Святослав ПИСКУН: «В жизни моей три человека были, которым всегда правду я говорил, — мама, папа и Дмитрий Гордон. Сегодня единственным он остался: я даже прокурору и врачу не все выкладываю, а вот Диме — как на духу...»

Во времена горбачевской перестройки не было, пожалуй, в Советском Союзе более уважаемых и вызывающих доверие людей, чем жур­­налисты, — на журнал «Огонек» разве что не молились, телепрограмму «Взгляд» охот­нее, чем мексиканские сериалы, смотрели, конкурсы на факультеты журналистики с конкурсами в театральный сравнялись. Сегодня, судя по опросам общест­венного мнения, ситуация в корне изменилась: тем, кого раньше рядовые граждане «акулами пера» уважительно называли, уничижительный ярлык — «журналюги» — приклеили, и это еще по адресу пишуще-снимающей братии не самое колоритное определение.

Причина на поверхности — некоторые журналисты (не все, разумеется) свободу слова не как возможность высказаться, а как шанс заработать восприняли: эти ушлые ребята в рыночные отношения встроились и теперь мозги и мысли свои продают (так же, впрочем, как и некоторые прокуроры, чиновники), к богатым людям в услужение нанимаются, поэтому уважаемыми быть перестали. Продажность и авторитет — вещи несовместимые, поэтому на критику в СМИ, даже неголословную, обоснованную, власть предержащие могут нынче внимание не обращать: собака, мол, лает, а караван идет. Потом, правда, вдруг выясняется, что идет-то он не туда...

Я понимаю, почему отдельные — прошу заметить, отдельные! — лица пасквили и неправду обо мне пишут: они такой способ заработка для себя избрали, они не самостоятельны — на тех, кто пытаются со мной как с триж­ды Генеральным прокурором счеты свести, работают, в меру сил и в зависимости от щедрой оплаты им помогают.

Только не надо думать, что обида во мне говорит, — даже когда объектом огульной критики становился, жертвой себя не считал. Мне клеветникам отомстить пред­лагали, тех, кто всякие домыслы озвучивает, к ответу призвать, иск о защите чести и достоинства подать, но смысла в этом не вижу: я должен закон не нарушать, а все остальное — пыль. Все равно мнение людей обо мне не может испортить никто, потому что, когда Генпрокурором я был, каждый гражданин нашей страны — и не только Украины! — право на справедливость имел и на нее рассчитывал, и об этом все знали — начиная с президента и заканчивая дворником у нас во дворе. Обещаю: когда в свой рабочий кабинет я вернусь — а от должности был освобожден незаконно и, согласно Конституции, еще полтора года Генпрокурором быть должен, — закон в Украине восторжествует, а пока просто такой большой перерыв в работе сделал.

Пожаловаться на отсутствие интереса ко мне СМИ я не мог никогда, а сейчас вроде из фокуса выпал, но понимаю, почему украинские журналисты — не ангажированные, а честно своей профессии служащие, — интервью у меня не берут. Не потому, что им мое мнение не интересно — глупыми вопросами бить не хотят, чтобы не оскорбить, не подставить, и за это я им благодарен, но Дмитрию Гордону, который, несмотря ни на что, высказаться мне предложил, еще больше признателен.

Каким настоящего журналиста я вижу? Категоричным, дотошным, въедливым? Нет, прежде всего умным, не навязывающим свое мнение, но высказывающим его, потому что собеседнику интересно или точки зрения их совпадают. Мне кажется, Дмитрию удалось между собой и властью так называемый вооруженный нейтралитет уста­новить, то есть високоп­­осадовцi могут его не любить, но как профессионала ценить и ухо востро с ним держать обязаны, понимая: их недоработки, вольные и невольные промахи, ошибки будут замечены, проанализированы и обнародованы.

Глубоко уважаю Диму как журналиста и телеведущего и признаюсь: в жизни моей три человека были, которым всегда правду я говорил, — мама, папа и Дмитрий Гордон. Сегодня единственным он остался: я даже прокурору и врачу не все выкладываю, а вот Диме — как на духу... Не то, чтобы других обманываю, но что-то недоговариваю, правду скрываю, потому что, если откровенничать вдруг начну, кое-кого прямо у телевизора может стошнить: не хочу, чтобы телезрители, которые разные ток-шоу и другие программы смотрят, вдруг дружно рвать начали.

С Дмитрием мы знакомы — сейчас прикину — более 12 лет, и мне кажется, не особо за это время он изменился — такой же наголо бритый и красивый, все так же молодость излучает, здоровье. К большому моему удивлению, годы на его внешности не отразились, и в чем тут секрет, не знаю — может, это связано с тем, что хорошая семья у него, прекрасные жена и дети? Дай ему Бог на долгие годы!

Мне кажется, осторожнее Гордон не стал, но в то же время он — как сказать? — вопросы задавать аккуратнее старается, то есть за своего визави переживает. По-моему, это иногда проявляется, а самое, на мой взгляд, главное — Дима момент тонко улавливает, чувствует, у кого интервью надо брать и в какое время.

Мне очень нравится, во-первых, что Гордон исключительно объективен, а во-вторых, что в ногу со временем идет и самые актуальные темы затрагивает. Повторяю: к чести Дмит­рия, он не старается собеседника на ответ спровоцировать, после которого тот о своей откровенности очень пожалеет, сиюминутную выгоду в вопросах, как некоторые его коллеги, не ищет и утвердиться за чужой счет не старается, а темы поднимает, которые действительно общество волнуют и будоражат. Ведет интервью корректно, хотя и достаточно жестко — в конце концов, президенты и режимы приходят и уходят, а такие программы, как его, остаются, ибо правильно сказано: сначала ты на имя работаешь, а потом оно на тебя...

Не знаю, пригласит ли он меня к себе еще и сколько раз: два, три, пять? Зачем, как говорится, Божью благодать ограничивать? — но как только Дмитрий Гордон позвонит, приду и все расскажу.

Пожелание у меня к нему только одно: не переймайся, Дима! («Перейматися» — хорошее украинское слово!). Шелуха отвалится, «все пройдет, как с белых яблонь дым», — останется только твердая уверенность в том, что живешь правильно.