится, - было у меня такое предчувствие.

Что интересно, Станислав Гуренко (в отличие от Константина Масика, который мою позицию по поводу чрезвычайного положения поддержал) во время всей беседы и словом не обмолвился. Как сел, скрестив руки на столе, так больше часа и просидел, даже не шевельнувшись, и - ни звука. В тот же день я написал заявление о выходе из компартии...

Из разговора с Варенниковым я вынес важную для себя информацию: стало понятно, что ГКЧП в Украине поддерживают ЦК КПУ и командующие Киевским и Прикарпатским военными округами, и мне понадобилось не так уж много времени, чтобы убедиться в том, о чем и так догадывался: о своей готовности выступить на стороне бунтовщиков заявило также руководство Одесского военного округа и Черноморского флота. Это неприятное было известие, но, как удалось выяснить, никаких незапланированных передвижений военных частей и боевой техники зафиксировано не было - это служило еще одним подтверждением того, что не все в нашем доме так плохо: военные выжидали.

Я неоднократно пытался связаться с председателем КГБ УССР Николаем Голушко, но все попытки разыскать его оказались тщетными, и тогда для себя решил, что его исчезновение, - несмотря ни на что, добрый знак. Если бы бунтовщики имели четкий план жестких действий, КГБ был бы задействован обязательно и незамедлительно, и тогда, наверное, не Кравчук искал бы Голушко, а Голушко получил бы поручение «проведать» Кравчука. Главный контрразведчик появился только на следующий день, а на мой вопрос: «Ты где был?» - лаконично ответил: «На рыбалке». Сдается мне, это была «дипломатическая рыбалка» - Николай Михайлович имел репутацию очень осторожного человека.

«Нередко меня спрашивают, почему Ельцин (человек, известный своими имперскими взглядами) все же сыграл в развале советской империи такую большую роль, но противоречий здесь я не вижу»

...В тот же день я выступил с заявлением по телевидению - призвав народ к спокойствию, уверил, что чрезвычайного положения в республике нет и у граждан есть возможность сосредоточиться на важнейших насущных вопросах. Меня потом не раз упрекали: почему, мол, не призывал к актам гражданского неповиновения, к сопротивлению? - но у меня было стойкое убеждение, что в той ситуации делать этого не следовало. Любое волнение могло привести к появлению на улицах танков, а поскольку, согласно Конституции, я был руководителем суверенного государства, значит, лично отвечал за безопасность граждан. Физическое сопротивление гэкачепистам оставалось крайним средством, необходимости в применении которого я в тот момент не видел.

Ни военные, ни Министерство внутренних дел Украины, ни республиканский Комитет госбезопасности никаких признаков неповиновения власти, и мне как наивысшему должностному лицу, в частности, не проявили, к тому же я постоянно поддерживал связь с областными советами, которые в тот момент держали в своих руках всю реальную власть на местах. Во время разговоров с председателями облсоветов (которые тщательно информировали меня о положении дел в регионах) я отдавал им конкретные распоряжения, высказывал определенные советы и имел возможность убедиться, что распоряжения выполняются, а советы используются, поэтому поводов даже думать о том, чтобы применить силу, попросту не было. Да и к кому ее применять - разве в Украине бунтовщики были?».

Вернувшись в Москву, Горбачев сразу членов Совета Федерации к себе пригласил, а я же в Совет Федерации входил и в Госсовет, который решения принимал, что закупать, сколько за что платить... Когда Политбюро и партия шестую статью Конституции о «руководящей и направляющей силе советского общества» утратили, они уже решений не принимали - этим другие органы занимались, в общем, сели мы и вопросы задавать стали. Ельцин спрашивал: «А что это там произошло, в Крыму? - скажите нам, мы же свои люди! Вас действительно лишили возможности с нами общаться?» (смеется). Ну, Борис Николаевич, он же...

- ...прямой, как правда...

- ...говорил всегда в лоб и без намека на дипломатию. Мы Михаила Сергеевича поддержали, но нам важно было подробности знать, однако убедительный, внят­ный ответ не прозвучал. Если бы он был таким, как это общественности было подано, я возразил бы: «Ну посмотрите, вот факты - о чем же они свидетельствуют? О том, что переворот был спланирован, меня хотели в него втянуть и отстранить от власти». Думаю, Михаил Сергеевич понял: ситуация в стране сложная, рейтинг его начал падать...

Председатель Совета Министров Украины Витольд Фокин, Президент Украины Леонид Кравчук, председатель Верховного Совета Беларуси Станислав Шушкевич, председатель Совета Министров Беларуси Вячеслав Кебич, президент Российской Федерации Борис Ельцин и Государственный секретарь РСФСР Геннадий Бурбулис во время подписания Соглашения о ликвидации СССР и создании Содружества Независимых Государств, резиденция Вискули в Национальном парке Беларуси «Беловежская Пуща», 8 декабря 1991 года. «Я понимал, что это для Украины шанс, и Беловежские соглашения в корне изменили мир» Фото «РИА Новости»

- ...причем резко...

- ...и он думал, как же его поднять. Вот представь: в Москве переворот, хотят изменить страну, и тут появляется Горбачев...

- ...на белом коне...

- ...и все на свои места ставит - конечно, рейтинг его сразу бы вырос, но ситуацию взял в свои руки Ельцин, и это не в пользу Михаила Сергеевича сыграло.

«ЕСЛИ БЫ 90 ПРОЦЕНТОВ НАШИХ ГРАЖДАН НЕ ПРОГОЛОСОВАЛИ НА РЕФЕРЕНДУМЕ «ЗА», НЕЗАВИСИМОЙ УКРАИНЫ НЕ БЫЛО БЫ!»

- Некоторые участники Беловежского процесса уверяли меня, что инициатором развала Союза были именно вы, и если бы не четкая и недвусмысленная ваша позиция, ничего бы не вышло, СССР устоял бы...

Присяга первого Президента независимой Украины, декабрь 1991 года Фото «РИА Новости»

- Это, считаю, преувеличение моей роли и преуменьшение роли украинского народа, и я сейчас искренне, откровенно те­бе говорю: если бы 90 процентов наших граждан не проголосовали на референдуме «за», ничего бы не было - только представь: 34 миллиона 700 тысяч человек высказались за независимую Украину!

Из книги Леонида Кравчука «Маємо те, що маємо».

«Я слукавил бы, если бы сказал, что мечту о независимости Украины лелеял 10-летиями, - первые мечты об этом появились у меня в 1990-м, сразу же после выборов. Я жил на сломе эпох, и я тоже, извините за выражение, ломался - это было сложно и сладко одновременно. Возможно, мечта эта жила где-то в глубине моей души всегда, возможно, она передалась с кровью отца, деда, прадеда, а может, она просто спала? Кто знает, но когда проснулась, неосуществимой мне не показалась: я твердо знал, что это произойдет, хотя не пред­став­лял, когда, поэтому и шагал к осуществлению мечты настойчиво, но осторожно, а рядом со мной в том же направлении двигались миллионы моих земляков - мы вместе шли к великой победе.

После 17 марта 1991-го я понял, что Украина получила шанс, но тогда мне еще казалось, что путь к независимости будет более долгим, что необходимым условием достижения полного суверенитета должно стать испытание конфедерацией. 21 августа я понял: Украина может стать независимой, был убежден: будущее парламентское решение о провозглашении независимости обязательно нужно подтвердить воле­изъявлением народа, поэтому настаивал, чтобы вместе с Актом о государственной независимости приняли постановление о проведении всеукраинского референдума. Часть национал-демократов, побаиваясь, что народ идею построения собственного государства не поддержит, пыталась меня отговорить, кое-кто даже предателем называл, обвиняя в том, что Кравчук якобы намеревается похоронить независимость, но я упрямо стоял на своем.

Накал страстей в сессионном зале Верховной Рады 24 августа описывать не буду - надеюсь, подробности этого памятного события из памяти моих современников еще не стерлись: напомню только, что бурному обсуждению невероятных событий предшествовало мое заявление о том, что единственным спасением от будущих переворотов является создание независимого Украинского государства... Акт о государственной независимости, который я зачитал лично, поддержали 346 депутатов, Постановление «О провозглашении независимости Украины» (оно предусматривало также проведение 1 декабря 1991 года референдума) поддержал 321 народный избранник - на политической карте мира появилось, наконец, государство по имени Украина.

После принятия самого важного в истории Украины решения депутат Роман Лубкивский предложил внести в сессионный зал национальный флаг - к его предложению сразу присоединился Вячеслав Чорновил, который сообщил, что на улице (а вокруг парламента собралась несколькотысячная толпа) стоят люди, они только что приехали из Москвы и привезли с собой исторический, без преувеличения, сине-желтый стяг. Этот флаг, по утверждению Вячеслава Максимовича, в дни переворота реял над баррикадой напротив Белого дома, среди защитников которого было немало добровольцев из Украины, и хотя часть коммунистов начала категорически возражать, я решительно положил конец спорам, заявив, что этот флаг завоевал право находиться в зале. Под бурные аплодисменты в помещение Верховной Рады внесли два национальных флага, после чего зал вдохновенно запел: «Ще не вмерла України нi слава, нi воля...».

Дмитрий Гордон, Станислав Шушкевич и Леонид Кравчук Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

...Шел процесс постепенного разложения империи, Советский Союз умирал, и каждый день приносил новые тому доказательства. Экономика фактически развалилась, пустые полки магазинов заставляли сотни тысяч людей выходить на улицы, и в 1991 году украинское правительство пошло на жесткое ограничение вывоза за пределы республики продуктов питания. Килограмм хлеба, килограмм сахара, десяток яиц, четыре пачки сигарет - вот, собственно, и все, что мог взять с собой человек, пересекавший украинскую границу, а печально известная павловская денежная реформа, которая сделала нищий народ еще беднее, подорвала к обанкротившейся системе последнее доверие.

Империя напоминала смертельно раненого зверя, который из-за безнадежной, а потому страстной жажды жизни стал еще более жестоким, намного опаснее - Карабах, Фергана, Сумгаит, Баку, Тбилиси, Вильнюс это доказали. Нужно было дать зверю издохнуть и в то же время тщательно подготовиться к защите от возможного нападения смертельно раненого хищника.

Был ли у Советского Союза шанс выстоять? Не думаю, хотя допускаю, что некоторое время он мог еще продержаться...

...7 декабря мне позвонил глава белорусского парламента и пригласил заехать к нему в гости - он сообщил, что в Минск прибыл президент Российской Федерации: руководители двух стран должны были подписать договор об экономическом сотрудничестве. Шушкевич подчеркнул, что Ельцин предлагает нам троим встретиться и обсудить (как заранее планировалось) перспективы нового Союзного договора.

По предложению белорусского лидера местом нашей встречи была избрана Беловежская Пуща - заповедник в Брестской области неподалеку от польской границы, и хотя до декабря 91-го я никогда там не бывал, много о пуще слышал: еще во времена Хрущева в беловежских охотничьих угодьях устраивали охоту для высоких должностных лиц, в том числе и уважаемых заграничных гостей. Пуща оказалась действительно сказочным местом, но времени на то, чтобы любоваться видами, у нас не было.

7 декабря поздно вечером мы собрались в резиденции «Вискули» - Борис Ельцин, Станислав Шушкевич, я, два премьера - Владимир Кебич и Витольд Фокин, а также российский госсекретарь Геннадий Бурбулис. За ужином все официальные вопросы отложить решили на утро, и в 10 утра 8 декабря сели за стол переговоров».

Когда мы сели за круглый стол и начали все обсуждать, Борис Николаевич сказал: «Леонид Макарович, Михаил Сергеевич просит, чтобы вы мне ответили, а я ему передам: можете ли вы, если Центр пойдет навстречу, Союзный договор подписать?». Я: «Борис Николаевич, поскольку Михаил Сергеевич не хочет прямо меня спросить и через вас это делает, что, замечу, весьма оригинально, я встречный задам вопрос: а если бы в России состоялся референдум и 90 процентов населения проголосовали бы за ее независимость и избрали вас президентом, вы бы Союзный договор подписали?». - «Конечно же, нет», - признался Ельцин. «Вот вы на свой вопрос и ответили» - договор тот, как ты знаешь, я один подписывать не соглашался.

«Полностью описывать те события не вижу смысла - остановлюсь лишь на ключевых, с моей точки зрения, эпизодах. Безусловно, об итогах недавнего референдума в Украине все присутствующие знали, но для меня принципиально важно было ознакомить коллег по переговорному процессу с тем, что произошло в нашей республике несколькими днями раньше. Вскоре я убедился, что не ошибся: даже не ожидал, что россияне и белорусы будут настолько поражены результатами голосования, особенно в традиционно русскоязычных регионах - в Крыму, на Юге и Востоке Украины. То, что подавляющее большинство неукраинцев (а их количество в УССР составляло около 14 миллионов) так активно поддержало государственную независимость, оказалось для них настоящим открытием.

Это, как по мне, и стало поворотным моментом сложной встречи - именно тогда мы подсознательно почувствовали, что сегодня решится дальнейшая судьба Союза. Ельцин ничего не говорил, но смотрел на меня выжидающе, весьма красноречивым был и взгляд Шушкевича, и тогда я предложил перейти к непосредственному обсуждению будущего договора и ознакомил присутствующих с тем, что разработала моя команда...

...Общаясь и дискутируя, мы с Ельциным и Шушкевичем пришли к выводу, что СССР обречен, его место должна занять определенная негосударственная структура, наличие которой, по нашим предположениям, позволило бы бывшим советским республикам не так болезненно пережить процесс формирования собственных институтов власти и построения национальных экономик.

Участие центра в этом процессе казалось нам неуместным - Горбачев на тот момент (беря во внимание последние политические события) не представлял никого, кроме самого себя, к тому же центральная власть наглядно продемонстрировала свою беспомощность во время августовского переворота. С учетом всех этих обстоятельств центр казался нам скорее тормозом на пути к качественно новой интеграции, нежели объединяющим фактором, тем более что республики были готовы решать эти вопросы самостоятельно. Принципиально новые отношения между молодыми суверенными странами давали им возможность стать, наконец, полностью независимыми - подтверждением этого явилось подписание в 1990 году, еще во времена существования СССР, Договора о дружбе и сотрудничестве между Россией и Украиной.

Нередко меня спрашивают, почему Ельцин (человек, известный своими имперскими взглядами) все же сыграл в развале советской империи такую большую роль, но противоречий здесь я не вижу.

Во-первых, всем нам было понятно, что Союз непременно развалится, - речь шла лишь о времени и последствиях, и у меня вызывают улыбку утверждения вроде: «Собрались втроем и развалили великую страну!» - ну пускай соберутся три губернатора и попробуют развалить великую страну Соединенные Штаты! Процесс рас­пада начался уже давно, а конец этого процесса мог оказаться ужасным. Конечно, каждый руководитель мечтал о том, чтобы возглавляемая им республика вышла из этой геополитической беды с наименьшими потерями, безусловно, исключением Ельцин не был, к тому же он, как по мне, надеялся, что новое образование станет тем универсальным рычагом, с помощью которого будет контролировать другие республики.

Вне всякого сомнения, Ельцин рассчитывал на дальнейшее доминирование Москвы на одной шестой части земного шара и никогда этого, собственно, и не скрывал - где бы мы на многочисленных мероприятиях под эгидой СНГ ни встречались, он везде вел себя как полномочный хозяин: складывалось впечатление, что Борис Николаевич не может даже мысли допустить хотя бы о формальном равенстве входящих в состав Содружества стран.

Ельцин всегда стремился доминировать, влиять, контролировать, но заботиться о проблемах, которых у каждой отдельно взятой республики Союза в 91-м накопилось немало, не собирался, поэтому в развале СССР, увеличении самостоятельности республик был, безусловно, заинтересован. Тем более что это укрепляло его личную власть и ослабляло власть Горбачева, так что у Ельцина был дополнительный повод Союзный договор подписать. Он понимал, что у него появился уникальный шанс переиграть президента СССР в борьбе за власть, но ради этого ему нужна была поддержка Украины».

«ВСЕ БЕЛОВЕЖСКИЕ СОГЛАШЕНИЯ ЗАПИСЫВАЛ Я. ОТ РУКИ...»

- А это правда, что вы сказали Ельцину: «Я отсюда в Киев вернусь и буду первым лицом в государстве...

- ...да, это было...

- ...а вы будете вторым», на что тот воскликнул: «А что, пора с этим Горбатым кончать!»?

- Как Борис Николаевич ответил, точно не помню, но я объяснил свое решение не подписывать договор так: «Если я это сделаю, мне нужно будет, вернувшись в Киев, выступить по телевидению, извиниться перед своим народом...

- ...и уйти на покой...

- ...признавшись: «Я вас предал. Вы избрали меня Президентом уже независимой Украины, а я другим путем пошел, поэтому вот пишу заявление - и в отставку». Ну а что будет с Россией? Вот приехал я в Киев - я законно избранный Президент, а вы в Москву возвратитесь кем? Представьте, что прибыла делегация иностранная...

- ...кто ее принимает?

- К кому она пойдет, даже если по приглашению российских лидеров пожаловала? - к Горбачеву, естественно» (улыбается). Ельцин задумался: «Да-а-а, что-то надо делать». Какое-то резкое слово, касающееся Горбачева, прозвучало, но какое - не скажу, поскольку просто не помню, однако после этого ситуация поменялась.

- То есть вы ее в нужное русло направили?

- Я, собственно говоря, понимал, что это для Украины шанс, и Беловежские соглашения в корне изменили мир - Советский Союз существовать перестал. В их первой статье было записано, что Союз ССР...

- ...прекращает свое существование...

- ...как субъект международного права и геополитическая реальность - автор этой статьи - Бурбулис.

- Пот после этого лично у вас выступил?

- (Улыбается). Не помню уже, что там выступило, но исторические решения, согласись, не каждый день принимаются...

- Кто их записывал?

- Я.

- Все Беловежские соглашения?

- Да, от руки.

- А кто же был автором?

- Все вместе - каждый что-то предлагал, творческая работа кипела. Писали, читали, меняли...

- Но записывали, уточню, вы - своей рукой?

- Писал я, затем текст отдавал редакторской группе, они на предмет соответствия внутреннему и международному праву его вычитывали и уже готовое соглашение подавали.

Из книги Леонида Кравчука «Маємо те, що маємо».

«Обсуждение, длившееся дольше двух часов, оказалось бурным и тяжелым - как всегда бывает в таких случаях, появился камень преткновения. Возник вопрос: имеют ли три республики право принимать решение о роспуске Союза, созданного боль­шим количеством участников? После долгих переговоров и консультаций с правоведами компромисс в конце концов мы отыскали.

Как известно, именно Россия, Украина и Беларусь стояли у истоков СССР - значит, эти республики имели историческое право задекларировать процесс ликвидации этого государственного образования и сформулировать фундаментальные принципы но­вого: при этом предусматривалась не­обходимость ратифицировать договор в парламентах и возможность присоединить к нему другие республики.

С тех пор работа пошла веселее - участие в обсуждении принимали все, а роль добровольных «писарей» взяли на себя я и Бурбулис. Когда сложный труд был завершен, все мы почувствовали огромное облегчение, и я вспомнил, как гениальная Лина Костенко накануне декабрьского референдума обратилась к землякам с пламенной речью: «Люди! Вот вы в воскресенье пойдете на избирательные участки, но не думайте, что это ваши шаги, - это поступь истории!». Глядя на несколько листов бумаги, на которых еще и чернило не высохло, я начинал понимать: только что мы не просто подписали договор - мы написали новую главу истории.

В первом абзаце документа, подписанного руководителями Беларуси, России и Украины, значилось: «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование», но мы должны были двигаться дальше. Конечно, необходимо было поставить в известность Горбачева, хотя, по понятным причинам, разговаривать с президентом СССР добровольно никто не соглашался. Коллегиально решили поручить этот весьма деликатный вопрос Станиславу Шушкевичу как хозяину встречи - Бориса Николаевича же уполномочили непосредственно пообщаться с Михаилом Сергеевичем в Кремле 9 декабря.

Вдруг Ельцин предложил позвонить президенту США Джорджу Бушу, чтобы сообщить ему о наших переговорах и их последствиях, - понимая, что Ельцин (он еще не забыл август 91-го) хотел обезопасить себя от возможных неожиданностей, мы не возражали. Кстати, позже из резиденции «Вискули» президент России сделал еще один звонок - министру обороны СССР Евгению Шапошникову и заручился его поддержкой на случай непредвиденных обстоятельств.

Интересно, что связь с Вашингтоном установили раньше, чем с Москвой, ну а реакция обоих президентов известна: спокойная, уравновешенная - Буша, возмущенная, возбужденная - Горбачева. Общение последнего с Шушкевичем длилось недолго: Михаил Сергеевич требовал позвать к телефону Ельцина. В разговоре с ним Горбачев настаивал, чтобы мы втроем явились к нему 9 декабря, однако российский президент сообщил, что на встречу придет только он, и это вызвало дополнительное раздражение Горбачева.

После крайне нервного разговора со своим вечным оппонентом Ельцин предложил разыскать президента Казахстана (он в основном разделял наши взгляды), сообщить обо всем ему и предложить присоединиться к только что подписанным Беловежским соглашениям. Борис Николаевич заметно нервничал - боялся, что Горбачев сможет перетащить Назарбаева на свою сторону, а поскольку казахстанский лидер имел немалое влияние на некоторых своих коллег (в частности, на Акаева, Каримова и Ниязова), это, с точки зрения Ельцина, могло поставить под угрозу весь процесс создания Содружества Независимых Государств. Вскоре выяснилось, что Назарбаев как раз летит в Москву, - чувствуя, что обратной дороги у этого процесса уже не будет, я предложил Борису Николаевичу не волноваться, но Ельцин все же дал своим подчиненным приказание разыскать президента Казахстана и убедить его приехать в Беларусь. Представителям российского лидера удалось перехватить Назарбаева во Внуково, но менять свои планы он отказался.

8 декабря поздно вечером я вернулся домой - зима, темно... Приехал на дачу, открываю ворота, а там полно военных - представляете, что у меня было на сердце? Подходит ко мне командир отряда специального назначения «Альфа»: «Господин Президент, мы пришли вас охранять!». Парни сами вызвались встать на защиту - не Президента Кравчука, а независимого государства, своей Родины...».

«ПРИПИСЫВАТЬ СЕБЕ КАКУЮ-ТО ИСТОРИЧЕСКУЮ РОЛЬ НЕ МОГУ - ЕЕ ВЗЯЛ НА СЕБЯ НАРОД УКРАИНЫ»

- Горбачев ведь не знал, что вы втроем разваливать Союз будете, правда?

- Точно не знал - думал, какое-то заявление делать поедем.

- Либо на охоту...

- Нет, ему сказали, что совместное заявление должно быть. Ельцин предлагал поначалу: мол, давайте напишем, что Новоогаревский процесс зашел в тупик, но когда украинский народ полностью наше мнение изменил, что оставалось делать? Вот почему я говорю, что приписывать себе какую-то историческую роль не могу - ее взял на себя народ Украины.

- Это правда, что на следующий день Горбачев вам позвонил и потребовал: «Леонид Макарович, чтобы к утру был в Москве!»?

- Сначала меня бывший первый секретарь Киевского обкома партии Ревенко набрал: его советник, а потом - руководитель аппарата. Он рано утром мне позвонил: «Леонид Макарович, с вами Михаил Сергеевич свяжется. Он в сложном положении...» - а мы же все знали, мы ведь члены Госсовета...

«Я прошу, - говорит, - корректно с ним побеседуйте». Я еще не на работе был - дома, в Конче-Заспе, и вот звонит Горбачев: «Леонид Макарович, вы там, в Беловежской Пуще, такого наделали...

- ...хорошее слово «наделали»!..

- ...Весь мир на дыбы встал! - возмущается. - Надо срочно приехать, исправлять ситуацию - я всех членов Совета Федерации пригласил...» - и прочее, прочее. «Михаил Сергеевич, - говорю, - я не приеду». - «Ка-а-к?». - «А вот так: я только из Пущи вернулся, у меня столько проблем! Украина - большое государство, 1 декабря я Президентом избран, а еще в кабинете своем не был, понимаете? Как я оставлю народ и поеду? - и потом, мы в Беловежье: Шушкевич и я - Бориса Николаевича попросили (и он согласился), вернувшись в Москву, вас лично проинформировать».

Вот тут Михаил Сергеевич сфальшивил: «А Шушкевич сказал, что приедет». - «Я его знаю, - ответил я, - не может этого быть!». - «Нет, он точно приедет!». По другому телефону белорусского лидера набираю: «Станислав Станиславович - что же это? Мы ведь договорились, что Ельцин информировать будет, а теперь узнаю, что вы в Москву собираетесь». - «Как?! - удивился он. - Мне сказали, что вы едете!». Ты понимаешь, до какого уровня человек пал?

- А что оставалось делать?

- Но нельзя же, на таком высоком посту находясь, до такой неприличной опускаться неправды!

Из книги Леонида Кравчука «Маємо те, що маємо».

«Михаил Сергеевич негодовал: «Вы должны немедленно прибыть в Москву». - «Зачем?». - «Поговорить нужно... Ельцин и Шушкевич тоже будут». Я почувствовал: оттуда нас просто не выпустят, держать будут до тех пор, пока не откажемся от договора, подписанного в Беловежье, поэтому, почти без паузы, Горбачеву ответил: «Я в Москву не поеду». Михаил Сергеевич едва сдерживал гнев: «Почему?». - «Потому что я Президент независимого государства, - сказал, - у меня целая куча неотложных дел, а директивы мне не нужны».

...Борис Николаевич сдержал слово и к президенту СССР явился. В присутствии Назарбаева два лидера два часа отношения выясняли, а закончился разговор ничем. Было понятно, что будет биться Горбачев до последнего, но понятно и то, что в этой битве он обречен на поражение».

«С ОДНОЙ СТОРОНЫ ОКАЗАЛИСЬ ТЕ, КТО ТЕРЯЛ РОДИНУ, А С ДРУГОЙ - ТЕ, КОГО РОДИНА ЭТА УБИЛА, И НИКУДА ОТ ЭТОГО НАМ НЕ ДЕТЬСЯ»

- Как сейчас помню, 25 декабря 1991 года Михаил Сергеевич Горбачев в последний раз вышел в эфир как президент Советского Союза, великой ядерной державы, и по телевизору показали медленно ползущий вниз флаг СССР. Каких-то, может, сомнений, какой-то жалости к Горбачеву у вас не было?

- Как человек, который много видел, читал и анализировал, я понимал: настала очень сложная для десятков миллионов людей ситуация. Они в этой стране родились, выросли, строили ее, защищали, гибли за нее в окопах, и да, я осознавал, что для них расстаться с ней будет больно, искренне этим людям сочувствовал. Понятия не имел, как в новых странах мы будем жить, но когда вспоминал о Голодоморе, репрессиях - сомнения развеивались. Миллионы украинцев умирали ни за что, Церковь нашу уничтожали, греко-католики в катакомбы ушли, то в той, то в этой могиле - невинно убиенные люди и с одной стороны (так получилось) - те, кто теряет Родину, с другой - те, кого Родина эта убила, и можно сколько угодно говорить, что не она, что во всем виноват Сталин, клики и так далее...

- ...но все-таки она...

- ...и никуда от этого нам не деться. Ясное дело, мы должны были очиститься, и сейчас, когда о коммунистах я говорю, советую выйти им и сказать: «Да, была такая программа, целая философия, жили на свете такие люди...

- ...простите!..

- Мы - коммунисты, но мы украинцы и хотим строить независимое государство Украина!».

- Нет, по-прежнему с портретами Ленина и Сталина ходят...

- Вот - под прошлым черту подвести не могут, а если будущее конструируется, а чертежи делаются не в Киеве, жить в таком государстве и уважать такую партию не за что.

- С Горбачевым вы бы хотели еще раз встретиться?

- Не откажусь. Когда я одним из лидеров Социал-демократической партии Украины был, отправил ему на наш съезд приглашение: он позвонил, сказал, что приехал бы, но Раиса Максимовна серьезно болеет, - Михаил Сергеевич очень за нее переживал.

- Любил ее?

- Чрезвычайно, искренне, и за это я его уважаю - за то, что человечный, и хотя через все эти партийные стереотипы, штампы и идеологемы переступить не мог, в душе был демократом.

- То есть вам есть о чем побеседовать?

- Думаю, да, потому что если бы не перестройка, не было бы и Беловежских соглашений...

- ...и независимой Украины...

- Да, безусловно!

«РЕШИТЕЛЬНЫХ МЕР, ЧТОБЫ УКРАИНСКУЮ НЕЗАВИСИМОСТЬ ЗАДАВИТЬ, МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ НЕ ПРЕДПРИНЯЛ, И ЗА ЭТО Я ЕМУ БЛАГОДАРЕН»

- Выходит, отец украинской независимости, помимо Леонида Кравчука, еще и Михаил Горбачев?

- Отчим, я бы сказал (смеется). Решительных мер, чтобы украинскую независимость задавить, Михаил Сергеевич не предпринял, и за это я ему благодарен, хотя ко мне критически он относится, и это понятно...

- Мне он сказал: «А ваш Кравчук считает, что он герой, но он знаешь, кто? Увидишь - так и передай: злой гений!»...

- (Смеется). Горбачев всегда так говорит, но я, по правде сказать, знаю, почему.

Из книги Леонида Кравчука «Маємо те, що маємо».

«Незадолго до очередного звонка Горбачева мне положили на стол итоги социологического опроса: список политиков, которым больше всего доверяли в Луганской области, возглавил я, второе место занял Ельцин, потом был Вячеслав Чорновил, и только после него - президент СССР. Представляете: Горбачев после Чорновила! - и где - на Луганщине. Об этом я Михаилу Сергеевичу полушутя рассказал: «Видите, кому на Украине доверяют...». Насколько я понял, обиделся мой собеседник смертельно - я почувствовал это хотя бы из того, каким голосом он ответил: «Умеешь ты, Леонид Макарович, настроение улучшить!». Даже немного неудобно мне стало - слава Богу, лица его я не видел...

Горбачев был человеком открытым, хотя, как по мне, не помешала бы ему капля жесткости. Вот, скажем, главному его оппоненту Борису Ельцину чего-чего, а жесткости хватало всегда: мне кажется, если бы в декабре 1991-го Борис Николаевич был президентом СССР, а Михаил Сергеевич - президентом России, домой после подписания Беловежских соглашений мы с Горбачевым вряд ли доехали бы...

...Мне кажется, собственной популярностью Горбачев был несколько ослеплен и из-за этого силу своего авторитета переоценивал. Он был убежден, что народ будет благодарен ему за демократию, которую генсек планировал выдавать порциями, словно колбасу, - это делало его немного похожим на Никиту Хрущева и мешало трезво оценивать собственные силы. Не исключаю: если бы Михаил Сергеевич в свое время согласился с нашими предложениями по поводу конфедеративного строя будущего объединения бывших советских республик, возможно, история выбрала бы другой путь. Возможно, не было бы ГКЧП, возможно, карьера Горбачева не завершилась бы так быстро - тем более что он заслуживал лучшей судьбы.

Уверен: последний генсек КПСС искренне верил в очистительную миссию перестройки, и то, что Горбачев сделал ради развития демократии на советском поприще, действительно переоценить сложно. Не будь его, неизвестно, когда бы пала империя, но я убежден, что это случилось бы при любых обстоятельствах - Украина неизбежно стала бы независимой, но, скорее всего, потратила бы на это намного больше времени и усилий.

Еще когда процесс перестройки был в разгаре, известный деятель национал-демократического движения Ирина Калинец справедливо заметила: «В данной ситуации Горбачев демократичнее Ельцина - последний навязывал бы реформы сверху, а это в парализованном сталинизмом-брежневизмом обществе ни к чему хорошему не привело бы».

История - мудрая дама, и есть высшая справедливость в том, что Горбачев и Ельцин в необходимое время оказались в необходимых местах. Михаил Сергеевич хорошенько расшатал систему, чего Борис Николаевич наверняка бы не сделал, а президент России систему добил, что вряд ли смог бы президент СССР. Ну а политика - дама жестокая: слабостей и ошибок она не прощает...».

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter