Первая красавица советского кино Ирина АЛФЕРОВА: «Нищей старости я не боюсь: кто чего боится, то с тем и случится»

(Продолжение. Начало в № 10—12)

«Срезанные цветы не люблю — этот гроб вижу, цветами заваленный, и запахи, запахи, запахи...»

— В одном из ваших интервью я горькое признание обнаружил: «Я никогда не обманывалась — моя личная жизнь не удалась». Действительно так считаете?

— Я так сказала? Кому?

— Я это в интернете вычитал...

— «Ой, не читайте интернет!» — по-одесски воскликнула я (смеется). Честно говоря, так давно интервью не давала, а по интернету они уже лет пять кочуют, причем разные. Там все неправда: не моя речь, не мои мысли — все не мое, тем не менее народ информацию оттуда черпает. В Питере вообще журналист есть, который за меня уже лет 10 интервью дает: один раз я с ним более 20 лет назад побеседовала, и с тех пор он считает, что меня понял.

---

---

— Услышанное развивает...

— Недавно его увидела. «Слушайте, — возмутилась, — ну как же так?», а он: «Но ведь хорошо же я написал?», то есть даже стыда не испытывает, смущения (смеется), поэтому интернету не верьте, однозначно.

— Еще цитата — сейчас мы узнаем, вам ли она принадлежит. «Как только я себя годика в три осознала, сразу же с очень трагической стороной жизни столкнулась — с тех пор трагизм частью меня стал»...

— Сейчас я понимаю, что это часть моей личности — я с этим родилась. Есть люди веселые, легкие, проблем близко к сердцу не принимающие, а я сразу во всем какой-то трагизм вижу, беззаботно даже к самым простым вещам относиться не могу. Вот кто-то из актеров говорит: «Ой, у него столько денег...». — «Да не считайте вы барыши чужие, — голос я подаю, — ничего у него нет», потому что понимаю: как деньги он приобрел, так их и отдал. Во-первых, если человек некоторую сумму получил, около него сразу пирамида выстраивается, и со всеми поделиться он должен... Если он трудом зарабатывает, это не могут быть миллионы, не может он их в кубышку складывать — просто потому, что складывать нечего. Если своровал, — тогда, наверное, да, и так же в отношении все­го.

— Вы идеалистка, по-моему...

— И пусть — это же здорово! Сначала такой взгляд на мир неосознанным был, а сей­час это, наверное, сознательный выбор, а может, уже ничего со мной не поделаешь, но я лучшую сторону бытия вижу, понимаю, что жизнь, при всем ее трагизме, все рав­но потрясающая. Я свою жизнь от некоего идеала могу отделить, который, знаю, где-то есть, Бог его на земле создал. Если его не встретил, — вот это я, наверное, имела в виду — это не имеет отношения к тому хорошему, что в космосе есть: к добру, к любви.

— Зависть часто вы ощущали? В первую очередь женскую...

— Нет. Потом уже анализировать стала — совершенно недавно уже, причем это даже не моя инициатива была, другого человека. Вместе мы все факты систематизировать начали... К этому и общение с журналистами подтолкнуло, потому что если бы они этот вопрос не задавали, я бы над этим и не размышляла. Даже на примере других актрис, которых об этом спрашивают: «Ну как же? Вам, наверное, палки в колеса вот там и там ставили?» — я поняла, что в моей жизни много таких людей было, и они мне невероятно мешали, но, может, меня как раз то спасло, что я этого не осознавала. В таких случаях разные гадос­ти ко мне не прилипали.

---

---

— Актрисы обычно цветы, которые им дарят, любят, а вы нет, почему?

— Да, срезанные цветы не люблю: ну что за радость — срезанные? Ну и потом я знаю, сколько они стоят, и когда очередной веник преподносят, невольно думаешь: ну зачем? Если у дарителя деньги есть, это, в общем-то, никак его не характеризует, а если денег у зрителя нет, а он разорился (тем более что и билеты весьма дорогие), жертвы такие к чему? Меня это не радует, потому что сразу думать о деньгах начинаю, которые человек потратил (смеется). «Бедный, — переживаю, — Господи», а потом, представляете, цветы же ставить во что-то надо — это такой труд (смеется).

— Морока...

— Один цветочек — еще куда ни шло: прос­то как знак внимания, хотя, как по мне, лучше бы конфеты дарили.

— Слышал, однако, что такому отношению к цветам еще есть причина...

— Об этом я даже говорить не хочу...

— Потому что она с вашей семейной трагедией связана?

— Да, с моей сестрой (Татьяна молодой умерла, оставив сиротой сына Александра, которого Ирина Алферова воспитала. — Д. Г.). Это ужасно, потому что срезанные цветы на все случаи жизни...

— Ассоциации сразу возникают?

---

---

— Да, этот гроб вижу, цветами заваленный, и запахи, запахи, запахи...

— Вы, насколько мне известно, гос­тей не любите, а вот Абдулов, наоборот, обожал...

— Ну, в этом очень большое наше расхождение было. Обычно, если люди разводятся, говорят: «Характерами не сошлись» — вот тут точно мы не сошлись. Нет, сначала я гостей принимала...

— ...пока это угрожающих масштабов не приобрело...

— Совершенно верно.

Этот день хорошо помню... Я очень много всегда работаю, до себя руки, в общем-то, не доходят, и на данном этапе это уже в привычку вошло. Когда слышу: «Ой, как тебя жалко», отвечаю: «Не надо меня жалеть, потому что это мой выбор». Раз я так делаю, значит, это опять же часть моего трагизма со всеми вытекающими последствиями, потому что, если к маме я прихожу и вижу, что у нее грязно (хотя я ей женщину нанимаю, которая убирает), сразу тряпку беру и мыть полы принимаюсь. Никогда не вы­ясняю: кто, чего? — прос­то работаю. Я очень ответственный человек, и если есть люди, которые от меня зависят, я никогда о них не забываю. Думаю: «Угу, у него пуговичка оторвана была»... Или: «А-а-а, руки — значит, перчатки нужны». Потом вспомню: «Ой, у ребенка башмачки ободрались — некрасиво, заменить надо» — хотя у ребенка папа и мама есть. Это вот тоже характер, такие вещи — они же не специально делаются. Всех, в общем, под своим...

— ...контролем держите?

---

---

— Да, и это непросто.

— Вы о Баку вспоминали, а вас, знаю, там током не­давно ударило. Вы что же, пальцы в розетку засунули?

— Нет, просто, знаете, так плохо мне было... Перед тем как в самолет сесть, я травмировалась: в зале ожидания сидела, а когда на рейс позвали, встала, не заметив, что нога у меня между железными штучками такими застряла. Плашмя упала — грудью на пол каменный: больно было безумно, и от дикой боли ни дышать не могла, ни плакать... Когда мы прилетели, — а первый спектакль в этот же день был — гримироваться села и просто включить свет хотела, а оказалось, что кто-то коробку от выключателя и все эти штучки вытащил, поэтому оголенные провода там торчали. Меня еще и ток в то же место прошиб, которое я ушибла, — спектакль в результате как-то боком играла.

«Дочь меня даже на премьеры свои не приглашает»

— У вас очень красивая дочь — актриса Ксения Алферова: ее отец Бойко Гю­ров тоже ведь красивым был, видным...

— Да, и любовь у нас была красивая...

---

---

Из интервью журналу «7дней».

«Наш первый курс в болгарское посольство на вечер национальной культуры пригласили, и там я с сыном посла познакомилась. Его Бойко Гюров звали, он в МГИМО учился, в автогонках участвовал. Отношения, тогда между нами возникшие, только дружескими были, но однажды, вернувшись с очередных съемок в «Хождении по мукам», я у себя в комнате записку нашла: «Позвони мне, пожалуйста. Бойко». Позвонила — не объясняя ничего, Бойко попросил к нему в посольство приехать.

Когда в комнату вошла, всего его в гипсе увидела — во время очередной автогонки Бойко в аварию попал. Я навещать его стала, и как-то Бойко спросил: «Ты станешь моей женой?». От столь неожиданного воп­роса я растерялась: «Как же так? Ты ведь меня совсем не знаешь». В ответ услышала: «Я тебя люблю, а остальное не важно».

На нашей шумной свадьбе в посольстве, в красивом особняке, где мы с Бойко и жили, весь курс мой гулял, а буквально на следующий же день я на съемки уехала. Конечно, Бойко злился, требовал, чтобы я осталась, но я не могла, да и не хотела, зато после работы над первой частью «Хождений по мукам» у меня перерыв очень удачно образовался. Я в положении была, мы в Болгарию уехали, где наша дочка Ксения и родилась. Отец Бойко внучку очень любил и невероятно мне помогал — по утрам сам поднимал, кормил, гулял с ней. Часто сказки на болгарском читал и математические формулы с ней писал — сам ведь известным математиком был. Ког­да я с улыбкой удивлялась: «Зачем? — она же ничего не понимает», он убедительно отвечал: «Что-нибудь обязательно останется и запомнится»...

---

---

Со стороны все замечательным казалось. Мы в огромной квартире в 350 квадратных метров жили, в полном благополучии, в семье мужа ко мне прекрасно относились, я всем сердцем Болгарию полюбила и преданных друзей на всю жизнь там обрела. С бывшими родственниками мы до сих пор общаемся, но в течение целого года я каждый день плакала, и как ту жизнь принять ни старалась, ничего не получалось. Тут как раз съемки продолжения «Хождений по мукам» начались, я в Москву уехала и там отчетливо осознала, что только здесь, и больше нигде, я дома и мне хорошо и спокойно.

Вернувшись в Болгарию, сказала Бойко, что от него ухожу и в Рос­­сию воз­вращаюсь... Нелегкий у нас разговор вышел, не сразу с моим решением Бойко смирился, но понял, что я не передумаю. Для окружающих мой поступок полным безумием выглядел — комфортную, благополучную заграницу бросить! Многие о такой жизни мечтают, а я с ней без всякого сожаления распрощалась, и хотя в Москве у меня ни жилья, ни прописки, ни денег не было, туда буквально на крыльях летела. Первое время непросто было — углы снимала, Ксюшу пришлось к маме отправить, но при всем при этом я счастливой себя чувствовала! Счастье все-таки удивительная вещь — порой никакие блага мира для него не нужны».

---

---

— Ксения с вами на про­фессиональные темы советуется?

— Нет, она меня очень боится. Такой уж мне характер достался — меня многие боятся.

— Удивительно...

— Меня это тоже удивляет, но какая-то жестокость правды во мне есть — если мне что-то не нравится или какую-то фальшь чувствую, сдержаться не могу, хотя потом думаю: «Зачем? Кто тебя за язык дергает, Господи Боже?». Я все понимаю и другому бы совет дала от критики воздержаться: кто же похвалит, если не свои? — но... Поэтому дочь меня боится и, в общем, даже на премьеры свои не приглашает — только уже когда совсем все устоится и она подтверждение получит, что это хорошо, зовет: «Мама, приходи».

— У нее очень интересный и талантливый муж Егор Бероев, а вам он нравится, дочкин выбор вы одобряете?

— Ну как я могу не одобрять его или осуждать? — это вообще смешно. Могу только сказать, что Егора редкостным актером считаю.

— Природа, конечно, у него удивительная...

---

---

— Да, именно природа актерская, и если он над ролью работает, я просто как акт­риса замечаю, что он в этом образе весь. Не знаю, что Егор делает и как это у него получается, но в «Ледовом шоу», к примеру, для меня даже все фигуристы сущест­вовать перестали, на второй план сразу ушли.

Я вообще поняла, что Бероев чем-то таким владеет... Вижу просто, что технически он ничего не делает, и при этом лучший, как-то это пространство заполняет, ну и, безусловно, Егор актер. Все время ему звоню и комплименты говорю, потому что я его фанат (смеется). Посмотрев, например, фильм «Папа», поняла, что за такие роли «Оскара» дают, — если бы он в Голливуде был, его бы непременно номинировали.

— И фильм превосходный, правда?

— Прекрасный, и Егор там что-то невероятное, на редкость глубокое делает. Все, что мы там видим, — это не он, но я верю ему бесконечно.

— Вы с ним на комплименты щедры?

---

---

— Если мне не нравится — нет, отнюдь — одна его картина, к примеру, меня разочаровала, я ему сказала: «Егор, в чем тут дело, не знаю», но сначала тактично его расспросила: «А как это другим? А что те, кому доверяешь ты, говорят?». Кривить душой, однако, не стала: «Мне как-то совсем не понравилось, — призналась, — я эту работу не поняла и даже тебе не поверила», хотя такое редко бывает... Я в этом смысле жестокая, и тут никакие степени родства значения не имеют.

«Все равно, сколько тебе лет, не скроешь. Экран как-то еще обмануть можно, хотя и там пластику видно, а в жизни тем более эти перетяжки, подтяжки заметны»

— Вы вот такая еще молодая, красивая и вдруг заявили: «Горжусь, что уже бабушка»...

— А разве есть бабушки, которые не гордятся? Когда ты это существо видишь — такое красивое, светлое...

— Сколько уже существу?

— Почти 10. Что вы, это же чудо, что-то невозможное!

— Простите, но я не могу вам безжалостный вопрос не задать: с молодос­тью вы тяжело расставались, удержать ее не пытались?

---

---

— Ну, я эту тему сама подняла и начала про возраст рассказывать, поэтому можно без извинений — я же вам говорю, что только сейчас это осознаю, когда перед собой зеркало вижу и когда роли выбираю, и в основном это заставляет жестоко к себе относиться, потому что уже не все роли возможны. В 40, в 45 играть абсолютно все можно — человек до этого воз­раста не меняется, а сейчас выбор сузился, уже не любая тема допустима, и даже если, видя меня на сцене, люди верят, внутренне я уже не могу к ним в прежнем качестве выйти — мне это бессовестным кажется. Тяжело, потому что вопрос возникает: а какие же темы и роли для тебя остаются?

Как с этим справляться, не знаю, только размышлять начинаю... Мне, может, мой муж помогает (хотя слово «муж» не люблю — Сережа), потому что он все равно меня выделяет и даже сравнивать ни с кем не может. «Ну что ты с другими себя сравниваешь? — говорит. — Ты что!». Он этим меня сразу...

— ...на пьедестал воз­вращает...

---

---

— Переносит туда, и все. Возможно, я бы иначе это воспринимала, если бы он сам не интересный был, некрасивый, не талантливый, но у него всего этого не отнимешь... Сергей такой необыкновенный, что в него все всегда влюбляются, поэтому я ему верю, и потом, вы знаете, хотя никаких средств, чтобы молодость и красо­ту сохранить, нет, у нас, у актрис, внутренние резервы остаются...

— Вы же всегда врагом пластических операций были, да?

— Я и сейчас враг.

— И никогда ничего делать не будете?

---

---

— Не буду однозначно, потому что это глупо — в такого рода манипуляции я не верю. Хоть когда-нибудь результат, который бы вас устраивал, вы видели?

— К сожалению...

— То, что я вижу, не просто плохо, а ужасающе — эти губы, глаза... 

— ...носы...

— Выражение лица меняется, обаяние исчезает, что сразу заметно, а недавно одну актрису я не узнала. Она ко мне подошла и о чем-то спросила, потом говорит: «Ироч­ка», и я смутно по голосу поняла, что это моя давняя знакомая. Ужас, настоящее преступление! Почему я об этом речь завела? Никогда бы такую тему не поднимала — просто сняла бы, и все, но я считаю, что другие женщины, не актрисы, должны это знать и к пластическим хирургам не идти. Вокруг эти клоны, клоны... Когда журнал светской хроники какой-нибудь открываешь, многие прямо вот...

— ...одинаковые...

---

---

— Одно лицо как будто... О-о-о! — что это такое? Просто кошмар какой-то! Если бы еще эти ухищрения молодость давали, но все равно, сколько тебе лет, не скроешь... Экран еще как-то обмануть можно, хотя и там пластику видно, а в жизни тем более эти перетяжки, подтяжки заметны.

— За фигурой, тем не менее, следите?

— Ну, у меня профессия такая... Я каждый день на сцену выхожу, везде у меня безумные танцы едва ли не всех народов мира, и спектакли тяжелые — я все время на сцене, постоянно с отдачей работаю. Сейчас очень тяжело стало играть: залы больше, а может, публика более требовательная или мы отдавать себя научились, поэтому после спектакля я просто труп. Все это, кстати, неправда, когда говорят, что зал заряд энергии дает, — ничего он не дает, только забирает, но вот насчет всяких перемен во внешности... К сожалению, я понимаю, что это бизнес, что люди деньги делают, поэтому всем женщинам говорю: «Под нож не идите, находите в себе мужество годы принять. Пока молоды, любите, запас жизненных сил копите, детей рожайте», потому что ты же завидовать детям не будешь, когда они все молодые, красивые приходят, — нет, приятельницей их станешь. Ты только одного хочешь: чтобы они счастливы были, — и немножко позиции сдаешь, когда видишь, перед кем отступаешь.

— Интересная философия...

— Наверное, надо в своей жизни что-то накопить успеть (и мужество в том числе) и об этом думать, а не с ужасом на мысли себя ловить: «О-о-о! Старость, преклонный возраст все равно наступит — ничего не сделаешь».

«Меня уже в институте закомплексовали: «А! Брижитка наша»

— Говорят, вы чуть ли не в кипятке купаться пред­по­чи­та­ете...

— И в кипятке, и, наоборот, в воде ледяной (смеется).

— Но в кипяток-то как себя залезть за­ставить?

— А я и не заставляю — просто погорячее люблю. Мне нравится...

— И до скольких градусов воду нагреваете?

— Насчет градусов не знаю, но близкие мои даже палец засунуть не могут — сразу ошпариваются.

— Коже это, вы считаете, не вредно?

— Раз мне хорошо, думаю, полезно — я в ванну такую ложусь и человеком выхожу...

— ...чуть-чуть сваренным...

— Чуть сваренным, но бодрым.

Все это индивидуально, но когда на море мы не в сезон ездим и там очень холодно, я одна купаюсь — больше никто не рискует. Недавно в Баку первой из самолета я вышла, и меня спросили: «Чего вы хотите?». — «На море», — ответила. Хозяева удивились: «Но уже не сезон, никто не купается». — «Я купаюсь», — сказала, и сразу же на берег меня повезли. Чис­тые пляжи, так здорово — Господи, как же там, на Каспии, хорошо!

Вокруг никого, я одна в это море вошла... Мест­ные все закутанные сидят, поражаются: «Ну, вы сумасшедшая!». Вообще, люди там потрясающие. Столы прямо на берегу накрыли, чай принесли, варенье их знаменитое с грецкими орехами — ой! Я, короче, так свое купанье расписывала, что вся труппа присоединиться решила. На следующий день на пляж все приехали, купались, а потом радовались: «Боже! Какое счастье, что ты нас уговорила!».

— Еще раз вас процитирую. «Красивую дорогую одежду очень люблю, но позволить себе не могу, — признались вы как-то. — Одной из первых я начала вещи черного цвета носить, потому что в яркой одежде теряюсь, себя не ощущаю. Я не могу позволить себе сходить в Москве в салон и прическу сделать, поэтому три бигуди закручиваю и утром укладку сама делаю, не могу позволить себе дорогую сумку купить...

— ...сейчас меня все жалеть будут...

— ...а когда знакомые приходят ко мне и говорят, что сумку за три тысячи евро купили, отвечаю: «Ребята, ну не стоит она того, вот там точно такая же, только за три тысячи рублей, продается. Я не могу позволить себе выглядеть дорого...». В общем, жалеть не жалеть, но удивляться читатели будут точно...

— Знаете, все относительно, но это правда: деньги тяжело достаются. У меня вот свой фестиваль семейного кино есть — сейчас он у нас в Екатеринбурге проходить будет. Я там каждый день в какой-нибудь детский дом езжу: с детьми знакомлюсь, играю — словом, ситуацию с разных сторон вижу. Я в курсе, сколько даже среди моих близких нуждающихся, отчет себе отдаю, куда эти деньги вложить можно, и помогать мне нравится.

Мама моя четыре раза в год отдыхать ездит, при этом не понимая, сколько что стоит, и деньги не считая. Она уже в таком возрасте, когда ее обманывать надо: «Ой, мама! Ну, подумаешь, деньги — вот, возьми». Она: «А ты их от себя не отрываешь?». Я: «Да нет, это там где-то валялось» (смеется), и мамочка счастлива. Ну и почему же ее счастливой не сделать, если она всю жизнь откладывала, ни у кого копейки никогда не занимала? Она и меня этому научила: не занимать, и я вообще не представляю, как можно пойти и месячный заработок на себя спустить... Ну, тысячу долларов, пожалуй, раз в пять лет на что-нибудь серьезное потратить: на платье, на какое-то пальто — можно...

— ...но полторы...

— Полторы уже нет, во всяком случае, за сумку выложить столько нельзя — это преступление.
Может, мне повезло. Вы знаете, мне всегда говорят, что я дорого одеваюсь, а на самом деле — и признаться в этом не стесняюсь! — недорого. Это вот платье за па­ру тысяч рублей купила (смеется) и счастлива, потому что в нем какой-то шарм есть, в нем за роскошную женщину можно сойти...

— Если бы цену вы не назвали, никто бы и не догадался...

---

---

— Нет, я же вам сказала, что этого не стесняюсь, наоборот, откровенно всегда говорю, потому что то, что наши модельеры и потом уже магазины делают, нечестным считаю. Такие ценники, как у них, вывешивать по отношению к людям бессовестно, потому что основная масса достойных женщин купить себе это не может. Да, когда вкус есть и одеться можно, ты сразу меняешься — что-то в осанке появляется (когда, например, шубу надеваешь), а с другой стороны, не настолько уж ты и преображаешься.

— Ну, я вам скажу: когда такие глаза и такая внешность есть, что надето, большого значения уже не имеет — мне так кажется, а что вот многим другим женщинам делать?

— Нет-нет, есть же свой стиль. Мне режиссер Ордынский после «Хождений по мукам» говорил: «Когда ты вошла, я сразу понял: вот она — моя Даша, все остальные меня не убедили». Вот он, кстати, мой Моисеев! Василий Сергеевич мне очень помог — если бы не он, даже не знаю, как жизнь сложилась бы, потому что я, конечно, к себе критически относилась. Девочка и девочка, таких тысячи — меня уже в инс­титуте закомплексовали: «А! Брижитка наша».

— Брижитка?

— Да, и меня это так возмущало! Внешне я своих эмоций не выражала, а внутри все кипело: «Ну как же так — неужели не видно, что я человек серьезный, что мне это все неважно?». Я читать люблю и много читаю, главное для меня — какое-то развитие, познание, словом, личностью быть.

И все-таки, возвращаясь к одежде: это действительно для женщины радость, но есть рецепты, как сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Можно по магазинам ходить, мерить... и не покупать. Чисто психологический момент, но он работает, а тем, кто о шубах мечтает, скажу: не так уж они и украшают. Я, например, драповое пальто, хорошо сшитое, предпочту, чтобы оно по фигурке было, как-то тебе шло. Шуба хорошо сшитой очень редко бывает, но если женщина шубой грезит, я бы порекомендовала пойти и все перемерить. Уверяю вас: если подольше постоять да на себя посмотреть — вроде как сносила, а если два дня померяешь, уже и покупать расхочется (смеется).

«Надеюсь, Господь не позволит, чтобы со мной что-то уж совсем нехорошее произошло»

— Вы где-то признались, что нищей старости боитесь, — неужели об этом уже думаете?

— Нет, нищей старости я не боюсь, и знаете почему? Во-первых, ничего бояться не надо, а во-вторых, такое выражение есть: кто чего боится, то с тем и случится. Я в жизни столкнулась с тем, что это очень срабатывает, поэтому богатой и счаст­ливой быть боюсь и все время в космос такой сигнал посылаю — наоборот, от противного, действую. Знаете, чему быть, того, к сожалению, не миновать, ничего уже тут не поделаешь, и я в сотый раз повторяю, что бесконечно много работаю, и все мои близкие счастливы, потому что я их опекаю, одеваю, обуваю, о них думаю, их задариваю. Надеюсь, Господь не позволит, чтобы со мной что-то уж совсем нехорошее произошло.

Есть еще третий вариант. Мне самой и правда очень мало надо, и вообще, человеку не так много нужно (советую сесть и посчитать — вы увидите, что я права). Вот я в свой дом прихожу, который очень люблю... У меня он с какой-то особой энергетикой, я потому и гостей не люблю, что они все равно...

— ...ауру разрушают?

— Да, разрушают. Объяснить это не могу, но когда в дом свой вхожу, сразу хорошо мне становится. У меня там свои уголки, где сидеть можно, но, думаю, это все-таки Сережи моего заслуга, потому что он как-то эту энергетику держит — у него тоже всякие свои на сей счет теории. Ну и что, у меня этот дом, мою квартиру несчастную отберут? А может, мебель? Вот что человеку надо? Мне, например, ничего. Занавесок у меня вообще нет — я уже лет 20 смотрю на это и думаю: «Надо бы их купить», но руки все не доходят, потому что куда-то ехать необходимо, с кем-то встречаться.

— Вы, говорят, воспоминания пишете?

— Да, я пишущий человек. Раньше писалось легко и получалось очень красиво. Когда дочка мой дневник прочла, она еще больше меня полюбила, как бы заново открыла: «Мама, как ты пишешь!» — воскликнула. Стиль у меня живой...

— ...но вы остановились?

— Сейчас как-то не очень пишется. Вообще, когда в жизни много тоски какой-то и чего-то невысказанного, дело лучше идет, а когда все хорошо, изливать душу не очень-то тянет. Знаете, когда говорят, что человек тоскует, одни ему сочувствовать начинают: «Ой, как это?», а другие понимают: «Вот и хорошо, значит, что-нибудь творческое сделает». Когда пасмурно, сразу к творчеству тянет, а когда все здорово, солнце светит, ты просто живешь.

Наверное, я сейчас жизни радуюсь. Пока, хотя вот про старость... Я на свою маму смотрю и думаю: это нечто, я даже не знаю, какие слова подобрать. Ей уже 95, но она у меня, знаете, что сейчас делает? Мне и Ксении всякие приглашения приходят, так мама по ним ходить стала.

— На тусовки?

— На презентации. Я сначала сдерживать ее пыталась, а потом решила: «Зачем?». Говорю только: «Ну, ты бы как-то оделась!». Мама в ответ: «А ты думаешь, там все одеты, что ли?», но она такая счастливая оттуда приходит, потому что там люди, там что-то другое. Главное — ей туда ходить нравится — она такси берет, с какой-то подружкой своей туда едет, представляете? В ее воз­расте у нее интерес есть, желание.

Я же ее в Москву из Но­во­си­бир­ска привезла, и дверь у нее там не закрывалась, потому что она очень добрый человек, а тут круг общения все-таки меньше. Звоню, говорю: «Мама, ты в тоске, наверное? Меня нет, но я завтра в четыре часа приеду и сразу к тебе». — «О, в четыре я не могу». Я: «Почему?». — «В ресторан иду».

— Так это же счастье!

— Конечно. Она тщательно одевается — вообще, аккуратистка такая. Вроде бы дома одна, но всегда у нее кудри завиты, вся такая свеженькая, все у нее наглажено — никогда непроглаженную вещь не наденет. Или еще очень смешной момент, который я сама смутно представляю. Звоню ей: «Что делаешь?». — «Ну, сижу». — «Скучаешь?», а она: «Да танцую я, танцую!». Оказывается, мама телевизор включает — там концерт идет, и она вместе с артистами поет и танцует. Одна, но счастлива и довольна, то есть бесконечно мужественная женщина, и ей хорошо, а если уж подружка какая-нибудь придет — ой, Господи, она и накормит, и пошепчутся они, и песни вместе затянут.

Это я для женщин рассказываю, которые возраста боят­­-ся, — все-таки момент такой есть. Смотрите, живет же человек!

— Ирина Ивановна... Вот сказал и подумал: «Ивановна — это не про вас»...

— Вообще, у актеров отчества нет.

---

---

— Ирина, я за иск­ренность, за эстетическое удовольст­вие вам благодарен...

— Ну что вы...

— Хочу пожелать, чтобы у вас все хорошо было: ролей побольше, удачи, да и перед глазами — мамы пример...

— ...и детей замечательных. Кстати, у меня сейчас спектакль потрясающий. Я вот, когда к вам направлялась, машину перед отелем поставила и к театральным кассам подошла — по­смотреть.

— И что высмотрели?

— Реклама всех-всех антреприз по бокам размещена, а моя — над окошком продавца в самом центре. Спектакль очень хороший, мы интересный вариант сделали — вот то, что я люблю: женщины вообще с ума сойдут, потому что монологи я там сама написала и произносить их стараюсь так, будто они только сейчас в голову мне приходят.

— Мужчины уж давно с ума сошли, а теперь оче­редь женщин...

— Спектакль наш о хорошем, о том, как человек выживает, на какие-то вещи не соблазняясь, потому что он цельный, и моя героиня такая. Когда ее по ходу действия, как на аукционе, покупают, — молодой человек не отступать решил, ему прос­то интересно, сумма с каким количеством нулей нужна, чтобы ее сопротивление сломить, — она говорит: «Как вы не понимаете? Никакие нули, никакие деньги не могут мне наслаждение заменить, которое я от того испытываю, что за свои поступки, мысли, слова не краснею, а утром, просыпаясь, хочу на себя в зеркало смотреть, а не от него отворачиваться, поэтому все ваши предложения меня не прельщают, до свидания». И уходит.

Этот спектакль про любовь — там есть моменты такие, которые «попасть» во всех должны, потому что монолог, который я произношу, мною придуман и постоянно меняется. Я все время его дополняю, чтобы он не как нечто заученное раз и навсегда звучал, чтобы люди почувствовали: «Ой, и у нас так же, когда любишь», поэтому там вещи есть, которые для меня очень ценны. Ну и масса хулиганства, танцы очень красивые — страстное танго!

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter