В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
ВО ВЕСЬ ГОЛОС

Лидер группы «Ленинград» Сергей ШНУРОВ: «Пить мне нравилось, и в какой-то определенный момент даже казалось, что тот, кто не пьет вообще, — дурак. Как в этом, полном противоречий и ерунды, мире еще и трезвым жить можно? — без рюмки, стакана в этом абсурде вообще ни хера не поймешь»

Дмитрий ГОРДОН. «Бульвар Гордона»
В интервью Дмитрию Гордону одиозный российский рокер, отметивший в этом году 45-летие, рассказал о своей бурной юности, смене профессий, внутреннем конфликте интеллигента и хулигана, о том, что СССР — это «мертвая имперская история, которая уже второй век не может закончиться», что глупо не верить в Бога и что «никакого матерного языка нет — есть русский во всем его объеме».

Общественные страдания из-за раз­вода лидера груп­пы «Ленинград» Сергея Шнурова с его третьей женой Матильдой сегодня в России апофигея достигли. Медийные персоны пару помириться уговаривают, желтая пресса, кто из супругов кому изменил, гадает, доброхоты их в постели утешить наперебой рвутся, а прочие нервно прикидывают, как же семейное имущество разделено будет. Сам Сергей тем временем градус интриги все повышает, в соцсетях посты на волнующую народ тему выкладывая, — в них брутальный пофигист в новом, вполне романтически-мелодраматическом обличье вдруг предстает. То душещипательной из поклонников песней «Думаю... о тебе, думаю» слезу выжимает, то признается, что «ранен, может, и убит», то на женский обман и невозможность узлом свой шнур завязать жалуется.

На фоне этого вселенского хайпа почти незамеченным одно по-бухгалтерски скучное сообщение прошло — по версии журнала Forbes, который очередной рейтинг российских знаменитостей составил, сегодня по уровню доходов и популярности Сергей Шнуров только одному селебрити уступает — нападающему «Вашингтон Кэпиталз» Александру Овечкину. Хоккеист, в Штатах играющий, за год 14,5 миллиона долларов заработал, а музыкант, в России поющий, — 13,9 миллиона (годом ранее доход в 11 миллионов он задекларировал). «Как? — поперхнутся этими цифрами люди, которые о скандальном творчестве Шнура очень приблизительное представление имеют. — За песни с матом и публичную демонстрацию причинного места этому похабнику такие сумасшедшие деньги платят?». Представьте себе!

Как из интеллигентного мальчика, на скрипочке пиликающего, еженедельно филармонию и немногим реже — «Эрмитаж» посещающего, да еще и Рубенса от Рембрандта отличить способного, вдруг вечно пьяный раздолбай вырастает, который на сцену в майке-алкоголичке и штанах «адидас», а то и без оных выходит, обывательскому уму понять трудно, но рассуждения об эстетских вывертах Сергея музыкальным критикам мы оставим, потому что за разухабистым сценическим имиджем суровая буржуазная реальность кроется. В ней Шнуров — не маргинал, а лицо, вдохновитель, учредитель и генеральный директор самой коммерчески успешной группы в России — умный, рациональный и все ходы наперед четко просчитывающий. Кстати, «ленинградцы» в своем кругу Карабасом Барабасом его зовут, хотя на всякий случай и добавляют: «Сказать, что он тиран, нельзя — он просто точно знает, чего хочет».

Все 20 лет существования группы «Ленинград» ее продвижением, имиджем и отбором хитов Сергей сам занимается, при этом утверждает, что продюсера, который бы им подходил, не нашел. Изложенные в бестселлере «Бизнес в стиле фанк» Кьелла Нордстрема и Йонаса Риддерстрале заветы фанки бизнеса он свято блюдет — согласно этой азбуке современного предпринимательства, нормальность — дорога в никуда, и чтобы успеха добиться, рисковать нужно, нормы и правила нарушать, внимания на клиентов не обращая. Только так действительно прорывную идею нащупать можно и уникальный продукт создать, который рынок взорвет и миллионы принесет.

Шнуров твердо знает, что действовать не по лекалам, а вопреки им надо. Весь 1999 год в зелено-розовом женском платье он отыграл, а когда увидел, что под дых публику это уже не бьет, на сцену голышом вышел и потом свою эпатажную выходку неоднократно повторял. В 2002-2003 годах, когда из-за использования нецензурной лексики концерты «Ленинграда» мэр Москвы Юрий Лужков запретил, музыканты вынуждены были в затяжное турне по Европе отправиться — просто чтобы выжить, но за время отсутствия в России (вот что значит пресловутый дефицит!) их гонорар с пяти тысяч долларов до 30 подскочил.

Через несколько лет Сергей снова этот финт применил. Коллеги пальцем у виска крутили, когда в 2008-м, на пике успеха, группу «Ленинград» Шнур распустил — через два года по многочисленным просьбам организаторов концертов под веселым и циничным лозунгом «Снова живы для наживы!» Сергей ее возродил, при этом гонорар за концерт с 35 тысяч долларов до 70 и выше вырос, и, если сегодня шнуровские клипы «Экспонат» и «В Питере — пить» в сети по 200 миллионов просмотров набирают, если оркестр украинской Нацгвардии в День освобождения Одессы на Думской площади «На лабутенах» отжигает, значит, избранная им тактика действует.

Правда, на месте время не стоит. В нынешнем году Сергей 45-летие отметил, а в таком возрасте в чем мать родила на сцене скакать уже как-то стремно. Он было солистку раздеться заставил, но впечатлительная барышня потом всю ночь проплакала и... из группы ушла, вдобавок Госдума в 2014-м закон о запрете мата в публичных местах приняла, а теперь его действие на непубличные настойчиво расширить пытается, и хотя юрист группы «Ленинград» 14 способов, как запрет обходить, придумал, самовыражаться привычным образом на концертах сложнее стало. Чем же теперь интерес пресыщенной публики поддерживать?

Что ж, пока очень кстати развод подвернулся, а там, не сомневаюсь, Шнуров еще что-нибудь эдакое придумает — шоу продолжаться должно!

«Круг друзей у меня такой был — сплошь панки и хиппи, и в курилках с будущими архитекторами говорить не о чем было»

— Сережа, рад в Киеве вас приветст­вовать. На часах полпервого ночи, и мы начинаем...

— У нас в Питере полвторого...

— Ну, на Камчатке вообще страшно сказать...

— Ужас!

— В паспорте вашем написано: родился в Ленинграде, а сейчас вы в Санкт-Петербурге живете. Нынешний город от Ленинграда вашего детства сильно отличается? Он вам нравится?

— Сказать, что нравится, не могу, но порой сам себя на мысли ловлю: «Может, это старость? Может, из-за нее что-то из происходящего в современном мире меня на­пря­гать начинает?». Город изменился, и, на мой взгляд, не в лучшую сторону. Раньше Петербург особой энергией обладал... Вообще, ему 300 лет всего лишь, и пре­иму­щественно приезжими он основан (фактически никакой деревни там не было). Его пришлые люди строили: он их каким-то образом своей энергией перерабатывал, и они петербуржцами, впоследст­вии — ленинградцами становились. Сейчас Питер эту силу потерял...

— ...приезжих много...



«С поножовщиной сталкивался, но без серьезных последствий»

«С поножовщиной сталкивался, но без серьезных последствий»


— ...и теперь уже они город преобразовывают — обратная волна пошла.

— Архитектурные изыски нового Санкт-Петербурга вам по душе?

— Ну, изысками я бы это не назвал — не думаю, что долго они простоят. Слава богу, гастарбайтеры из плохого бетона, из плохого стекла строят, поэтому... Да, собст­венно, и архитекторы не итальянцы — в Петербурге же в основном итальянская архитектура преобладала. По-моему, если бы этому принципу следовали — по-прежнему итальянцев вызывали бы — все было бы замечательно.

— Борец за Санкт-Петербург художник Михаил Шемякин мне сказал: «Гас­тарбайтеры в вагончиках с крысами живут и их же едят»...

— Да-да-да! (Смеется).

— Вы, к слову, в Ленинградском инженерно-строительном институте на ар­­хитектора учились...

— Не очень долго.

— Не понравилось?

— Не то чтобы не понравилось, но там такая ситуация сложилась, что круг друзей у меня такой был — сплошь панки и хиппи. Естественно, их с первого курса выгнали, и мне скучно стало — в курилках с будущими архитекторами говорить не о чем было.

— На ваши длинные волосы смотрю и вспоминаю, что вы еще в духовной академии, между прочим, учились — зачем вы туда пошли?

— Это не совсем верно — не в духовной академии, а при. Такой теологический инс­титут был — он, как тогда казалось, будущих теологов готовил, которые бы в частных школах преподавали, но ситуация изменилась: никакой теологии частные школы теперь не требуют. Я там три года оту­чил­ся и в академический отпуск ушел — до сих пор в нем и пребываю.

— Кого из рокеров ни спросишь: «В Бога вы веруете?» — они рьяно подтверждать это начинают и тут же истово крестятся, а вы во что-то еще верите?

— Конечно — мне кажется, глупо не верить.

— Вы это серьезно?

— Да. Я, например, элементарным вопросом задаюсь: откуда пространство взялось — вот что это такое? Ну и все — этого вполне достаточно. Можно же представить, что пространства нет, и тогда ответ понятен, как-то на свои места все становится.

— А подавляющее большинство лауреатов Нобелевской премии, которые естественными науками занимаются, — в Создателя не верят — как с этим быть?

— Они совершеннейшие молодцы, потому что узконаправленной историей занимаются. Если человек, допустим, стол делает, это какую-то сфокусированность на его занятии предполагает, некое отрешение от, как они это называют, проблематики Бога. Если ученые в Бога поверят, наукой заниматься не будут, а в монастырь пойдут.

— У вас глаза философа, а философу, чтобы об устройстве мироздания размышлять, жизненный опыт накопить нужно, множество профессий опробовать. Знаю, что вы на своем веку немало специальностей сменили: и стекольщиком, и сторожем в детском саду работали...



«И кузнецом, и грузчиком в кондитерском магазине работал. Сахар грузил. Это, кстати, самое чудовищное — мешки по 50 килограммов: когда таскал их, плохо было...»

«И кузнецом, и грузчиком в кондитерском магазине работал. Сахар грузил. Это, кстати, самое чудовищное — мешки по 50 килограммов: когда таскал их, плохо было...»


— И кузнецом, и грузчиком в кондитерском магазине... Шикарный вообще период в жизни был — исключительно шоколадные конфеты ел...

— ...и апельсины бочками грузили...

— Сахар грузил. Это, кстати, самое чудовищное — мешки по 50 килограммов: когда таскал их, плохо было...

— Опыт профессий, причем таких простых, народных, правильных, вам что-то дал, полезным оказался?

— Безусловно, и потом, удивительно интересные люди мне попадались, у нас какое-то кузнечное братство с особенной жизнью, кучей историй невероятных было. Мы помещение кузни в научно-производственном учреждении при ракетно-космических войсках снимали, когда оно разваливалось, вернее, уже развалилось, и это совершенно замечательно было. Вокруг — спивающиеся товарищи, которые когда-то спутники делали, и, помню, судьбу какого-то спускаемого аппарата после того я узнал, как свою космическую жизнь он закончил, и это тоже многому меня научило, как-то мою голову повернуло. Аппарат в итоге на даче у какого-то работавшего там чувака оказался и функции водонапорной башни выполнял.

— Вот что такое мозги русских Левшей...

— Мне тогда показалось, что что-то в этих людях понимать начинаю.

«Мы битум жевали — совершенно шикарное занятие»

— Театральному ремеслу известный режиссер Зиновий Корогодский вас обучал..

— Это экспериментальная школа была — во времена перестройки о модернизации, как сейчас принято и модно у нас говорить, образования задумываться стали и экспериментальный театральный класс создали. Корогодский детей отобрал, к нам, собственно, актеры приходили и какие-то азы театрального искусства преподавали, но, скорее, просто общались.

— У Корогодского, слышал, репутация педофила была, — это правда?

— Не знаю, во всяком случае, на себе ничего такого я не почувствовал. Нам рассказывали, что с какой-то порнографией его поймали, но это тоже только слухи — в советские времена...

— ...кого только не ловили...



«С утра проснулся, раз! — выпил, и сразу как-то легче — смотришь: лица, а не у...бища страшные»

«С утра проснулся, раз! — выпил, и сразу как-то легче — смотришь: лица, а не у...бища страшные»


— ...все это тайной, покрытой мраком, было. Если бы где-то реальное уголовное дело показали, что-то об этом говорить еще можно было бы, а так...

— Группа «Ленинград» — это в современном российском шоу-бизнесе, безусловно, явление, и не только в российском. На ваш взгляд, она из ностальгии по Советскому Союзу выросла?

— Что ж, элемент ностальгии, бесспорно, присутствует.

— Это ваша ностальгия, личная?

— Сложно сказать, личная ли — это общее настроение, в общем-то, было, которое мною считалось. Ну и, мое, конечно, тоже.

— Вы что-то хорошее в Советском Союзе оставили?

— Как все люди моего возраста. Мы битум жевали — совершенно шикарное занятие, одноразовые шприцы были, из которых все брызгались, стройки еще... Мы там, не побоюсь этого слова, юность оставили...

— ...шприцово-битумную?

— Да, именно, и никто не виноват, что это Советский Союз был. Какая-то бесшабашная юность вспоминается — скорее, вот так: не политическое устройство, а мелочи какие-то, фигня всякая — ну то же, что и у всех.

— Если бы сегодня вам сказали: «Советский Союз восстанавливаем, как было, все оставляем», — вы бы на это согласились?

— Нет, и если бы сейчас референдум о возвращении Советского Союза проводился, я бы, зная, что голоса обязательно подделывают, все равно пошел бы и против проголосовал. Это мертвая имперская история, которая уже второй век никак не может закончиться.

«Любая бывшая б... во дворце сняться мечтает»

— Вы наверняка в курсе, что группу «Ленинград» с порнофильмом сравнивали, где небольшими средствами сильные эмоции достигаются...

— Это я придумал...

— Значит, кредо группы «Ленинград» таково? Почему?

— Потому что и тогда мне казалось, и сейчас кажется, что в массовой культуре некой изысканности, напускного романтизма, такого «Вау!» слишком много. Любая бывшая б... — буквально, да? — во дворце сняться мечтает, и все это в реальности происходит... Мне казалось, что делать совершенно строго наоборот нужно, а что строго наоборот может быть? Когда перед глазами романтика, все эти букеты, еще что-то, а ты смотришь, и от этого тошнит — это и есть порнография, а высокая порнография (настоящая, чистопробная) гораздо большей высоты достигает — по крайней мере, она не противна.

— Сергей Шнуров с нецензурной лексикой и беспробудным пьянством ассоциируется — вы, умный, хорошо образованный человек, на такой имидж сознательно шли?



С Борисом Гребенщиковым

С Борисом Гребенщиковым


— Нет, сознательно это сделать невозможно, и например, если бы пьяным я притворялся, меня сразу бы раскусили...

— То есть это не просчитанный ход был?

— Нет, пить мне нравилось, и в какой-то определенный момент даже казалось, что тот, кто не пьет вообще, — дурак. Как в этом, полном противоречий и ерунды, мире еще и трезвым жить можно? — без рюмки, стакана в этом абсурде вообще ни хера не поймешь. С утра проснулся, раз! — выпил, и сразу как-то легче — смотришь: лица какие-то, а не у...бища страшные...

— Вашу позицию, между прочим, мил­лионы россиян разделяют...

— Да, да, но потом такая своя благостность мне надоела — то, что на все будто сквозь розовые очки смотрю. Я вообще синусоиды люблю, мне нравится то очень высоко, то очень низко оказаться, серединность какая-то гнетет.

— Вам падение или полет в кайф?

— Мне все нравится, потому что полет без падения не бывает — это невозможно. Главное, чтобы силы были...

«Я заметил: как слово «х...» с заборов пропало, рождаемость резко упала»

— Нецензурную лексику, насколько я знаю, вы еще в начальной школе освоили — опять-таки как и многие, ничего оригинального здесь нет, но когда вас о ней спросили, сказали: «Матом я не ругаюсь — я на нем пою»...

— Ну, не знаю... Дело в том, что никакого матерного языка нет — есть русский язык во всем его объеме...

— Виртуозное, тонкое искусство мата существует?

— Нет, люди красноречивые существуют и такие, которые просто говорить не умеют, — вот и все. Неважно, матом человек изъясняется или нет, — главное, доходчиво, и тут другая еще история. Сергей Александрович Соловьев такую странную вещь подметил (и это правда!): если из чьих-то уст мат ты слышишь и тебя от него просто выворачивает, тебе и за говорящего, и за себя неудобно, значит, это человек плохой. Все! — такая вот лакмусовая бумажка, другое дело, если кто-то из нормальных людей эти выражения использует... Александр Ширвиндт вот матом шикарно изъясняется...

— ...Юз Алешковский, Роман Виктюк...

— Да, да!

— Нецензурную лексику в совершенстве вы знаете или иногда все-таки в словари русского мата заглядываете?

— Ой, это постичь невозможно, и словари...

— ... в глубину нырнуть не помогут...

— Да! На самом деле, это опять же вопрос энергии, умения, вкуса, то есть наука непостигаемая.

— Матом владея, вы тем не менее никогда на заборах ничего не писали, потому что родной город любите...

— Верно.

— Патриотично...



«В массовой культуре некой изысканности, напускного романтизма, такого «Вау!» слишком много. Мне казалось, что делать совершенно строго наоборот нужно, а что строго наоборот может быть?»

«В массовой культуре некой изысканности, напускного романтизма, такого «Вау!» слишком много. Мне казалось, что делать совершенно строго наоборот нужно, а что строго наоборот может быть?»


— Ну, сейчас заборы все исписаны — на них граффити, но я заметил: как слово «х...» оттуда пропало, рождаемость резко упала.

— Прямая причинно-следственная связь, да?

— Ну, что-то это значило.

— У вас же как раз песня есть, словом из трех веселых букв названная...

— Да, но, в принципе, все песни массовой культуры так назвать можно.

— А это правда, что вы и книжку написали, которую просто и со вкусом «Х... вам!» озаглавили?

— Правда — в ней какие-то рассказы, стихи напечатаны. Это книжка-рас­кладушка из бумаги, в которую раньше рыбу заворачивали, по-моему, в 97-м или 98-м году она вышла — у моего приятеля рекламное агентство было, и он ее выпустил. Тираж не помню — экземпляров 500, кажется, — я самолично эти книжки «Х... вам!» раз­давал, и тогда мне казалось, что это очень символично.

— А «...вам всем» не хотелось добавить — чтобы уже наверняка?

— Ну, кому-то я их не давал.

— За что вас так в бытность московским мэром Юрий Михайлович Лужков преследовал?

— Нет, слава богу, он меня не преследовал — вот если бы я, положим, в Киеве выступал, а Лужков приезжал бы и говорил: «Нет!», тогда...

— В Москве, однако, проблемы с ним были?

— Были, но какие-то несерьезные. Любая современная власть, она такая... в кавычках и немного шуточная, и проблемы плодит такие же. Ну, запретил... Ему — не ему, а правительству Москвы, — какая-то площадка принадлежала. Не помню уже: спорткомплекс «Олимпийский», что ли? — и на том основании, что эта территория собственностью правительства Москвы является, концерт группы «Ленинград» они отменили.

— А билеты проданы были? Там же 35 тысяч зрителей, на минуточку, помещается.

— Ну да, проданы, народ возмущался... Мы на студии сидели, какой-то альбом очередной писали, и в Москву ехать мне очень не хотелось. Помню, что как-то лень было, и когда мне позвонили и сказали: «Все, концерты отменяются», я счастлив был, но потом второе, третье выступление отменили, и тогда я подумал: «Какая-то ерунда получается». Потом эта волна по всей России, естественно, прокатилась, потому что все на Москву смотрят, и любой мэр своим долгом повторить...

— ...подвиг...

— ...да, Юрия Михайловича считает. Года, наверное, четыре в Москве мы не выступали — единственно, на корпоративки нас приглашали.

— После этого песню Лужкову вы не посвятили?

— Нет, конкретными личностями я не занимаюсь, мне это неинтересно.

«Перед зрителями не полностью голыми мы появились — в носках и в ботинках»

— Отец с матерью, насколько я знаю, раннего вашего творчества не понимали. Спустя время поняли или нет?

— Скорее, смирились, — вот так! — а поняли-не поняли — это уже не важно.

— С родителями у вас контакт хороший?

— Насколько это возможно — мы все-таки люди разных поколений. К ним с уважением я отношусь, они до сих пор ребенка во мне видят.

— Кто они по профессии?

— Инженеры обычные, но сейчас на пенсии оба два.

— Внутренний конфликт двух «я» — интеллигента и хулигана — у вас сущест­вует?

— Абсолютно нет...

— Они на равных в вас уживаются?



С родителями. «Инженеры обычные, сейчас на пенсии оба два»

С родителями. «Инженеры обычные, сейчас на пенсии оба два»


— Совершенно — мне кажется, что один без другого скучает.

— Вы не только как главный российский матерщинник, но и как драчун известны — в уличные драки ввязываться продолжаете?

— В последнее время не особенно по улицам я хожу — по городу гулять как-то неприятно мне стало, и если раньше без этого обойтись не мог, то сейчас как-то не в радость... Я не особенно лица вижу, вывески меня не веселят — мне кажется, это верх какой-то пошлости превалирующей, когда в такой не самый хороший рынок все превратилось.

— Чаще всего вы дрались почему, что на проблемы нарываться вас заставляло?

— Обычно бытовое хамство, которого очень много.

— Вы заводной, нервный?

— Не знаю — все опять же от расположения звезд, от состояния зависит. Иногда что-то мимо ушей ты пропустишь, внимания не обратишь, а порой по-другому просто не можешь.

— На лице у вас несколько шрамов — откуда они?

— Вот оттуда.

— Это кулачные были драки или похуже?

— С поножовщиной сталкивался, но без каких-то серьезных последствий. Тьфу-тьфу-тьфу (по деревянной ручке кресла стучит)!

— Знаю, что на пресс-конференциях и во время выступлений вы прилюдно собственное мужское достоинство показывали, а в 2002 году на концерт в Нюрнберге полностью голым вышли. Выглядело это довольно прикольно, а чем такой эпатаж вызван?

— В Нюрнберге бытовая причина абсолютно — мы в затяжном туре по Германии были, и у нас чистая одежда закончилась. До следующего пункта как-то продержаться нужно было, у нас — последние более-менее чистые вещи, а в зале — жара жуткая, и если бы мы в них на сцену вышли, с кучей грязного белья остались бы, поэтому...

— И перед зрителями абсолютно голыми вы появились?

Сергей Шнуров родился 13 апреля 1973 года в Ленинграде, после школы поступил в Ленинградский инженерно-строительный институт, не окончив который перешел в Реставрационный лицей. Затем поступил в Теологический институт на философский факультет, где проучился три года

Сергей Шнуров родился 13 апреля 1973 года в Ленинграде, после школы поступил в Ленинградский инженерно-строительный институт, не окончив который перешел в Реставрационный лицей. Затем поступил в Теологический институт на философский факультет, где проучился три года


— Сдуру в носках и в ботинках вышли, и всем сказать хочу, что так делать ни в коем случае нельзя, потому что, когда ты одет, весь пот в одежду впитывается, а так он, собака, конкретно в ботинки стекает, то есть, штаны и футболки сохранив, мы ботинок лишились.

— Вся группа в таком виде вышла?

— Да.

— И зрители это оценили?

— Не знаю. К счастью, в 2002 году общественное мнение каждого достать еще не могло, настолько мобильного, разветвленного и оперативного интернета еще не было. Люди еще не настолько каждого цепануть могли, проще было, поэтому, как они отреагировали, не в кур­се.

— Я кадры не из Нюрнберга, а из российских городов видел, где вы просто на сцене свое дос­тоинство демонстрировали, — это эксгибиционизм или пьяный кураж был? А может, шоу-бизнесовый ход просчитанный? Не каждый, согласитесь, может себе позволить из широких штанин достать и показать...

— Ну, у некоторых и показывать нечего...

— ...вот! — с этого начнем...

— ...и потом я думаю... Понятно, что все равно это некое спонтанное действие, и я не предполагал, какой это эффект вызовет. Опять же кадры из гостиницы, то замечательное интервью, которое уже на цитаты растаскали, в доинтернетовскую эпоху сняты были, и задача тогда, насколько я понимал, другая была. Все интервью, какие только возможно представить, конкретно меня уже зае...ли, и вот так мною вежливо показано было, что на всякие вопросы отвечать я не хочу: нет!

— Nein!

— Я понимал, что в эфир такой сюжет дать невозможно, — это никуда, никогда и нигде не пойдет, но какой-то добрый человек запись сохранил, как будто знал, что эпоха интернета появится, и в итоге выложил. Ну и теперь, конечно же, я всем говорю: это пиар-акция была.

«Периода, который мне не­знаком: любой напиток назовите — не было, но одеколон и денатураты не пил»

— «Я пью, — в одном интервью вы сказали, — из-за слишком трезвого отношения к жизни»...

— Да, тогда молод и глуп был, мне казалось, что я такой трезвый...

— Я еще раз вас процитирую: «Интересно кристально трезвым и пьяным в говнище быть — серф-волну поймать можно и на легком шафе дрейфовать». Хорошо сказано...

— Да, это три пути.

— Извечные три дороги...

— Вот серф-волну ловить мне не удается, я пограничные состояния люблю — крайние! — и в легком шофе пребывать у меня не получается.

— Вы говорите: «Интернет виноват»... Однажды во время вы­ступления в Томске вы в совершенно разобранном состоянии появились — кое-как на сцене 15 минут продержались, и концерт на этом закончился. Доверять интернету нельзя, поэтому спрошу: такое бывает?

— Справедливо. Совершенно справедливо! Да, бывает! Стыдно мне ровно один день было, а потом, когда протрезвел и пьяный, вернее, посталкоголический депресняк уже ушел, целый день себя убеждал, что так и нужно.

— В Томск после этого вы поедете?

— Я-то поеду (смеется), только вряд ли позовут.

— Ситуации, когда вам казалось, что от пьянства вы просто умираете, у вас были?

— В буквальном смысле? Были, наверное, — мы ж не знаем: нам всегда кажется, что мы умираем, когда нам очень плохо. Ну, зуб, например, болеть начинает — кажется, все, смерть, «Ан нет! — тебе говорят. — Фигушки тебе!». Казалось, что ты умираешь, но капельницу раз в жизни всего я вызывал.

— Что вы обычно пьете?

— Кофе...

— А когда выпить хочется?

— По-разному в разные периоды...

— Водочный пережили?

— Да, конечно. Бесспорно.

— Пивной?

— (Кивает). Периода, который мне не­знаком: любой напиток назовите — не было.

— Одеколон?

— Одеколон — нет!

— Самогон?

— Самогон — да! — но в период его воплотить сложно. Самогон — он либо есть, либо его сразу нет.

— Денатураты?

— Время не то. При магазинах «24 часа» денатурат пить глупо — просто это гораздо более трудозатратная история.

— Вы недавно сказали: «Я пью реже, но больше»...

— Да, это правда.

— В чем же ваше «реже» выражается?



С Дмитрием Гордоном. «При магазинах «24 часа» денатурат пить глупо — это гораздо более трудозатратная история» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

С Дмитрием Гордоном. «При магазинах «24 часа» денатурат пить глупо — это гораздо более трудозатратная история» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА


— Как угодно. Вот сейчас я не пил — минуточку! — завтра месяц будет.

— А что вы под словом «больше» под­разумеваете? Максимально сколько при­­нять можете?

— Несчетное количество.

— Бутылку водки, две?

— Думаю, больше — пока не упаду, а пью я обычно два дня. Вот и посчитайте, сколько человек за два дня приговорить может. Много...

— Вы одно время группу «Ленинград» распустили — с чего вдруг?

— Никакого движения в музыкальном плане не видел — мне казалось, что-то реформировать нужно, но что именно, не особенно понимал. Те музыкальные идеи, которые меня занимали, к группе «Ленинград» абсолютно неприменимы были, и я подумал, что все, как есть, лучше оставить...

— Вы, я вам скажу, честный человек — не каждый, на пике находясь, такие деньги имея, настолько востребованным будучи, все обрубить вдруг решится...

— Просто у «Ленинграда» планида такая: если какая-то фальшивинка проглянет, группы тут же не будет — это феноменальная штука, но иначе она не работает.

— Почему новую группу, которая после «Ленинграда» у вас появилась, «Рубль» вы назвали?

— От слов «рубиться», «вырубать», «врубаться». Собственно, рубль как денежная единица от «рубить» и произошел...

— С долларом рубился...

— (Улыбается). Нет, его рубили. С долларом рубль никогда не рубился, хотя при царе, видимо, твердой валютой был, но очень давно, во времена Достоевского.

— Проект «Рубль» продвигая, полюбившиеся хитовые песни из репертуара «Ленинграда», вам славу принесшие, исполнять вы категорически отказывались — это тоже сознательно сделано было?

— Конечно. Если уж ты какую-то идею определенным набором музыкальных инструментов воплощаешь, либо это, либо что-то другое делаешь. Тот набор музыкальных инструментов, те возможности, что у «Рубля» были, исполнения песен группы «Ленинград» не предполагают — вообще никак! — иначе это совсем ерунда будет: проще говоря, я бы такую музыку не слушал.

— «Ленинград» вы возобновили, потому что новые идеи появились?

— Да.

— Музыкальные или другие?

— В контексте популярной песни музыка от текста неотделима — будь то мелодика текстовая, ритмика... Джо Дассена с его мелодекламацией взять — что там важнее? Французский мы не особенно знаем, но...

— ...сердце не разбирается...

— ...это мур-бур-бур как-то очень трогало, особенно женщин. Одно от другого там отделить невозможно — в рамках опять же популярной песни.

(Окончание в следующем номере)   



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось