Борис ГРЕБЕНЩИКОВ: «Если я живу в нацистской Германии, то вряд ли прочту в газетах о разоблачении политики Гитлера — скорее всего, там будет пропаганда. Поэтому не вижу смысла читать вранье — ни газетам, ни телевидению я не верю»

Анна ШЕСТАК. «Бульвар Гордона» 11 Октября, 2012 00:00

- Юбилейный тур не подведение итогов, Господь с вами, кто же в 40 лет итоги под­водит? Это просто кому-то пришло в голову подсчитать: а сколько же лет «Аквариуму»? Оказалось, 40, хотя в названии тура, если вы заметили, совсем другая цифра - четыре тысячи лет. Это не год за 100, это просто оттого, что мы действительно не помним, как все начиналось, да и зачем? Жить прошлым не нужно, надо каждый день радоваться жизни и идти вперед. Иначе неинтересно.

Меня, например, все вокруг поражает: вот встаю в шесть утра и начинаю всему удивляться. Сегодня, например, меня потрясло то, что великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов, оказывается, прапрапраправнук шотландского поэта XIII века Томаса Лермонта-Рифмача, который был на семь лет украден из нашего мира в другой и которому люди настолько верили, что прозвали Честным Томасом и считали человеком, за всю свою жизнь не сказавшим ни слова неправды. Он даже даром ясновидения обладал и предсказал смерть одного из королей Шотландии. Разве не потрясающе? Как по мне, это поражает значительно больше, чем любая политика, выборы, публичные процессы... Меня спрашивают, почему не интересуюсь политикой и не пишу на злобу дня. А что, скажите, в политике может быть интересного? Ничего.

Не в моих правилах давать кому-то советы (у меня даже дети совета никогда не просят, потому что пришлю в ответ sms вроде: «Подумай» или «Может быть так, а может и по-другому», я такой sms-ный философствующий папа), но мне, знаете ли, боязно за тех моих коллег, которые идут на баррикады.

Я вырос в государстве, где политики в принципе не было, где выбора никто никому не оставлял и власть имущие могли запросто стереть с лица земли им не­угодных музыкантов, актеров, писателей. Сколько лет прошло с тех пор? 20, 30? Ну не столетие, правда? Неужели вы думаете, что государству, которое еще 30 лет назад убивало, сейчас интересны чьи-либо протес­ты, с чего вдруг оно сегодня будет вас слушать?

Нельзя бороться с тем, с чем бороться нельзя, поэтому я не люблю слово «борьба», мне по душе другое - «деятельность». Каждый должен заниматься своим делом, своей деятельностью, быть там, где он нужен и где ему самому нужно, и тогда, может быть, что-нибудь изменится и кто-то это даже увидит... И потом, разве борьба - только то, о чем пишут в газетах и показывают в новостях? Делайте то, о чем не пишут, больше чести вам будет.

О себе могу сказать, что я счастливый человек: делаю лишь то, что мне нравится. В этом году играю концерты, в следующем займусь творчеством. Как вы знаете, пишу картины - на днях выставку в Киеве открыл, там семь моих работ, написанных за последний год. Почему я этим занимаюсь? А мне просто безумно нравится процесс намазывания красок на холст - он очень увлекает. Настолько, что я ни с кем не борюсь в привычном для многих понимании этого слова.

Что же касается концертов, то судя по отзывам к нам при­ходят зрители разных возрастов, чинов и званий, хотя я не знаю, можно ли отзывам верить. Не хочу вас обидеть, но я не читаю СМИ, почти по Булгакову. Не читаю, потому что все они, по моему мнению, продажны. Им платят - и они поддерживают того, кто платит. Им дали указание - они бросились его исполнять, и это логично. Ведь если я живу в нацистской Германии, то вряд ли прочту в газетах о разоблачении политики Гитлера. Скорее всего, там будет пропаганда, ведь так? По­это­му не вижу смысла читать и смотреть вранье.

Обо мне много нелепого писали, зато ле­пое о себе я редко читаю. Самой странной вещью обо мне была, пожалуй, не статья, а донос - после фестиваля 1980 года в Грузии, сыгравшего в жизни «Аквариума» весьма важную роль. Заместитель директора Тбилисской филармонии, имя которого я не хочу сейчас называть, отправил в Ленинград письмо, где была заведомая ложь - о том, что мы распространяли антисоветские листовки и занимались антисоветской агитацией и гомосексуализмом на сцене.

Донос был принят, рассмотрен, и я понес «залуженное наказание»: нас запретили. По счастью, меня не расстреляли, однако лишили контактов с советскими музыкальными и околомузыкальными кругами, за что я задним числом очень благодарен. Я даже встретился с доносчиком лет 10 спустя и спросил: «Зачем же ты это сделал?». - «Ну пойми, Борис, - ответил он, - время было такое, надо было...». Я не знал, о чем говорить дальше. У каждого свое понятие о чести.

Теперь, надеюсь, понятно, почему я не верю ни газетам, ни телевидению? Сколько ни говори о себе, там все равно расскажут больше и, главное, интереснее... Говорят, теперь это называется пиар. Но скажите, на кой хрен мне пиар? Что мне с ним делать и в какое место засунуть? Все хорошее, что я делаю, я делаю не ради пиара и не ради денег. Это для меня не цель и не мотивация.

О чем я сейчас мечтаю? У меня два желания - отоспаться и наконец порепетировать с группой, потому что мы играем без репетиций, по привычке, что ввергает меня в ужас. Но ни то, ни другое пока не­осуществимо, потому что времени не хватает ни на что. Даже на прогулки у Днепра, где я очень люблю ходить, когда приезжаю в Киев.

Как отдыхаю? Читаю в основном. Очень люблю Честертона - всем рекомендую, хотя зарекся советы давать. Иногда читаю все то, что не успел прочесть в школе: Флобера, Гонкуров... Старею, наверное... Но за мемуары пока садиться не собираюсь, хотя вспомнить есть о чем. И о ком.

Однажды в электричке ко мне подошли двое парней с гитарой. Или это у меня была гитара, а у них не было, не важно... Предложили: «Можно мы вам споем?», я ответил: «Пойте». Одна песня была моя, а вторая - «Мои друзья идут по жизни маршем». Я рухнул, как бревно, потому что ничего гениальнее на тот момент не слышал! Одного из парней звали Виктор Цой, в этом году ему исполнилось бы 50...