В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
Эпоха

Во время следствия Вацлава Дворжецкого били и пытали, а однажды повели к глухой стене якобы на расстрел

Любовь ХАЗАН. «Бульвар Гордона» 6 Августа, 2010 00:00
3 августа исполняется 100 лет со дня рождения знаменитого советского актера, уроженца Киева Вацлава Дворжецкого, который более 14 лет провел в сталинских лагерях. «Бульвару Гордона» удалось отыскать уголовное дело, проливающее свет на причину его ареста
Любовь ХАЗАН
«Арест, лагерь, этап — это потрясение! Шок! От которого ни в жизнь не отойти, не избавиться, не вылечиться». Это строки из книги Вацлава Дворжецкого «Пути больших этапов». Он подробно описывал лагерное бытие, которое хлебал 14 лет, и тем избывал нанесенную ему травму. Почти до конца жизни Дворжецкий рассылал ходатайства о своей реабилитации согласно Закону о жертвах сталинских репрессий, но добился ее только после получения звания народного артиста республики, когда жить ему оставалось всего девять месяцев. Первый, «главный», приговор Дворжецкого потянул на 10 лет лишения свободы. Посадили его совсем молодым человеком, в 19 лет. Во второй раз — когда в начале войны власти на всякий случай изолировали ранее сидевших по политическим обвинениям. В неволе его спасла тяга к театральному действу. В лагерях на заполярных островах Вайгач и Соловки, на Кольском полуострове и «Беломорканале» спектакли и концерты были обязательной программой. Благодаря неодолимой тяге карательной системы к высокому искусству актерам-зекам перепадали кое-какие послабления. Из остатков ткани, сэкономленной на театральных костюмах, Дворжецкому даже сшили матросский костюмчик для его сынишки Владика, родившегося в короткий промежуток между отсидками. Поклонники Вацлава Яновича узнали из его автобиографической повести многое о нем как о человеке большой воли и о страшном времени, которому эта воля противостояла. Но вот что странно: совсем мало и как-то вскользь автор упомянул о причинах, приведших его за колючую проволоку. Мне удалось найти уголовное дело по обвинению группы молодых киевлян, в которую входил Вацлав Дворжецкий. Оно проливает свет на события, предшествовавшие «пути больших этапов», и на то, почему знаменитый актер скрыл предысторию своего первого ареста от широкой публики.
«БЫЛ ВЫБРОШЕН С ПЕРВОГО КУРСА ПРОФТЕХШКОЛЫ ЗА ТО, ЧТО «ПЛОХО ВЛИЯЛ НА МОЛОДЕЖЬ»

Вацлав Дворжецкий родился в Киеве и первый срок получил в родном городе. Но арестовали его в Запорожье.

«Знают ли родители, где я? В Запорожье ведь задержали, на улице, и в квартиру не пустили за вещами. В подвале каком-то на соломе ночевал. На работе ничего не знают... В кузнечном цеху только стенгазету закончил. К празднику, к Октябрю. Не успел вывесить!.. Сволочи! Я им говорил - буду жаловаться! Молчат. И ремень брючный забрали. Три рубля остались в кармане. Эх! Пожалел! Надо было тогда халвы купить! Ведь хотелось!».

(Из книги В. Дворжецкого «Пути больших этапов»)

Может, он еще ни в кого не влюблялся. Первые тревожные мысли - о родителях: они не знают, где он. От них, чистокровных поляков дворянского рода, корни которого, по семейному преданию, тянулись к временам восстания Костюшко, у Вацлава - горделивый, непокорный характер, обостренное чувство достоинства.

Агрономическое, «хлебное» образование отца помогало семье существовать даже в тяжелейшие годы Гражданской войны. Они поселились в собственном доме в живописном поселке Ирпень под Киевом. Там, на стенах своей комнаты, Вацлав Дворжецкий развесил портреты Мэри Пикфорд, Глории Свенсон, Гарри Пиля.

Заключенный Вацлав Дворжецкий. Второй срок, 1941 год

Через много лет, уже став знаменитым, актер привез семью в поселок своих детских мечтаний. Показал дом, где жил, и даже чудом сохранившийся деревянный столбик, с которого нырял в речку.

«Я родился в семье агронома, служившего экономом, а затем управляющим имением. В первые годы революции проживал в Киеве и Ирпене, жили в собственном домике и засевали одну десятину под огород. Работал отец и у других. Мать спекулировала... Материальное положение моей семьи по сравнению с прошлым в революционные годы значительно ухудшилось».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 6 февраля 1930 г.)

После окончания семилетки вместе с несколькими одноклассниками он поступил в 4-ю польскую техническую школу Киева. Удивительно, но ни в одной биографии артиста это учебное заведение не упоминается. Похоже, Вацлав Янович хотел вычеркнуть из памяти все, что было связано с тем периодом его жизни.

Жил он то в квартире на Львовской улице, 9, то в школьном общежитии. Свободное время проводил в польском клубе и на занятиях драматической студии в польском театре, где еще витал дух подлинного мастерства выдающейся актрисы Станиславы Высоцкой, основавшей в Киеве польский театр «Студио», а в 1920 году поспешно эмигрировавшей в Польшу.

 

Первые неприятности у Дворжецкого начались, когда учительница дала задание написать сочинение, выдержанное в духе классовой солидарности с угнетенными рабочими западных стран. Все ученики сделали это политически грамотно, один только «классово враждебный» дворянский сынок Дворжецкий выступил с особым мнением.

«Я был выброшен с первого курса профтехшколы за то, что, как формулировалось тогда, «плохо влиял на молодежь», и за недисциплинированность. Суть «нездорового» влияния состояла в следующем: в классе разбиралась моя письменная работа, в которой я высказал такие соображения, что хозяин в своем доме имеет право делать то, что ему угодно... Класс, за исключением одиночек, поддержал меня в этом взгляде. Учительница, фамилию которой забыл, назвала этот взгляд мещанским».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого на допросе 2 февраля 1930 г.)

Это был не единственный его проступок. Категорически и во всеуслышание Вацлав отказывался изучать политэкономию по советским учебникам, что в те годы уже можно было подвести под печально известную 58 статью - «Антисоветская агитация и пропаганда». Некоторые соученики Дворжецкого охотно это и делали. Особенно преуспел Владимир Остроменский, он же осведомитель ГПУ, значившийся под псевдонимом Беспризорный:

«Характерно, что Дворжецкий за постоянное незнание политэкономии, политграмоты и вообще антисоветские выходки подлежал исключению. Со слов Дворжецкого я знаю, что он по совету Силенко (директора школы. - Авт.) подал заявление об оставлении школы, чем преследовалась цель получить документы о добровольном исключении».

(Из показаний Владимира Остроменского на допросе 4 февраля 1930 г.)

Еще один соученик Дворжецкого и Остроменского - Константин Маевский, тоже осведомитель ГПУ, отозвался о Дворжецком так: «Тип хитрый и всегда старается из тебя выудить, что ты думаешь, сам же оставаясь в тени, но в то же время имеет склонность к самолюбству, вечно выставляет свое «я».

ОТЧАЯННЫЕ РЕБЯТА ИЗ СВЯТОШИНО ХОТЕЛИ ЗАБИТЬ ГОЛ В ВОРОТА СИСТЕМЫ

В биографиях Дворжецкого, одного из немногих, не завербованных ГПУ, можно прочитать, что летом 1930 года его направили на студенческую практику в кузнечный цех запорожского завода «Коммунар» (впоследствии это предприятие прославилось своими «горбатыми «запорожцами», а в те времена выпускало трактора). На самом деле он поехал туда по предложению биржи труда, на которой зарегистрировался в поисках подработки. Там Дворжецкого и настигло всевидящее око киевских чекистов.

На своем юбилейном вечере по случаю 80-летия Вацлав Янович появился в балахоне из мешковины, обклеенном почетными грамотами, которые он получил за всю жизнь. 1990 год

Первое, о чем его спросил следователь, была Группа освобождения личности. Ее аббревиатура звенит, как меткий удар футболиста по кожаному мячу, - ГОЛ, а идея принадлежала Максимилиану Чистову, Андрею Азанчевскому и Михаилу Герасимовичу. Эти отчаянные ребята из Святошино собрали маленькую команду, желавшую забить свой гол в ворота системы. Но привлекли к суду их за другое - за Ассоциацию декадентских хулиганов (АДХ). В ее названии угадываются отзвуки не так давно завершившейся эры русского декаданса, песен Вертинского, гибели хулигана эпохи - Есенина, предощущение гибели другого - Маяковского. Ее целью было противодействие насаждению тоталитарной идеологии.

Вацлав Дворжецкий скупо, к сожалению, всего в семь слов, скажет в своей книге об АДХ: «Срывали плакаты, вырубали свет во время собраний».

Это был шаг отчаяния и протеста, ребята хотели развиваться, учиться дальше, но впереди у них не было никаких перспектив. Диктатура пролетариата не приветствовала поступление в университет выходцев из «неправильной» социальной среды. То, что по жизням этих парней катком прошлись революция и Гражданская война, оставив большинство семей без отцов, без средств к существованию и автоматически превратив их в пролетариев, во внимание не принималось, ребятам был уготован беспросветный физический труд.

Собраний Группы освобождения личности состоялось всего два. Одно - в садике у Золотых ворот, второе - на киевской квартире Дворжецкого.

«Задача организации ГОЛ состояла в том, чтобы добыть шапирограф или пишущую машинку для печатания листовок. В целях соблюдения конспирации протокола не составляли. Я внес членских взносов два рубля. Внес ли еще кто-нибудь, мне не известно. Василевский говорил, что если бы было восемь рублей, он достал бы браунинг».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого на допросе 2 февраля 1930 г.)

«Я, Отрембовский, Дворжецкий, Маевский и Василевский направились на квартиру Дворжецкого. Выступал главным образом Дворжецкий. Он заявлял, что его и семьи положение плохое и у всех здесь собравшихся плохое, поэтому нужно с Советской властью бороться».

(Из показаний Николая Пищолко 25 февраля 1930 г.)

Листовки планировали разбрасывать на первомайской демонстрации. Дворжецкий пообещал достать детали к шапирографу. Не удалось. Отрембовский и Маевский взялись приготовить трафарет для листовок. Сделали, но некачественно: трафарет смазывал краску, и прочесть текст было невозможно.

ГОЛ так и остался мечтой - у заговорщиков не было навыков подпольной работы. Зато чекисты не дремали. Планомерно превращая страну в филиал по работе с секретными осведомителями, они были уверены: мимо их сетей и мышь не проскочит.

«Пищолко задал вопрос насчет того, что, мол, не изменит ли нам Остроменский, что не пришел на первое собрание? На что Дворжецкий внес предложение о том, что если кто-то из нас изменит, то того следует убрать, на что я и Отрембовский стали протестовать о такой мере воздействия, на этом и закончилась наша первая сходка...

После того случая, когда Отрембовского взяли с улицы в ГПУ, я окончательно, а также Отрембовский и Василевский решили бросить мысль о какой бы то ни было контрреволюционной работе».

(Из собственноручных показаний Константина Маевского 25 февраля 1930 г.)

На каждом листе протоколов допроса арестованные ставили свои подписи. На последнем листе показаний подпись секретного осведомителя Маевского размазана. Может быть, стирал капнувшую слезу?

«НАШИ НАМЕРЕНИЯ УЙТИ В ПОЛЬШУ ОБУСЛАВЛИВАЛИСЬ ЖЕЛАНИЕМ ПРОДОЛЖАТЬ ОБРАЗОВАНИЕ»

Не совершив ничего реального, не сумев ничему противостоять, ГОЛ развалился. Что дальше? ГОЛовцам пришла в голову мысль: бежать! Куда? Конечно, в Польшу!

«Наши намерения уйти в Польшу обуславливались желанием продолжать образование, к чему возможностей здесь, в СССР, мы не имели».

(Из показаний Константина Маевского 24 февраля 1930 г.)

Несмотря на то что ни у кого из ГОЛовцев в Польше не было близких родственников, трое из ребят все же решили попробовать эмигрировать официально. Для этого они обратились к антиквару Роману Генриховичу Туркевичу, который ездил по Украине и скупал у разорившихся людей остатки фамильных ценностей и перепродавал их сотрудникам польского консульства.

Туркевич нередко захаживал к дяде Константина Маевского, изготовлявшему багеты для картин в мастерской по улице Малая Подвальная, 29. Хорошие багеты были нужны антиквару для придания товарного вида подержанным картинам.

«Туркевич посещал в нашем доме профессора Грушевского, работающего в отделении Академии наук, помещавшемся в нашем доме. Грушевский интересовался покупкой у Туркевича старинных ковров в украинском стиле. Со слов Туркевича я знаю, что он несколько ковров в разное время продал профессору Грушевскому».

(Из показаний Варфоломея Антоновича Маевского 11 апреля 1930 г.)

Скорее всего, речь идет о Михаиле Грушевском, который считается первым президентом Украины.

Два бывших политзаключенных — Вацлав Дворжецкий и Георгий Жженов — в картине «Конец операции «Резидент», 1986 год

Итак, антиквару Туркевичу ребята передали свои автобиографии, чтобы он показал их польскому консулу: вдруг тот посочувствует и выдаст визы? Пока ждали ответа, из киевских газет узнали, что антиквара арестовали, обвинив в шпионаже в пользу Польши.

Тогда они отважились сами пойти в консульство. Там на них посмотрели удивленно и сказали, что никаких автобиографий им никто не передавал. Получив в консульстве от ворот поворот, они решили пересечь границу нелегально.

О том, как после развала ГОЛ возник план побега из страны, в книге Дворжецкого ни слова, зато немало подробностей в протоколах допросов.

«Больше всего я дружил с Яворовским Феликсом Михайловичем, которого знаю еще по уманской трудшколе и с коим обучался в Киеве в профшколе. Еще в Умани в 1925 году Яворовский рассказал мне, что две девушки - жительницы Умани Зволяк Галина и Маевская Ванда пытались уйти в Польшу, что обе были задержаны Совпогранохраной на границе, но Маевской все же удалось уйти в Польшу. В связи с этим рассказом Яворовский мельком говорил, что и нам не мешало бы перейти... Пришли к следующему выводу: выехать из Киева на Шепетовку и направиться к проживающему в Клембовке, что недалеко от границы, нашему бывшему товарищу по киевской профшколе Мовчану Болеславу с тем, чтобы выяснить обстановку и перейти в Польшу, где намерены были остаться на жительство».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

Уйти вместе с ними решил и Володя Остроменский. Феликс Яворовский настойчиво обрабатывал еще двоих приятелей - Генриха Голяновского и Людвига Забавского. Парни уже начали продавать свои вещи - собирали деньги на дорогу, но Дворжецкий забраковал обоих.

«Я категорически заявил, что Забавский - мальчик и что привлечение многих вызовет расшифровку».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

Свои вещи распродавали и трое заговорщиков: они рассчитывали, что на первое время обустройства в Польше им должно хватить.

Из всей актерской династии Дворжецких старший сын Вацлава Яновича от первого брака Владислав был, пожалуй, самым известным: блистал в «Капитане Немо», «Беге», «Солярисе», «Земле Санникова»...

«Яворовский продал пальто, чемодан, брюки, Остроменский продал свое белье... Говорили, что Дворжецкий продал свое охотничье ружье... Приблизительно в середине июля (1929 года. - Авт.) Яворовский и Дворжецкий, оставив Остроменского, поехали из Киева шепетовским поездом. Я их провожал на вокзале, причем у них было до 100 рублей».

(Из показаний Генриха Голяновского 18 января 1930 г.)

К отъезду готовились трое, уехали двое. Объяснение содержится в протоколе допроса Остроменского:

«Дворжецкий и Яворовский уехали, оставив мне записку о том, что уезжают в шесть часов и меня не берут, так как узнали обо мне кое-что плохое».

(Из показаний Владимира Остроменского 22 февраля 1930 г.)

«Кое-что плохое» - это слухи о сотрудничестве Остроменского с ГПУ. Остроменский очень обиделся. По его словам, они взяли у него деньги как бы на хранение и удрали, ничего не вернув. Не на шутку обиделись и в ГПУ - на Остроменского. С него строго спросили: «Как же так? Почему, будучи внештатным секретным сотрудником, ты не доложил о том, что готовится нелегальный переход границы?

«Признаю, что ошибкой с моей стороны было то, что я, зная о намерении Дворжецкого и Яворовского бежать в Польшу и дав им согласие на совместный переход, не сообщил об этом тем сотрудникам ГПУ, с коими я был связан».

(Из показаний Владимира Остроменского 7 марта 1930 г.)

Дворжецкий и Яворовский соблюдали конспирацию, но почему-то многие в школе знали о том, что они задумали.

«Я встретился вблизи польклуба с проживающей в Киеве Зводзинской Гелей - сожительствовавшей, по ее словам, с Яворовским... Зводзинская возмущалась тем, что Яворовский ушел, оставив ее беременной».

(Из показаний Владимира Остроменского 22 февраля 1930 г.)

ОН НЕ БЫЛ СТУКАЧОМ, КАК ТРОЕ ЕГО ПРИЯТЕЛЕЙ, И ПРОВОКАТОРОМ, КАК ЛУЧШИЙ ДРУГ

«И вообще, последний город - это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана», - писали Ильф и Петров в эпопее о великом махинаторе, рискнувшем перейти границу СССР. С 1921 по 1939 год Шепетовка была приграничным городом. Этот маршрут выбрали и Дворжецкий с Яворовским.

Благополучно сойдя с поезда, парни доехали до села Клембовка, нашли бывшего соученика - Болеслава Мовчана. Когда допрос дошел до этого места, Дворжецкий попытался рассказывать, будто они погостили у Мовчана с недельку, потом отправились на поиски работы к другому бывшему соученику - Зелинскому. Но, видно, какие-то методы воздействия заставили его изменить свои показания:

«В действительности происходило следующим образом: я и Яворовский рассказали Мовчану о нашем намерении перейти в Польшу, и он вместе с нами ходил в Изяславль к своему родственнику-крестьянину, который согласился оказать нам содействие... Спустя минут 20 пришел Янковский, лет 30-ти, бывший контрабандист... Последний охотно согласился указать нам дорогу к границе».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

На своем 80-летии со второй женой Ривой Яковлевной и дочерью Татьяной, которая родилась во время второй отсидки Дворжецкого от связи с вольнонаемной служащей. 1990 год

Сначала все шло как по маслу. Они пересекли границу и были задержаны польской погранохраной. Наутро их отвезли в село Стуйло на стражницу. Комендант стражницы отобрал у них документы и отправил в город Острог. Недели через полторы их вызвали на допрос.

«Капитан разведки интересовался следующими вопросами: 1) о численности Киевского гарнизона и названии частей. Я ответил, что на Бульварно-Кудрявской улице расположен стрелковый батальон, 2) какие имеются заводы. Я назвал «Большевик», «Ленинская кузница», «Арсенал», главные электромастерские...».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

Через неделю парней снова вызвали на допрос. На этот раз в комнате, кроме капитана, находилось «неизвестное лицо», прибывшее из Варшавы.

«Основная установка «варшавского» сводилась к следующему: в Польше нам еще не доверяют, так как мы пользы никакой не принесли. Вследствие этого принять на жительство не могут и что нужно доказать свою преданность Польше... после чего может быть речь о приеме, материальном обеспечении и что дадут возможность получить высшее образование».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

Не такого приема ожидали наивные ребята. Они с ужасом поняли, что попали в ловушку, и согласились «принести пользу».

«Варшавский» дал им подробные инструкции, как вести себя после возвращения в Советский Союз, какие собрать сведения. Дворжецкого обязали завербовать друга детства, курсанта Киевской артиллерийской школы, и прихватить его с собой при следующем переходе границы в Польшу, а Яворовскому следовало взять с собой Остроменского и завербовать сына швейцара польского клуба, служившего в среднем комсоставе на железной дороге.

«В Польше мы находились почти месяц. Числа 29-30 июля нас вызвали в канцелярию, где находились капитан и «варшавский». Капитан по карте объяснил, как и где перейти границу... Мне вручили 160 рублей, из них 30 рублей - мои деньги, с коими я пришел в Польшу, и 10 рублей - Яворовского. Каждый из нас дал расписку на 12 долларов. Подписались своими фамилиями».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

Дома они появились с видом ничем не замутненной наивности, хотя к тому времени с «легкой руки» Гели Зводзинской и Володи Остроменского в общежитии школы не осталось человека, который бы не знал о попытке побега Дворжецкого и Яворовского. Они же уверяли всех, что ездили в Клембовку к Болеку Мовчану отдохнуть на природе.

«С целью выполнения полученного в польразведке задания я проделал следующее: 1) выяснил, что по Бульварно-Кудрявской находится 137 полк, 2) в районе Лукьяновки расположены 134, 133 и 135 стрелковые полки и 6 полк связи, 3) на Подоле - 4 конвойный полк, 4) 453 дивизия - штаб в Киеве, 5) 46 дивизия - штаб над «Красным стадионом» (ныне НСК «Олимпийский». - Авт.), 5) отдельная рота связи XIV строительного корпуса по Лабораторному переулку, 7) в районе Лукьяновки 45 и 46 артиллерийские полки.

На купленной мной карте г. Киева я значками отметил местонахождение частей. Все выясненное мной я записал на листочке бумаги. Карта Киева и эти записи находятся в доме родных по Львовской улице».

(Из показаний Вацлава Дворжецкого 30 января 1930 г.)

Яворовский тоже выполнял задание. По словам Голяновского, приятель удивил его новым шикарным костюмом. Яворовский объяснил, что потратил на него 250 червонцев, полученных в Польше, и показал блокнот, где пометил расположение некоторых воинских частей.

Сын Дворжецкого от второго брака Евгений, запомнившийся ролью Эдмона Дантеса в «Узнике замка Иф», ушел из жизни в 39 лет, как и его сводный брат Владислав

...20 августа 1930 года Судебная Тройка при Коллегии ГПУ УССР вынесла приговор: Михаил Герасимович, в прошлом декадентский хулиган, за идею ГОЛ - три года ссылки в северный край; Николай Пищолко, принявший участие всего в двух заседаниях ГОЛ, - три года концлагерей условно; Евгений Василевский, один из организаторов ГОЛ, - три года концлагерей; сексоты Владимир Остроменский, Константин Маевский, Вацлав Отрембовский, которым ГПУ не могло простить неверности, - соответственно пять лет концлагерей, три года концлагерей условно и три года концлагерей условно.

Отдельный сюжет связан с наказанием Владимира Яворовского. В обвинительном заключении и приговоре о нем нет ни слова. Материалы по Яворовскому были выделены в отдельное дело. Почему?

«Согласно обвинительному заключению, он (Яворовский) признан виновным в том, что, являясь с июня 1928 года секретным сотрудником ГПУ по освещению польской молодежи, в июне 1929 года по заданию КООГПУ, договорившись с имевшим намерение уйти в Польшу товарищем Дворжецким Вацлавом Ивановичем, совершили переход в Польшу...

По приезду в Киев Яворовский донес в КООГПУ вышеизложенное. Ко второму переходу в Польшу он заявил, что опасается переходить границу, и категорически отказался, чем сорвал начатую при его участии разработку... Постановлением Тройки при Коллегии ГПУ УССР от 28 марта 1930 г. Яворовский подвергнут заключению в концлагерь сроком на пять лет».

(Из справки следственного отдела КГБ УССР от 18 мая 1990 г.)

А что, если бы Яворовский не струсил и согласился играть роль двойного агента? Тогда, не исключено, его вместе с Дворжецким забросили бы в Польшу. Но случилось то, что случилось. И самое тяжелое наказание досталось Вацлаву. Он не был стукачом, как трое его приятелей, и провокатором, как «лучший друг» Феликс Яворовский, поэтому получил 10 лет концлагерей.

«У ТЕБЯ НЕМНОГО ДЛИННЫЙ ЯЗЫК. ИЗ-ЗА НЕГО МОЖЕТ ПОСТРАДАТЬ ШЕЯ»

«Помощник следователя подошел и прикрепил меня к стулу, на котором я сидел, двумя ремнями, - к спинке и к сиденью... И вдруг я почувствовал какую-то помеху на сиденье, прямо против копчика... Через час страшная, жгучая, ноющая боль пронизывала позвоночник до самого затылка. Онемели руки и ноги, потемнело в глазах, из носу пошла кровь».

(Из книги Вацлава Дворжецкого «Пути больших этапов»)

Во время следствия Дворжецкого били и пытали, а однажды повели к глухой стене якобы на расстрел.

Читая материалы дела, держишь это в памяти в надежде: а вдруг вся эта история с побегом - плод буйной фантазии сотрудников ГПУ и самооговора подследственных? Ведь существуют тысячи свидетельств судебных фальсификаций того времени. Почему бы и этой истории не быть с ними в одном ряду? Антипольская кампания Сталина именно тогда начала набирать обороты.

С Аллой Демидовой, Станиславом Любшиным и другими в картине «Щит и меч», 1968 год. В популярном советском сериале о разведчиках Вацлав Дворжецкий, в молодости имевший судимость за связь со спецслужбами, сыграл шефа абверовской разведки Лансдорфа

В эпоху перестройки Вацлав Янович Дворжецкий стал членом общества «Мемориал», много лет работал в Горьковском драматическом театре, стал знаменитым киноактером, его славу умножили сыновья-актеры - Владислав и Евгений. У него было все, кроме одного - биографии, не запятнанной судимостями.

Он писал заявления, выступал в печати, выпустил книгу. Артиста реабилитировали по обвинению, предъявленному во время второго ареста, но никак не признавали его права на реабилитацию по первому. Упорно сопротивлялись реабилитации горьковский и украинский КГБ, которые занимались заявлениями Дворжецкого. Почему?

«Нами через возможности ПГУ КГБ УССР получены дополнительные данные, подтверждающие его (Дворжецкого. - Авт.) принадлежность к спецслужбам буржуазной Польши, в архиве разведки которой в списках агентов, принятых на разведывательную службу в конце 1929 - начале 1930 гг., составленных 2 отделом Главного штаба буржуазной Польши, значится Дворжецкий Вацлав Dworzecki Waclaw (другие установочные данные не отражены). Он же фигурирует в листе денежного вознаграждения за разведывательную работу от 27.07.1929 г.».

(Из письма начальника УКГБ СССР по Горьковской области генерал-лейтенанта Ю. Г. Данилова председателю КГБ УССР генерал-лейтенанту Н. М. Голушко).

Есть еще один документ, полученный от польских спецслужб. Из него видно, что в 1930 году господин «варшавский», снабдивший Дворжецкого и Яворовского деньгами и инструкциями, интересовался у киевской агентуры, почему они не вернулись в его сети и какова их дальнейшая судьба (перевод с польского сделан в 1989 году):

«Начальнику экспозитуры 11 отдела Главного штаба № 5 во Львове 4. ХI.1930

Информация на Дворжецкого Вацлава.

В связи с письмом L. dz. 1100-секретно 30 сообщаю, что по данным, полученным из Киева, агент Дворжецкий Вацлав уже осужден и сослан в Соловки. Срок ссылки не известен. Я дал указания получить дополнительные данные.

Начальник разведотдела майор Гано».

С чего начинается Родина? Сниматься в кино Вацлав Дворжецкий начал поздно. В 1968 году на отечественные экраны вышел «Щит и меч» - первый сериал об отважных советских разведчиках. Роль шефа абверовской разведки Лансдорфа (не иначе как по иронии судьбы) режиссер Владимир Басов доверил Вацлаву Дворжецкому. Это было попадание в десятку, и наутро после премьеры Дворжецкий проснулся знаменитым.

Победа ефрейтора Иоганна Вайса, которого сыграл молоденький и неотразимый Станислав Любшин, была тем убедительнее, чем хитрее, проницательнее, умнее выглядел его противник - герр Лансдорф. Еще не предвидя своего конца, он поучает Вайса: «У тебя немного длинный язык. Из-за него может пострадать шея». Никто уже никогда не узнает, что думал и чувствовал, говоря эти слова, Вацлав Дворжецкий. Но в своей книге он ни словом не проговорился о том, что случилось с ним в его юности.

И все же в течение нескольких последних месяцев жизни Вацлав Янович смог почувствовать себя свободным от тяжких воспоминаний.

«Постановление Судебной Тройки при Коллегии ГПУ УССР в отношении Дворжецкого подлежит отмене, а дело - прекращению по следующим основаниям: из материалов дела видно, что заключительное постановление, по которому Дворжецкий был подвергнут заключению, составлено только на основании показаний самого Дворжецкого, его объяснения противоречивы, непоследовательны и не подкреплены другими доказательствами, к тому же от его действий никаких последствий не поступило».

(Из заключения Военного трибунала Киевского военного округа 17 июля 1992 г.)

Вацлав Янович Дворжецкий ушел из жизни 11 апреля 1993 года. Родина, в молодости загнавшая его в тупик и едва не погубившая, наконец, простила ему свою вину. Никогда не вспоминая причину, по которой был осужден (наверное, и сегодня нашлись бы влиятельные люди, неспособные понять безвыходности молодого человека, попавшего в мясорубку спецслужб), в своей книге Дворжецкий написал: «Моя судьба кажется мне сложившейся на редкость удачно».



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось