Суперзвезда советской эстрады 60-х годов народный артист России Вадим МУЛЕРМАН: «Как-то звонит Утесов: «Вадик, я умираю». Я тут же примчался: окна зашторены, двери закрыты, лежит, руки сложил на груди... Приготовился...»

У каждой эпохи свой неповторимый голос, и когда-нибудь дотошные исследователи, думаю, разберутся, почему во времена Сталина превыше всего ценился грозный бас, а при Горбачеве советская песня вдруг сорвалась на фальцет. При раннем Хрущеве в особой чести у публики были теноры, к которым в музыкальном мире относятся примерно так же, как в современном городском фольклоре — к блондинкам, но в 60-е они без боя уступили эстраду бархатным, рокочущим баритонам, от которых женщины впадали в сладкую истому, а мужчины невольно расправляли плечи, и при Брежневе это был, как сейчас говорят, модный тренд. С 1966 года энергичные, жизнеутверждающие песни Вадима Мулермана звучали по всей стране «от Москвы до самых до окраин» — их полюбили за оптимизм и какой-то улыбчивый с одесским прищуром взгляд на мир. Видно, сказалось то, что в детстве Вадим часто гостил в Одессе у бабушки с дедушкой — там и запел впервые в застолье, вторя отцу, у которого от природы был прекрасный лирико-драматический тенор.Во времена, когда эстрадный исполнитель обязан был петь, стоя в выемке рояля и руки сложив на груди либо вытянув их по швам, застегнутым на все пуговицы Мулерман умудрялся не выглядеть. В сердцах Леонид Утесов обозвал его даже «хулиганом на сцене» - за то, что, выступая на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады с хитом «Хромой король», на словах «Тирьям-тирьярам-там-тирьям...» Вадим снял со стойки микрофон и прошелся с ним перед зрительным залом. Прощен он был лишь после того, как робко напомнил мэтру о его визитной карточке «Веселых ребятах»...

Вообще-то, Мулерман вполне мог стать оперным солистом, но тяжело заболел отец, нужно было зарабатывать, и Вадим, который уже спел в опере Моцарта Фигаро, оставил харьковскую консерваторию и ушел на эстраду. Когда он уже стал известным артистом, мама приехала к нему в Москву, пришла на концерт, и ее очень удивило, что после многих песен зрители аплодировали исполнителю стоя. В недоумении она наклонилась к сидевшему рядом композитору Экимяну: «А почему все встают?». - «Приветствуют артиста». Эмилия Израилевна робко спросила: «Мне тоже встать надо?». - «Как считаете нужным. Если певец вам нравится...». Она поднялась и застенчиво прошептала: «Вы знаете, это мой сын».

Надо ли объяснять, почему баритон, ставший в СССР одним из лучших, никогда не забывал о своих корнях, почему первым из советских артистов стал включать в каждый концерт две-три еврейские песни? Увы, власти страны, которая отношений с Израилем не поддерживала, расценили это как антисоветчину.

Далекий от помпы и официоза, Вадим новости по радио и телевидению слушал нерегулярно: претило массированное промывание мозгов - вот и сообщение о начале Шестидневной войны пропустил, и когда в тот день, как обычно, запел «Хава нагилу», репертуарный редактор Сада «Эрмитаж» с побледневшим лицом стала подавать ему из-за кулис какие-то знаки. После бурных оваций, устроенных ему залом, певец подошел к ней и услышал: «Меня же завтра уволят! Утром евреи на арабов напали!». - «Если неприятности будут, скажи, что ты меня предупреждала, да я не послушал», - последовал тут же ответ. Тогда с Мулерманом провели в КГБ профилактическую беседу (поскольку в Комитете госбезопасности тоже его песни любили, этим и ограничились), и все же сколько веревочке ни виться...

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

В 1971 году по указанию председателя Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию Лапина певец был отстранен от радио- и телеэфира, в течение дня были уничтожены все записи Вадима Иосифовича (их набралось 50), а из архива радио изъяты фонограммы с 300 его песнями (одновременно опального исполнителя ограничили в концертных выступлениях, гастролях и производстве грамзаписи). Мулерману пытались заткнуть рот кляпом, заставить замолчать на пике карьеры: человек, который так много от жизни получил, в одночасье все потерял, а было ему тогда только 33 года.

С того поистине черного дня прошло 40 лет - позади 13 лет эмиграции в США и тихое, почти незаметное, возвращение на Родину. Сегодня Вадиму Иосифовичу никто не запрещает носить на левой руке кольцо с Маген Давидом - звездой Давида, подаренное ему много лет назад одним из раввинов Иерусалима прямо на сцене, но того, что потеряно за десятилетия вынужденного отлучения от престижных концертных площадок, уже не вернуть, и когда недавно Мулерман принял участие в съемках программы «ДОстояние РЕспублики», Юрий Николаев, увидев его, обомлел: «Не думал, что ты жив».

Мало кто в курсе, что бывшая суперзвезда советской эстрады скромно живет в Харькове, вместе с очаровательной молодой женой воспитывает двоих детей и несказанно радуется тому, что в своем Молодом театре имеет возможность растить юные таланты, которые учит петь не под фонограмму.

Сам Вадим Иосифович поет сегодня куда реже, чем хотелось бы, но записи его звучат, и мы по-прежнему уверены, что «Трус не играет в хоккей», знаем, «Как хорошо быть генералом»... Трудно поверить, что Вадим Мулерман, чьи песни вошли в золотой фонд советской эстрады, пел во весь голос всего лишь пять лет...

«РАНЬШЕ Я КРЕПКИЙ БЫЛ, КАК ОРЕХ, А СЕЙЧАС УЖЕ СТАРЫЙ И ХИЛЫЙ»

- Недавно, Вадим Иосифович, я случайно увидел на одном из каналов ваше интервью, и меня настолько заинтересовали ваши рассуждения о времени, об эпохе, о коллегах и о себе, что этот разговор захотелось продолжить. Вот любопытно, а каким был Харьков - город, где вы родились и выросли, - в годы вашей юности? Его довольно подробно Эдуард Лимонов описывал, но у него взгляд писателя, а не певца...

«Я получил в техникуме диплом механика по чулочно-трикотажным машинам, так что, девочки, знаю, как делаются ваши чулки и носки»

- Я, признаться, не в курсе того, что написал Лимонов, но знаю: помимо того, что Харьков был крупнейшим индустриальным центром Украины (вообще, по масштабам промышленности он находился на третьем или четвертом месте в Союзе), мой родной город считался еще и одним из оазисов науки и культуры. Здесь работали известные ученые, которые ставили перед собой высочайшие цели, а какие замечательные актерские имена дал мой город эстраде, театру, кино! Если я назову десятку самых известных деятелей искусств - моих земляков (тех, кто у нас родился и стал на ноги), «сборная» бывшего СССР Харькову, не исключено, проиграет. Ну, сами судите: Исаак Осипович Дунаевский, Клавдия Ивановна Шульженко, Марк Наумович Бернес, Людмила Марковна Гурченко...

- ...Евгения Семеновна Мирошниченко, Наталья Фатеева...

- ...Михаил Водяной, Леша Петренко, Юрий Богатиков... Вот вам уже девять имен, но десятым, заметьте, себя не считаю (смеется). Кого еще упустил?  Валентину Серову, Анатолия Эфроса, Ирину Бугримову, композитора Жору Мовсесяна, к примеру, ну и была у нас на эстраде пара такая Шуров и Рыкунин, так вот, Шуров - харьковчанин. Перечислять можно долго...

- Город в послевоенные годы красивым был или хмурым, сугубо рабочим? Какое-то очарование его отличало?

- Мне, харьковчанину, сложно судить, потому что для меня он всегда красив - у нас ведь самая большая площадь в Европе, которую в честь Дзержинского когда-то назвали, а уже после обретения Украиной независимости переименовали в площадь Свободы.

- Символично...

- Хороший монумент Ленину там стоит - его все время хотят снести, но это было бы неправильно, и я в данном случае на стороне коммунистов, потому что памятник - он же для памяти. Еще у нас лучший в мире памятник Тарасу Григорьевичу Шевченко, много и других.

- Это правда, что в юности вы чемпионом Украины по классической борьбе были?

- Не Украины - республиканского общества «Динамо». Тренировался у Александра Сиротина - был такой неоднократный чемпион СССР, а в бокс пошел, потому что надо было защищать старшего брата. Так получилось, что он был не очень здоровый, болезненный и я, хотя и младше на пять лет, часто лупил его сверстников.

Едва я пришел в секцию, мне тут же набили морду (смеется):тренер сразу поставил против меня разрядника - проверял, появлюсь на следующий день или нет. Я прикинул, что разгуливать с синяками перед Новым годом (а уже девочки пошли) не годится...

Вадим Мулерман (справа вверху) с братом Изей, тетей Фирой, матерью Эмилией Израилевной, двоюродной сестрой Анечкой и отцом Иосифом Ефимовичем

- ...«Такой спорт нам не нужен!»...

- ...как говорил Николай Николаевич Озеров, и отправился на борьбу, но сегодня, глядя на меня, очень сложно поверить, что когда-то был чемпионом в легком весе...

- ...но что всю жизнь боролись, это точно...

- Как бы там ни было, у меня были накачанные бицепсы, вот такая (показывает в три обхвата) шея, сам крепкий, как орех, а сейчас уже старый и хилый.

- Когда подались на эстраду, родители ваш выбор одобрили? Они же, если не ошибаюсь, простыми были людьми?

- Отец с матерью вообще не знали, куда я иду и зачем... Я, между прочим, очень любил автомобили - люблю и сейчас, правда, такой болячки, чтобы обязательно ехать на «мерседесе», у меня нет - мне...

- ...BМW хватит...

- Нет, у меня корейская Kia Rio. Нормальная машина - семья, когда на дачу выбираемся, помещается, благо та у нас недалеко и грузить особенно нечего, поскольку огородами не увлекаюсь. Этим теща моя Ольга Николаевна занимается, а у нас только яблоки, цветы и чуть-чуть лучка, помидоры - маленькая, в общем, грядочка. Так вот, после 10 класса я сдал все экзамены в автодорожный институт на четверки и думал, что набрал проходной балл, а поступал я в первом потоке, и в приемной комиссии мне шепнули: «Вадим, не пройдешь»...

«МНЕ 19 ЛЕТ БЫЛО, НО Я ПОКОРНО СПУСТИЛ ШТАНЫ, А ОТЕЦ ВЗЯЛ СВОЙ СОЛДАТСКИЙ РЕМЕНЬ И НА СОВЕСТЬ МЕНЯ ОТДУБАСИЛ»

- Надо было фамилию иметь человеческую!..

Мулерман был одним из первых советских эстрадных певцов, которые не стояли как вкопанные, а двигались по сцене с микрофоном

- К фамилии мы еще вернемся... Я, одним словом, забрал документы, а что дальше? Дома отец сказал: «Пойдешь на завод». Есть в Харькове такой знаменитый «ФЭД»...

- ...что расшифровывается как «Феликс Эдмундович Дзержинский» - фотоаппараты делал...

- Ну, раньше не только их... Подали, короче, мы заявление, договорились, что на следующий день я на работу уже выйду. Мама мне как рабочему человеку «тормозок» приготовила, 30 копеек дала на трамвай, но дошел я до угла, где у нас кинотеатр имени Жданова был... Смотрю, по времени как раз начало сеанса, и я на эти 30 копеек купил билет и шмыгнул в кино.

- Съели там мамины бутерброды...

- Да, подкрепился... Сеанс закончился, а мы ж были глупыми: в нашем понимании работяга должен непременно быть грязным. Ну что делать? Начал я обтирать стены домов: туда, сюда, чтобы уж извозиться как следует. Потом еще в лужу залез какую-то и лицо испачкал - последний нанес штрих. Пришел домой, а отец тогда заместителем ректора политехнического института по хозяйственно-строительной части работал... Мы жили почти на территории политехнического института - в центре города на улице Ольминского, бывшей Правительственной, так она называлась, когда Харьков столицей был Украины.

Взгромоздился на заборчик, жду отца, который должен был в перерыв прийти на обед, чтобы он увидел, что я грязный, то есть настоящий рабочий. Ну, вот и он... «Что здесь сидишь?» - спрашивает. «Мастер отпустил пораньше, первый день...», - начал я что-то придумывать. «Ну ладно, иди умойся. Поработал хоть хорошо?». Я: «Да, старался».

Заходим в комнату, отец тарелки на стол поставил и кушать зовет (мамы не было - вышла куда-то). «Ну, что ты делал?» - вопрос задает. «Ручки от пистолетов». У него брови наверх поползли: «Не понял». - «Я, - говорю, - работал на револьверном станке». Кто же знал, что револьверный станок никакого отношения к оружию не имеет? - такими вот были дурными, наивными... Отец поднялся из-за стола: «Та-а-ак! А ну-ка в комнату иди, снимай штаны!».

С Дмитрием Гордоном. «Мне говорят: «Вадим, напиши книгу», на что неизменно всем отвечаю: «Я не писатель» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Мне 19 лет было, но я покорно спустил штаны, а он взял свой солдатский ремень и на совесть меня отдубасил, приговаривая...

- ...«Это тебе за ручки от пистолетов...

- ...это за револьверный станок». Потом спросил: «Ты все понял?». Я буркнул: «Понял». - «А что не плачешь?». Я плечами пожал: «Бей! По делу же...».

- Ох и нравы у вас в Харькове были!

- Отец очень строгим был, и получал я от него по заслугам. У меня сейчас девочки, дочки - их не ударишь...

- И ремня того солдатского нет...

- Нет и не было, но в принципе, действовало это хорошо - когда бьешь в одно место, а попадает сюда (показывает на висок). После этого отец постановил: «Раз так, пойдешь в техникум». - «В какой?». - «У нас на Пушкинской механико-технологический есть, где директором мой фронтовой товарищ Безотосный. Возьми только в институте выписку с оценками, которые получил на экзаменах». Отправился я туда, и оказалось, что мой балл был проходным...

- ...в отличие от непроходной фамилии...

- (Улыбается). Безотосному я отнес бумажку с оценками, и меня зачислили на третий курс. Что интересно, в народе этот техникум называли не механико-технологическим, а музыкально-театральным. Почему? Потому что туда собирали всех талантливых молодых людей, чтобы потом побеждать на конкурсах, на фестивалях. В общем, я получил там диплом механика по чулочно-трикотажным машинам, так что, девочки, знаю, как делаются ваши чулки и носки. Ну и параллельно...

- ...вы заинтересовались девочками...

- ...девочками и театром. Конечно, ветер свистел в голове, но какое счастливое было время (все друг друга поддерживали!), и тут объявили, что в 57-м году в Москве состоится Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я вообще-то от техникума выступал, а руководил нашей самодеятельностью Михаил Александрович Прицкер, один из знаменитых братьев Прицкеров: два из них эмигрировали в Америку, а средний жил в Харькове - он меня к фестивалю и подготовил.

Сначала, правда, я в Киев на республиканский конкурс поехал. Там разграничения на участников самодеятельности и профессиональных певцов не было, и в результате первое место занял Толя Соловьяненко, второе - Юра Гуляев, а третье - я.

- Компания что надо...

- Мы потом всю жизнь не так чтобы очень дружили, поскольку в разных местах жили, но поддерживали отношения. Ну и что же? Победителей поездкой на Всемирный фестиваль в Москве наградили. Толя и Юра вроде бы согласились туда ехать, а я периферийным мальчиком был и испугался. «Москва - это что-то для меня непонятное, - сказал, - а нет ли какой-то другой премии?». Организаторы так на меня посмотрели: «Ну, есть еще путевка в дом отдыха «Коробов Хутор» под Харьковом». Я обрадовался: «Вот ее и давайте!» - и вместо Москвы отправился в глушь (правда, встречали меня там как звезду, даже комнату с умывальником дали).

«ИНОГДА, КОГДА НЕВАЖНО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ, НАЧИНАЮ РАСПРЕДЕЛЯТЬ, КАК И ЧТО НУЖНО СДЕЛАТЬ ПОСЛЕ МОЕЙ КОНЧИНЫ»

- После этого вы работали с прекрасными оркестрами Анатолия Кролла, Юрия Саульского, Леонида Утесова, в репертуаре у вас были потрясающие по тем временам хиты: «Лада», «Трус не играет в хоккей», «Гуцулочка»...

- ...«Тополиный пух»...

- ...«Налетели вдруг дожди», «Как хорошо быть генералом»... Кстати, популярный «жигуленок» не с вашей легкой руки нарекли «Ладой»?

- В те годы и тысячи девочек имя Лада получили - не только автомобиль, а когда на завод в Тольятти приехал, мне сообщили: «Вадим, новую машину мы в честь вашей песни назвали». - «Не моей, - поправил, - это Шаинский с Пляцковским написали». - «Но исполнитель-то вы!». Я руками развел: «Ну, если так...».

- Вы стали одним из самых знаковых советских эстрадных певцов, на одну сцену с вами выходили великие, выдающиеся артисты... С кем из корифеев вам посчастливилось выступать вместе?

- Ты сказал: на одну сцену со мной... - нет, это я выходил с ними, и как тут один случай не вспомнить? Когда я работал в оркестре Утесова, главный бухгалтер Таисия Павловна Захариади пришла на репетицию и говорит: «Ой, Леонид Осипович, я вас в Колонном зале вчера видела - вы с Магомаевым в ложе сидели». Он насупился: «Это не я сидел с Магомаевым, а Магомаев со мной», так вот, в связи с этим и уточняю: не они со мной, а я с ними. Мне посчастливилось выступать в одних концертах и с Райкиным, и с Утесовым, и с Шульженко, и с Бернесом, с которым мы очень дружили.

- Ваши коллеги, ровесники, рассказывали мне, что и Утесов, и Шульженко жили в Москве в обычных двухкомнатных квартирах, у них не было каких-то хором, они не требовали шикарных отелей, ездили на обычных машинах, не привередничали. Это были скромные, но знавшие себе цену, люди?

- Ты совершенно точно заметил: они были скромными, но знали себе цену и никогда своим статусом народных кумиров не кичились. Я был дома у Клавдии Ивановны на улице Усиевича - в маленькой двухкомнатной квартире...

- ...с роялем...

- ...и с розовым покрывалом - она любила, чтобы все было в розовом цвете. Заурядная хрущевка - ну, может, чуть лучше, но кухонька маленькая.

- А это правда, что Леонид Осипович Утесов любил выдумывать себе болезни?

- Он не выдумывал, а был очень мнительным. Как-то звонит (копирует Утесова): «Вадик, приезжайте, я умираю». Я тут же примчался: окна зашторены, двери закрыты...

- Приготовился...

- ...умирать. Лежит, руки сложил на груди, а на одной с ним площадке Дита жила, дочка. «Диточка, - спрашиваю, - а почему все закупорено? - дышать нечем». - «Ну, вы знаете, он так плохо себя чувствует...». Я к нему: «Леонид Осипович, что случилось?». - «Вадик, я умираю, у меня рак». - «Простите, пожалуйста, - говорю, - а с чего вы это взяли?». - «Я чувствую. Каждый раз взвешиваюсь (а под кроватью весы. - В. М.) и вижу: теряю вес».

Я тут же раздвинул шторы, распахнул окно и поставил его на весы: «Запомнили вес? (там около 70 килограммов было. - В. М.). Теперь, Диточка, дайте одежду папину». Отвез я его в больницу - там, когда Утесова увидели, засуетились: «Мы ему сейчас палату отдельную...». Я во всеуслышание, прямо при нем сказал: «Очень прошу, хорошо обследуйте Леонида Осиповича и дайте заключение о состоянии здоровья». - «Да, да, да!». - «Сколько вам времени надо?». - «Дня два», - отвечают.

Два дня спустя приезжаю - Утесов по коридорам гуляет. «Ну что? - спрашиваю. - Как с раком дела?». - «Да все в порядке!». - «Ну, тогда поехали домой».

Он не притворялся, подчеркиваю, а просто мнительный был - все мужики этим страдают. Я тоже иногда, когда неважно себя чувствую, начинаю распределять, как и что нужно сделать после моей кончины.

- Окна хоть не зашториваете?

- (Смеется).

«ВСЯ ТРИБУНА БУКВАЛЬНО НА ВОЗДУХ ВЗЛЕТЕЛА - УЖАС, ОКОЛО 300 ДЕТЕЙ ПОГИБЛИ»

- Марк Бернес на советской эстраде, на мой взгляд, стоит особняком - такой проникновенности и душевности не смог добиться больше никто...

- Абсолютно согласен. Вообще, Марк Наумович был очень интересным человеком - едва ли не все песни, которые он исполнял, были написаны по его заказу...

- ...и правлены им собственноручно?

- Да, это так. Он приглашал того же Ошанина...

- ...Ваншенкина...

- ...Матусовского, Танича, Дербенева, чтобы какие-то изменили строчки или слова, например, когда Наум Гребнев написал «Журавлей»... Он вообще-то переводчик, но Расул Гамзатов, когда это стихотворение увидел, сказал: «Я его не писал», - у него было что-то о джигитах. Это чистая поэзия Гребнева, гениальная вещь... Марк Наумович нашел у него эти стихи, потом Френкель музыку написал, и вот Бернес мне звонит: «У меня в Лужниках завтра премьера - приди послушай».

- Он уже был смертельно болен?

- Плохо себя чувствовал, то и дело шалило сердце (Бернес жутко боялся умереть от инфаркта - не знал, что у него рак). Я приехал на концерт в Лужники и услышал впервые «Журавлей».

- Это правда, что он однажды спас вам жизнь?

- Да, а потому так вышло, что Марк Наумович нашим администраторам не доверял.

- Он, говорят, деньги любил - гонорар брал всегда наперед...

- Ну что значит: деньги любил? - эту фразу за Павлом Леонидовым все повторяют: был такой крупнейший в Советском Союзе администратор...

- Брат, если не ошибаюсь, Высоцкого?

- Двоюродный. У меня, кстати, есть книга его о Володе, выпущенная в Америке, - здесь ее не издают! - где чистая правда (его, Леонидова!) о том, как все с Высоцким происходило. Там он о многих рассказал, а когда за эту книгу засел, позвонил мне. Я попросил: «Обо мне ни слова - достаточно того, что я тебя в эмиграцию провожал, а уже на следующий день «доброжелатели» распустили слух, что уезжаю в Израиль» (хотя я просто довез Пашу до аэропорта). Ну, Бог с ним: он обо мне только две строчки оставил - о том, что я согласился выступать в каком-то концерте, который вел Саша Ширвиндт, так вот, Паша написал, что Бернес был жутко жадным к деньгам, но я, если честно, этого не заметил.

- Он был просто опытным...

- К тому же не очень любил, так скажем, советскую власть.

- Серьезно? Будучи ее, в общем-то, символом?

- Да, будучи символом, и за это они ему отомстили: для последнего прощания гроб с его телом поставили в коридоре, а не в зале Дома кино.

...Бернес просто знал, что администраторы - жулики. Ныне их называют продюсерами, менеджерами...

- ...но суть не изменилась...

- Да, прежней осталась - воруют и все тут, но плохо, когда у артистов. Ты, если хочешь красть, у государства тащи и с ним же имей потом дело, в общем, Марк знал: если после того, как он споет, ему скажут: «Деньги получите завтра», их можно и не увидеть...

- ...поэтому всегда говорил: «Утром деньги - вечером стулья»?

- Именно, и вот мы прилетели с ним в Киров, где какой-то большой был праздник - уже не помню, кому или чему посвященный, но на трибунах было полно школьников. Туда многие артисты отправились... Концерт проходил на стадионе «Трудовые резервы»: старом, с деревянными трибунами - не нынешняя (смеется) «Донбасс Арена»...

В Кирове нас встретил местный администратор: «Ой, как хорошо, что вы уже здесь, - мы через час можем вас выпустить». («Выпускают, - подумал я, - собак»). Бернес его прервал: «Одну секундочку, а деньги?». Тот руками всплеснул: «Ой, Марк Наумович, понимаете, я надел утром другой пиджак...». Бернес отчеканил: «Поезжайте домой, переоденьте пиджак и возвращайтесь с деньгами». Ну, полчаса туда, полчаса назад... - этого часа оказалось достаточно: когда мы уже подъезжали к стадиону, трибуна, где находились артисты, взорвалась.

- Неужели теракт?

- Нет, просто под ней вся пиротехника была сложена. Видно, кто-то на стадионе курил, ну и бросил окурок, а тот упал в щель между лавками - они во-от-от такие там были (показывает сантиметров 10) огромные.

- Были и жертвы?

- Вся трибуна буквально на воздух взлетела - ужас, что было. Погибли около 300 детей.

- Получается, если бы не конфликт Бернеса с администратором, вы могли среди них оказаться?

- Разумеется, были бы там, хотя, что интересно, ни один артист не пострадал. Бог так распорядился, что все они вышли на улицу покурить: остались дети, участвовавшие в представлении, - они переодевались. После этого московских артистов в Киров не пускали лет 20.

«САМЫМ ЛУЧШИМ И САМЫМ ДОСТОЙНЫМ Я ВСЕГДА СЧИТАЛ МАГОМАЕВА»

- С Юрием Иосифовичем Богатиковым, о котором вы вспоминали, мы до самой его смерти дружили, и часто он говорил: «Ты представляешь, какая история вышла? Сколько в ту пору было  баритонов прекрасных! Вот смотри: Гуляев, Гнатюк, Кондратюк, Вуячич, Серкебаев, Мокренко, Кобзон, Мулерман, Богатиков, Хиль, - а Муслим был все равно лучше нас всех»...

- Муслим был самым красивым - в смысле, у него был самый красивый голос. Мой многие считали по красоте вторым, и, кстати, правильно, но я никогда не говорил, что лучше кого-то. Когда мне задавали этот вопрос: кого из своих коллег вы считаете самым лучшим и самым достойным, всегда отвечал: Магомаева. Мы уважали друг друга просто как творческие люди, хотя дружбы какой-то не было. Даже когда меня пригласили записать песни для фильма «Семнадцать мгновений весны»...

- ...вас, Магомаева и Кобзона, замечу...

- ...обошлось без трений. Там такая была история... До сих пор ведь Татьяна Михайловна Лиознова...

- ...лукавит...

- ...не хочет признаться в том, что на самом деле произошло. Мне позвонил Таривердиев - я был далеко, в Сибири, по-моему: «Вадим, я написал несколько песен для нового фильма и считаю, что они твои». - «Хорошо, - говорю. - Приеду через 10 дней». - «Это поздно. Сократи гастроли». - «Не могу!» - отвечаю: я никогда в жизни их не отменял...

- ...в отличие от того же Муслима Магометовича...

- В общем, вроде как опоздал, и они, не дождавшись меня, предложили записать песни Магомаеву, но у Лиозновой задача была, чтобы звучал голос не Мулермана, не Магомаева и не Кобзона...

- ...а Тихонова?

- Да, то есть как бы мысли героя вслух, а копировать, имитировать голоса из этой троицы мог только я. Так природа распорядилась: я могу сейчас спеть, как Козловский, но пародистом, как, предположим, Винокур, не стал - из него просто вокалист не вышел, вот он и занялся пародией (у него хорошо получается, все в порядке, но дело не в этом).

Магомаев отрезал: «Нет, дорогие мои, я буду петь, как обычно. Хочу, чтобы звучал голос Магомаева», но я об этом не знал - они заверили: «Вадим, до вас никто ничего не записывал». Ну и вот, сделав три дубля, выхожу покурить в коридор и вдруг слышу в другой студии (видно, там пленку монтировали) голос Муслима. Я тут же его набираю: «Мусик, тут такая история...». Он: «Вадик, пиши - я отказался».

- Это в его стиле...

- Я переспросил: «Точно отказался?», то есть фактически спросил у него разрешения, и когда зашел в студию, сказал: «Татьяна Михайловна, я только что Магомаева слышал». Она замялась: «Да нет, вы справились...». Действительно, когда я прослушал свои записи, было впечатление, что пел Тихонов.

Знаком я с ним не был и, когда мне задачу поставили к голосу Тихонова приблизиться, попросил два дня. Позвонил секретарю начальника Главного управления музыкальных учреждений Министерства культуры Аллочке Банк: «К тебе придет Тихонов... Я ни разу с ним не общался, а мне нужно послушать, как он разговаривает». Она поняла с полуслова: «Приходи, завтра Вячеслав Васильевич будет тут на приеме». Я попросил: «Разговори его, а я со стороны понаблюдаю».

Приезжаю - сидит. Его долго мариновали... Алла ему: «Подождите, сейчас у начальника посетители» - и вопросы о том задает, о сем... Я слушал, слушал, а потом ей моргнул: «Спасибо» - и ушел. Даже не познакомился с ним. Мне неудобно было сказать: «Здравствуй, я такой-то...», хотя мы кивнули друг другу, поздоровались. После этого звоню Лиозновой: «Я готов»...

До сих пор прошу найти эти записи - уверен, они существуют, их не могли уничтожить. Наверняка, где-то под матрасом у Татьяны Михайловны лежат, а лет через 10 после выхода картины появилась статья, где какой-то товарищ от имени Лиозновой утверждал, что пробовались многие исполнители, 12 или 15 человек. Ничего подобного - нас было трое.

Когда я записался, Лиознова просияла: «Гениально!». Ночью нас развозили автобусом по домам, но я не зря всегда говорю, что язык мой - враг мой. Зачем-то начал я уточнять: «Татьяна Михайловна, фильм по заказу Гостелерадио СССР снят - скажите, пожалуйста, а Лапин знает, что я буду петь?». Лиознова насторожилась: «А что?», и мне стало ясно, она не в курсе...

- ...что у вас был конфликт...

- ...потому что в другом работала ведомстве. Вижу: она испугалась... Сдача фильма была через два дня. «Если можно, - попросил, - я завтра в «Мгновениях» одну строчку исправлю - хочу лучше ее сделать». - «Ничего не надо, - отвечает она. - Все прекрасно, лучше не бывает. Спасибо, Вадим, все!». Я опять: «И все же...». - «Ну, если будет возможность и раз вы так хотите, я вам перезвоню». Ее звонка я не дождался...

Она тут же перезвонила на дачу автору слов Роберту Рождественскому, чтобы посоветоваться, а там сидел Иосиф, и он здесь абсолютно не виноват. Ему сказали: «Завтра надо записывать, потому что через день сдавать», и он, естественно, согласился. Хорошо записал, по-своему, по-кобзоновски, но это уже был не Тихонов.

«ПОКА ЖИВ, ПАЛЬТО ВЫСОЦКОГО У МЕНЯ БУДЕТ»

- Вадим Иосифович, а что у вас дома пальто Высоцкого делает?

- Висит.

- Как оно у вас оказалось?

- Дело в том, что Паша Леонидов был моим другом, но он, как я уже говорил, эмигрировал в Америку. Некоторое время спустя туда на гастроли прилетел Володя Высоцкий с Мариной, однако прибыл он налегке, в одном костюмчике, а было холодно (это мне Галя, жена Пашина, рассказывала, потому что в живых я его уже не застал). Они, короче, пошли в магазин и купили Володе пальто бежевого цвета - модное такое, длинное. Высоцкий надевал его раза три, пока был в Нью-Йорке, а потом улетел в Калифорнию...

- ...где тепло...

- Совершенно верно, и когда я приехал в Америку, Галя пришла на концерт и сказала: «Вадик, тебя ждут книга Пашина и пальто. Он завещал: «Отдашь, если когда-нибудь здесь будет Вадим, ему, как память о Высоцком», и я своей жене Светочке (вот она, рядом сидит) тоже велел: «После моей смерти передашь это пальто в Музей Высоцкого». Пока не хочу Никите, сыну его, ничего говорить, потому что у него сразу глаза загорятся: «Давай сюда!». Нет, пока я жив, оно у меня будет.

- Ваша бывшая жена, известная советская певица Вероника Круглова, о вас сказала: «Бог наделил его двумя талантами: хорошим голосом и умением на пустом месте наживать врагов - парадокс, но добрый, сентиментальный, никому не делавший подлостей Мулерман мог быть шумным, вздорным и очень скандальным, однако при этом, как ни странно, весьма спокойно относился к успеху любого артиста». Она права?

- Абсолютно, но тут виноват не я, а мой характер - не могу промолчать!

- Рабочее прошлое мешает...

- Говорю же: язык - мой враг. Подлецу непременно должен сказать, что он подлец, иначе не буду спать - меня это будет мучить. Я просто должен был Лапину сказать, что он фашист...

- Так прямо и заявили?

- Да, потому что за два дня он уволил из Комитета по телевидению и радиовещанию 200 евреев только за то, что один носил бороду, другой - усы, а руководителю Концертного эстрадного оркестра Гостелерадио Вадиму Николаевичу Людвиковскому (кстати, русскому человеку) бросил: «Уберите сионистские рожи - я вчера их у вас видел». Это было, и когда меня в очередной раз вырезали из концерта, не сдержался. На фирме «Мелодия», где пластинку писал, подошел к вахтеру - у него телефон был дежурный - и попросил: «Набери такой-то номер». Хотел узнать у секретарши Лапина, как попасть к нему на прием, а она взяла и соединила с ним напрямую. К разговору я, если честно, был не готов. Может, в другое время какие-то слова бы нашел...

- ...погибче...

- Ну да... Он начал с упрека: «А кто вам сказал о том, что вас вырезали потому, что вы еврей?». - «А как еще это объяснить можно?» - возмутился я. Я исполнил тогда на концерте песню Юрия Визбора «Виталий Палыч» - это было перед Днем Советской Армии, в зале сидели воины, и они мне такую устроили овацию, что нельзя было продолжать концерт, а Лапину это не понравилось: «Почему это Мулермана так принимают? Убрать!».

Что телевизионщики сделали? Вместо меня вставили Артура Эйзена (бас Большого театра. - Д. Г.), правда, со сцены все равно уходил я - вот такая получилась накладочка (я это обнаружил, когда передачу смотрел). В вину мне Лапин вменил еще и то, что я пою в концерте две или три еврейские песни. «А откуда вы это знаете? - задал ему вопрос. - Вы, вообще, когда-нибудь на чьем-либо концерте были?».

- Простите, а что это за песни-то были?

- Ну, я впервые в Советском Союзе «Хава нагилу» исполнил и «Тум-балалайку».

- Вам что, нечего было делать?

- Просто считал, что если еврей, то должен. Почему калмыку или армянину можно, а мне, еврею, нельзя?

- То есть вдобавок вы еще и этого не понимали?

- Я-то понимал, просто хотел доказать, что это неправильно, несправедливо, а он раздраженно мне бросил: мол, уезжайте в свой Израиль.

- Так прямо?

- Да, и еще потребовал: «Назовите фамилию того, кто вам это сказал», а узнал я все от Бори Пастернака, у которого тоже фамилия была, с точки зрения Лапина, не ахти... «Если я скажу, кто, - отрезал, - вы завтра уволите его следом за половиной аппарата Гостелерадио», однако он не унимался: «Раз вы скрываете - это шантаж, а с шантажистом я говорить не буду». Ну и тут у меня вырвалось: «А я с фашистом разговаривать не хочу!». Все! Лапин окончательно разозлился: «Пока я жив, ни одной вашей песни в эфире не будет» - в результате он уничтожил, размагнитил около 300 моих радиозаписей и смыл все телевизионные пленки, поэтому, когда ко мне обращаются, спрашивают, где посмотреть или послушать архив, я развожу руками: «Не знаю». Ну а потом добавились неприятности в Росконцерте: меня принялись выживать. Уже зная, что мое положение пошатнулось в связи с тем, что перестали в большие города приглашать, мне начали потихонечку ставить палки в колеса мои коллеги...

- Обрадовались, наверное: одним конкурентом меньше?

- Да, безусловно: моей травле они поспособствовали больше, чем Лапин, но  разговор это отдельный.

- Та же Вероника Круглова вспоминала, что вы любили сорить деньгами, которые у вас никогда не держались...

- Ой, я не был жлобом и не являюсь им и сейчас.

«УТЕСОВ СКАЗАЛ: «ДАЙТЕ ЭТОМУ МАЛЬЧИКУ ЗВАНИЕ НАРОДНОГО, А НЕ ЗАСЛУЖЕННОГО, И НЕ ТОГДА, КОГДА УЖЕ НЕ СМОЖЕТ ДОКАЗАТЬ, ЧТО ЕГО ДОСТОИН, КАК НЕ СМОГ ДОКАЗАТЬ Я»

- Одного такого щедрого человека я знал - Муслима Магомаева, который шикарные столы всегда для друзей накрывал...

- Ну, я столы не накрывал - тратился в основном на семью: если зарабатывал, своих близких с удовольствием баловал, и та же Вероника Петровна могла бы сказать, сколько я ей купил разных цацек. (Куда я сорил?). Другое дело, что когда благодаря Алексею Николаевичу Косыгину мне дали первое звание (до этого готовые документы лежали семь лет неподписанные - никто их не двигал), я решил все свои деньги вбухать в праздник. Поговорил с Володей, помощником председателя Мосгорисполкома Промыслова, и мне дали в ресторане «Прага» огромный Зеркальный зал, который принадлежал Моссовету. Пригласил я кого только мог: «Приезжайте все, кто уважает меня как артиста», - сказал. Зал там где-то на 120 мест был, а собралось человек 150 - поставили дополнительные столы. Приехали дикторы телевидения, выдающиеся композиторы, пожаловал даже Утесов...

- О! - он же на подобные мероприятия обычно не выбирался...

- Верно, но когда я ему позвонил: «Леонид Осипович, такое дело...»... Дита параллельную трубку сняла: «Вадик, не приглашайте - папа никуда не ездит, он плохо себя чувствует», и вдруг я слышу его голос (копирует Утесова): «Вадик, присылайте машину». - «В котором часу?». - «За полчаса до начала вашего праздника».

...Знаешь, необдуманных шагов в моей жизни было много, но этого не прощу себе никогда. Я продумал весь стол, поехал на рынок... Что-то натащили оттуда, все, что было в «Праге», выставили... Столько денег угрохал - я их уже, действительно, не считал. Вероника только хваталась за голову: «Это дорого, это то, это се...». Около каждого гостя вдобавок лежала пачка «Союз-Аполлон» - тогда...

- ...модные сигареты...

- ...самые-самые, то есть было все-все, но я забыл о фотоаппарате и кинокамере - просто выскочило из головы. Непростительная глупость, потому что таким, каким на этом празднике был Утесов, я не видел его никогда. Он пел, танцевал, читал потрясающие стихи, которые, оказывается, сам писал...

- Сколько ему было лет?

- Ну, это 78-й год, а Утесов с 1895-го... За 80 уже... Вначале он так уселся посередине - я с этой стороны, Вероника с той, окинул все взглядом... Сперва повернулся ко мне - вижу, что-то спросить хочет, потом: «А!» - и к жене: «Вероника Петровна, а сколько этот стол стоит?». Она плечами пожала: «Не знаю». Он тогда ко мне наклонился: «Вадик, это расточительство!».

- Леонид Осипович был скуповат?

- Скупым был невероятно, но говорить об этом не принято. Был, скажем так, прижимистым. Я начал оправдываться: «Леонид Осипович, такой повод: вот захотел - и все», и в конце вечера он встал. «Вот вы сейчас сидите все вместе, - сказал,- работники ЦК, министерства, Мосгорисполкома, композиторы, поэты, так я хочу попросить вас об одном: дайте этому мальчику звание народного, а не заслуженного, и не тогда, когда уже не сможет доказать, что его достоин, как не смог доказать я». Действительно, народного СССР ему дали, когда он уже состарился (в 1965 году в возрасте 70 лет. - Д. Г.), а те, к кому он обращался, сидели и слушали - правда, немножко пьяные.

Вот такая была история, но их у меня много... Мне говорят: «Вадим, напиши книгу», на что неизменно всем отвечаю: «Я не писатель».

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter