Один из лидеров крымских татар, бывший политзаключенный Кремля Ахтем ЧИЙГОЗ: «Мне говорили: «Ахтем-ага, нам свой Кадыров в Крыму нужен», три миллиона долларов предлагали. Цифру лично Аксенов озвучил»

«Судилище уст­раивает страна-захватчик. В такой ситуации, зная истинные намерения заказчика этого процесса, ни о какой объективности и самостоятельности суда не приходится говорить. Мне суждено принять этот приговор как приговор для всего крымско-татарского народа от российской Федерации, которая оккупировала мою родину». Это фрагмент выступления Ахтема Чийгоза в крымском «суде» перед оглашением приговора. В сентябре 2017-го российская оккупационная власть приговорила его к восьми годам строгого режима.

Один из лидеров крымско-татарского народа, заместитель председателя Меджлиса, бывший депутат Бахчисарайского районного совета Чийгоз был задержан российскими силовиками в Крыму спустя почти год после аннексии — в январе 2015 года. Причиной ареста стало участие в митинге 26 февраля 2014 года перед зданием парламента Крыма, когда в поддержку территориальной целостности Украины вышли тысячи крымских татар. Оккупационная власть инкриминировала Чийгозу статью 212-ю Уголовного кодекса РФ — «организация массовых беспорядков», хотя формально, даже по российским законам, Крым на тот момент был под украинской юрисдикцией.

Чийгоз провел в симферопольском СИЗО почти три года, пока 25 октября 2017 года его вместе с другим крымско-татарским политзаключенным Ильми Умеровым не обменяли на двух россиян, обвиняемых турецкими властями в шпионаже. Обмен прошел при активном содействии президента Турции Реджепа Эрдогана. Сейчас Чийгоз живет в Киеве и продолжает активную борьбу за освобождение Крыма.

«Еще до аннексии я был в «черной тысяче» — неофициальном списке людей, которым нежелателен въезд в Россию»

— Готовилась к интервью и обнаружила, что в российской «Википедии» нет о вас статьи. О Мустафе Джемилеве, Рефате Чубарове, Ильми Умерове и других лидерах крымско-татарского народа есть, а о вас — нет. Почему?

— Еще до аннексии я был в «черной тысяче» — неофициальном списке людей, которым нежелателен въезд в Российскую Федерацию. Помните наводнение в Крымске летом 2012 года? Тогда я последний раз был в России. Меджлис мне поручил поехать в Крымск и Новороссийск, помочь крымскотатарской диаспоре на Кубани, я же там в свое время долго прожил.

Мой приезд вызвал резонанс: заместитель главы Меджлиса едет. На границе с Россией, в порту Кавказ, меня демонстративно приветливо встретили люди в чине полковников и выше, даже документы за меня заполнили. Я был очень удивлен, не разбирался тогда, позже понял: это эфэсбэшники.

— Почему российские спецслужбы взяли вас на контроль за несколько лет до оккупации Крыма?

— Позже узнал, что фигурировал в некоторых кремлевских аналитических докладах по Крыму как лицо, представляющее опасность для «русского мира». Фигурировал из-за своей активности в деле защиты прав своего народа, которая им казалась агрессивной.

— «Они долго пытались меня купить» — о ком конкретно речь?

— Аксенов, Белавенцев, Темиргалиев несколько раз весной 2014-го к себе приглашали, говорили, что готовы со мной сотрудничать: мол, Мустафа Джемилев со своей позиции не сойдет, но у вас не меньший авторитет в народе... В общем, мелкие дешевые противопоставления устраивали. (Сергей Аксенов — так называемый глава аннексированного Крыма, Олег Белавенцев — с 2014-го по 2016 год — представитель президента РФ на захваченном полуострове, Рустам Темиргалиев — так называемый экс-первый вице-премьер Крыма. — «ГОРДОН»). Я слушал и ждал, к чему конкретно они ведут.

— Они это сформулировали?

— Сказали: «Ахтем-ага, вы яркая уважаемая личность среди крымских татар, жест­кий борец, а нам нужен свой Рамзан Кадыров в Крыму». Хотели, чтобы я такую роль выполнял. И деньги предлагали.

— Сколько?

— Первый раз предлагали около трех миллионов. Цифру мне лично Аксенов и Белавенцев озвучили.

— А другим какая цифра озвучивалась, не знаете?

— Ну, например, того же Ремзи Ильясова купили за 300 тысяч долларов, а на руки выплатили только 70 тысяч долларов.

— Вы сказали, что три миллиона долларов предложили при первой встрече. Дальше сумма увеличивалась?

— Цифра не менялась, но менялись условия. Например, однажды было сказано: забирайте Бахчисарайский район, даем вам там зеленый свет, мы не вмешиваемся. Я ответил, что мне весь Крым нужен. Весь и без них. Говорить с такими людьми о чес­ти бесполезно.

— С Аксеновым разговаривали таким же спокойным, ровным тоном, как со мной сейчас?

— Он меня о-о-очень хорошо знает. У меня до оккупации было с ним несколько «горячих» встреч, на которых объяснялся с ним на понятном ему языке.

— А его язык — это?..

— Скажем так, силовой. Я пояснил ему, что такое родина и человеческие ценнос­ти.

— Сейчас, на пятом году аннексии, не жалеете, что отказались сотрудничать с оккупационным режимом? В конце концов, могли остаться с родными в Крыму, может, даже хоть как-то защитить крымских татар от репрессий, преследований, тюрем?

— Я весь год этим и занимался, пока уже меня самого не арестовали.

«Кто из влиятельных чеченцев приезжал в Крым в разгар аннексии? Сурков, но мы даже шанса ему не дали начать с нами «переговоры»

— Правда, что в разгар аннексии в Крым приезжали влиятельные чеченцы и угрожали крымским татарам, чтобы они не поднимали бунт?

— Приезжали, но угроз не было, это мифы, которые активно распространялись. Я за многие процессы в Крыму могу ответить, потому что находился в гуще событий не месяц-два, а 25 лет. Надо отделять реальные события от мифов, чтобы дать правильную оценку событиям 2014-го, чтобы изменить ситуацию изнутри, выстроить стратегию освобождения Крыма.

— Кто из влиятельных чеченцев приезжал?

— Сурков (помощник президента России, неофициальный куратор так называемого украинского вопроса в Кремле, фамилия по отцу — Дудаев. — «ГОРДОН»). Но мы даже шанса ему не дали начать с нами «переговоры». Он, конечно, пытался встретиться, но мы не дали повода. Как повод возникает? Засылаются гонцы, прощупывают, а ты отвечаешь: «Хорошо, давайте попробуем». Мы таких поводов не дали. Когда Сурков первый раз послал своих гонцов, мы сразу сказали: «А о чем вообще разговаривать?!». Все, точка.

— Помню слухи четырехлетней давности, будто в Крым приехали кадыровцы и обещали вырезать семьи тех крымских татар, кто осмелится противостоять российской оккупации.

— Слухов-сплетен очень много было. Чтобы им верить, надо совсем не знать ментальности кавказских народов. Какой чеченец осмелится вырезать крымских татар? Даже наши девушки тогда писали: «Наши мужчины соберутся в Джами и сумеют объяснить своим братьям, куда они попали». Я в тот период встречался с чеченцами из Москвы, их представили как серьезных и влиятельных. Объяснил им все с большим уважением и почтением, не осторожничая. После мы разошлись.

Мы и ряженых казаков, которые постоянно были в Крыму, никогда серьезно не воспринимали, так же, как их «самооборону» — банду, которую они там собрали. Они были фактором дополнительной внутренней дестабилизации и напряжения, но не угрозой. Мы бы их за 15 минут нейтрализовали. У нас внутри было достаточно механизмов, чтобы пресечь и обезоружить любую внутрикрымскую угрозу.

— Тогда почему весной 2014 года случилось то, что случилось?

— Войска России вошли, российский спецназ. Это уже совсем другое. До оккупации в Крыму не раз возникали определенные меркантильные маргинальные организации. Но как только их ставили против национального крымско-татарского движения — мы их сметали.

Пророссийская власть в Крыму, которая всегда видела в нас угрозу, выставляла вперед спецподразделения «Беркут» МВД или «Альфа» СБУ. Помните противостояние на Ай-Петри? Тогда против 32 крымских татар выставили полторы тысячи сотрудников спецподразделений, и все равно полчаса сломать не могли, так мы отбивались. Хотя одному из наших ноги и ребра поломали, другому печень прострелили.

26 февраля 2014-го мы настолько были внутренне напряжены, что, когда выходили на митинг, были уверены в своих силах, сомнений не было: никаких сепаратистских политических решений депутаты принять не смогут.

— Помню этот многотысячный митинг у здания Верховного совета Крыма в Симферополе, когда проукраинские силы, прежде всего крымские татары, вышли в поддержку Евромайдана. Было полное ощущение, что вы от­стояли свои по­­зиции. Но в ту же ночь здание захватил российский спецназ, а 27 февраля горст­ка депутатов под дулами автоматов проголосовала за проведение «референдума» о статусе Крыма.

---

---

— Когда мы расходились с площади, опасения оставались. Но мы не ожидали именно военной оккупации, наши действия были политическими. 26 февраля народу собралось очень много, мы не дали этой сессии принять решение о «референдуме». Логически после этого что должно было следовать? Что СБУ, милиция, спецпод­разделения примут соответствующие меры. Но вместо этого соответствующие меры принял российский спецназ и захватил ночью Верховный совет.

Слышали перехваченные телефонные переговоры Глазьева и Затулина? (Сергей Глазьев — советник президента России, Константин Затулин — депутат Госдумы, основатель Института стран СНГ. — «ГОРДОН»). По их задумке все в Крыму встретили бы Россию хлебом-солью, вышли бы на улицу с радостными приветствиями. Вместо этого на улицу вышли мы, крымские татары. Мы сломали сценарий Кремля, ему пришлось идти силовым путем и захватывать Верховный совет Крыма с помощью «зеленых человечков». Никогда не забуду Симферополь утром 27 февраля. Никогда. Я не видел город таким даже в 1990-х...

— Пустые, безлюдные улицы?

— Абсолютно.

— От страха?

— Да. Одно дело — сидеть на диване, пялиться в телевизор и ждать прихода «русского мира». И совсем другое — когда этот «русский мир» к тебе пришел в реальности в лице террористов и боевиков.

«Самыми тяжелыми были 2014-2015 годы, шизофрения «Крым наш!» затронула все слои населения, включая обитателей тюрем»

— Вас почти три года продержали в симферопольском СИЗО. Пытки были?

— Некоторые вещи не люблю и не хочу рассказывать. Всякое бывало. Помню период, когда в СИЗО были Афанасьев, Костенко, Коломиец и другие украинцы. Сенцова к моменту моего ареста уже увезли. Ни о каких пытках по отношению к ним или кому-то другому внутри СИЗО я не слышал. Даже Панова, когда его привезли в СИЗО, спросил: «Тебя прессуют?». Он сказал: «Нет». А во время этапирования физически проблемные моменты были. Где-то до мая 2015 года наше СИЗО в Симферополе по инерции оставалось украинским, никого не прессовало. Даже инструкции оставались на украинском.

— Не секрет, что за каждой зоной или изолятором закреплен смотрящий из криминального мира. Вы с ними столкнулись в симферопольском СИЗО?

— Самыми тяжелыми были 2014-2015 годы, потому что шизофрения «Крым наш!» затронула все слои населения, включая обитателей тюрем. Понимаю, почему за решеткой так относились к Сенцову и Балуху, ко мне и другим непокорившимся. Сколько бы ты ни радовался приходу России, внутри себя все равно понимаешь, что совершил предательство. И когда на твоем фоне находятся люди, которые попали в тюрьму, прошли пытки и все равно не сломались, естественно, это корежило. У меня были беседы с внутритюремным миром, который не понимал, почему я не рад приходу «русского мира» и агрессивно выступаю против.

— Как заключенные формулировали свое недовольство вашей позицией?

— По-разному, спрашивали: «Зачем тебе это надо? Смотри, Россия пришла, сейчас и то будет, и это». Я отвечал: «Ну, сами увидите». И они увидели. Это вначале кажется, что террор как принцип воздействия на население осуществляется выборочно и тебя никогда не коснется. Законы, прописанные в России, направлены прежде всего против собственного населения, а не какого-то условного врага.

— Но ведь в тюрьмах свой отдельный мир и свои правила.

— А какая разница? Это только кажется, что сидящие там люди другие. Нет, такие же, как везде, только в других условиях. Правила в тюрьме упорядочены внутренними отношениями, а не так, как на свободе, где каждый подлец может выставить себя героем, пропетлять или пробить себе дорогу локтями. За решеткой понятия «правильно — неправильно» жестко разделены и упорядочены, но там такие же люди, у которых свои предпочтения.

«Эфэсбэшники давили на криминальных авторитетов, чтобы они жестко по мне отработали, но воры отказались»

— Ходили слухи, что эфэсбэшники настоятельно просили криминальных воров «поработать» с вами в тюрьме.

— Эфэсбэшники давили на криминальных авторитетов, чтобы они жестко по мне отработали, но воры отказались. Они сами мне говорили: «Ну да, было такое указание извне».

— Почему отказались?

— Потому что не по понятиям. Потому что потом с них в другой тюрьме спросят: «Чем Чийгоз нарушил принципы, что вы так жестко его наказали?».

— Что стало самым тяжелым за три года в тюрьме?

— До сих пор не знаю, как отвечать на этот вопрос. Когда был под арестом, меня часто спрашивали: «Как ты?». А что отвечать? Ну как я? Я в тюрьме (смеется). Рассказывать об условиях содержания бессмысленно. Я мужчина, я принял эти условия и не собираюсь излишне акцентировать на них внимание.

— Один заключенный мне рассказывал, что мечтает пройтись босиком по земле, потому что все годы в тюрьме проводит на бетонном полу.

— Я видел, как некоторые заключенные подписывали чертовы досудебные соглашения с прокурорами, потому что испугались бетонного пола и того, что за решеткой называют туалетом...

— ...парашей...

— ...испугались нар, отсутствия воздуха, антисанитарии. Именно этим ломают, а еще — внутренними отношениями в камере. Но если зацикливаться на бытовых условиях в тюрьме, это тебя быстро сломает и ты подпишешь все, что угодно.

Я много видел тех, кто сломался и пошел на сделку. Пусть прозвучит пафосно, но, как крымский татарин, я отстаивал лицо своей нации, потому что для меня статус гражданина Украины — это принцип, а не декларация.

«Не верю, что оккупация Крыма продлится долго. Я многих пережил. И оккупанта Путина переживу»

— Почему вас с Ильми Умеровым удалось вытащить из рук Кремля, пусть и при помощи президента Турции Эрдогана, а с тем же Сенцовым, Балухом и еще 70 украинскими гражданами до сих пор не получается?

— Сложно сказать. Знаю, что вы, как гражданское общество, исполняете свой долг, постоянно поднимая тему украинских политзаключенных Кремля. Вы проводите акции, привлекаете внимание политиков. И власть, видя это, начинает идти по пути, которого требует общество, поднимает вопрос на международной площадке. Если бы не было давления общества, ничего бы не получилось.

— Но акции в поддержку Сенцова проходят постоянно, давно вышли на международный уровень — и все равно не помогает.

— Общество должно делать то, что должно, — давить на власть, задавать повестку дня. Иначе это не гражданское общество. С другой стороны, мы никогда не садились в тюрьму с ощущением, что нас обязательно вытащат. Мы об этом не думали, мы отстаивали свои позиции.

— Но ведь вы сами говорили Рефату Чубарову: «Я знаю, ты меня вытащишь».

---

---

— Да ну, перестаньте, это были просто слова утешения. Мне жена говорит: «Ты же знал, что тебя посадят. И все равно делал то, что делал, превратив мою жизнь в ад». Она почти каждый день либо возле тюрьмы, либо в суде была. Конечно, тяжело, но не это главное. Мы же там сидели и сидим за улучшения в Украине. Я не верил тогда и не верю сейчас, что оккупация Крыма продлится долго. Я многих пережил. И оккупанта Путина переживу.

— Не уверена, что с исчезновением Путина российская агрессивная политика по отношению к Украине прекратится.

— Нет-нет, конечно, не прекратится. Но если мы и весь мир правильно сконцентрируем свои усилия, деоккупация Крыма произойдет руками Путина.

— То есть?

— Надо заставить его исправить все, что он натворил. Но для этого не хватает концентрации усилий.

— Утопия. Мировое сообщество может сколько угодно декларировать «глубокую озабоченность» военной агрессией Кремля, но чемпионат мира по футболу в РФ прошел, строительство газопровода «Северный поток-2» вот-вот начнется, Трамп и Путин отвешивают друг другу комплименты на встрече в Хельсинки...

— ...а ФИФА заявляет, что доход от чемпионата мира исчисляется несколькими миллиардами долларов, так что ни о каком бойкоте речи нет... Да, это позор для международных институтов. С другой стороны, на акции в поддержку Сенцова даже здесь, в Киеве, выходило не так много людей. А нас должны быть десятки тысяч перед посольством России, десятки тысяч! Цифра очень важна, потому что посольство анализирует и отправляет в Кремль сигнал о резонансности той или иной темы внутри украинского общества.

Как в Крыму было? Сначала многие испугались, подумали: раз даже Чийгоза посадили, значит, нас вообще уничтожат. У людей хаос в головах был. Но прошел год — и эфэсбэшники в СИЗО, в отдельном кабинете, вдруг начали мне говорить: «Мы готовы изменить вам условия».

Знаете, почему готовы? Потому что в каждом доме, на рынке, в городе, на каждом мероприятии — везде говорили: «Чийгоз сидит за нас». А те подлецы, которые хотели предстать перед Россией как носители общественного мнения в Крыму, когда на свадьбы приходили, люди вставали со стола и демонстративно пересаживались на другое место. И эти подлецы со своими семьями в одиночку сидели.

Надо дать людям время — и они осознают. Я же знаю: нация, которая пятый год на фронте защищает свою землю, не может быть равнодушна к судьбе Сенцова, Балуха и других украинских заложников Путина.

«Не видеть, скольким десяткам тысяч принес смерть и горе, — это не закомплексованность. Путин тяжело болен шизофренией»

— Что бы вы сказали Путину, если бы остались с ним наедине?

— Я бы хотел, чтобы он услышал от меня, что на самом деле мы о нем думаем.

— А думаем мы о нем?..

— Это чудовище, которое поставило целью уничтожить мой народ.

— Не демонизируйте. Ну какое чудовище? Ему удалось то, что удалось, из-за абсолютной импотентности и коррумпированности в том числе международных западных институций, отвечающих за безопасность.

— Нет-нет, это монстр. О том, что у него глубокие комплексы, всем понятно. Но он действительно чудовище, потому что не видеть и не считаться с тем, скольким десяткам тысяч людей ты принес смерть и горе, — это не закомплексованность. Путин тяжело болен шизофренией, у него в голове дьявольщина.

— И как такие существа заканчивают?

— Наивно верить в дворцовый переворот, я это и на международных площадках говорил. Но и при власти он долго не останется. Я видел тех, кто пришел править на всю жизнь, а через год исчезал навсегда. Я много чего видел.

Например, сейчас много людей по эфирам ходят и рассказывают, как спасали Крым в 2014-м. Буквально переписывают историю. Знаете, почему? Потому что мы ее не пишем, поэтому пишут они!

— Вы говорите об экс-главе МВД, председателе Совета министров Крыма до 27 февраля 2014 года генерал-полковнике Анатолии Могилеве, который вернулся после аннексии в Киев?

— Могилев способствовал аннексии задолго до 2014 года. Он активно участвовал во всех мероприятиях, связанных с «русским миром», проходивших на Южном берегу Крыма. Он приспособленец, такие люди всегда думают только о собственном благополучии.

Убежден, если бы российский оккупационный режим в Крыму предложил Могилеву ту роль, которую сейчас играет Аксенов, он бы согласился. Но на арену были выдвинуты другие игроки. А Могилеву абсолютно чуждо что-либо украинское, тем более — крымско-татарское. Он по натуре даже не милиционер, а беспредельщик от политики, который через трупы переступит, чтобы свое получить.

Когда я был в тюрьме, Ленур Ислямов (украинский бизнесмен, владелец крымско-татарской телекомпании ATR. — «ГОРДОН») сделал подборку моих выступлений на ATR. Он потом мне говорил: «Ахтем-ага, мы относились к вам, как к человеку, который всегда рубит сплеча, а вы оказались мудрым, сделали ряд прогнозов. Откуда вы это знали?».

«Еще до войны в Крыму было искусственное нагнетание межнациональных и межрелигиозных настроений — через политиков и церкви Московского патриархата»

— О каких прогнозах речь?

— Еще в 2012-м я говорил, что самый опасный наш сосед была, есть и будет Рос­сия. Говорил и писал об этом даже в тюрьме. Мы всегда жили с ощущением опасности, исходящей от России, это у нас в крови. Несмотря на все свои прогнозы, я не думал, что будет именно военная оккупация, не ожидал, что вооруженный спецназ России захватит в ночь на 27 февраля 2014 года Верховный совет Крыма. Меня это шокировало.

К сожалению, пришлось пролить кровь, чтобы все в Украине поняли: россияне никакие не братья. Еще сложнее было объяснить, что у нас, тюрков, гораздо больше общего с украинцами, нежели у украинцев с россиянами. Когда мы получили возможность изучать свою историю в архивах Хан Сарая, мы там через слово читали: Украина, Украина, Украина...

Когда в Киеве начался Евромайдан, я возил сюда ребят из Крыма, нас по 200-300 человек приезжало. Еще до кровавых расстрелов на Институтской говорил своим ребятам: «Война будет». Они сейчас часто вспоминают: «Ахтем-ага, никогда не забудем, когда мы возвращались из Киева, вы говорили, что все это войной закончится». А я эту угрозу от России всегда чувствовал, кожей ощущал, когда по улицам Крыма ходил. Каждый день видел, к чему ведут эти процессы.

— «Эти процессы»?

— Еще до войны было насаждение российского казачества, не­тра­диционного для Крыма, искусственное нагнетание меж­национальных и межрелигиозных настроений. Это в основном через политиков и церкви Московского патриархата насаждалось.

Очень тяжело было менять среди простых людей стереотипы по отношению к крымским татарам. В Советском Союзе, когда мы уже вернулись на родину, в Крым, столкнулись с тем, что эти предрассудки очень глубоко сидят в людях. Их целенаправленно насаждали еще со времен Российской империи, когда начались переписывание истории и ее трактовка с уклоном ненависти и враждебности по отношению к нашему народу. Но своим трудолюбием, толерантностью, европейскостью мы постепенно ломали эти стереотипы.

— Назовите три главных стереотипа по отношению к крымским татарам на постсоветском пространстве.

— Первый — что нас депортировали в 1944-м, потому что мы предатели. Второй — что крымские татары не могут претендовать на Крым как коренной народ. Третий — более современный стереотип — что крымские татары — мусульмане, а значит, изначально являются исламской угрозой.

Когда в 1980-х мы начали из Средней Азии возвращаться в Крым, нас никто не ждал. На всем пространстве СССР именно на полуострове были самые дремучие и страшные стереотипы о крымских татарах. Крым был неким анклавом, куда с выходом на пенсию съезжались партийные бонзы, полуостров был пропитан советизмом. Мы возвращались и натыкались не просто на жесткое непонимание, а именно на враждебность и имперский шовинизм.

С простым народом было легче разговаривать. Мы им говорили: из-за того что вы живете в домах наших стариков, нам больно, но мы готовы строить себе новые дома. Ушли 10-летия, мы в подвалах жили, без воды и света, без дорог, но строили себе новые дома и заселили пустующие земли. И при этом не развязывали конфликтов. Мы свою борьбу против крымской власти вели, взаимоотношения с которой были очень тяжелыми и жест­кими. Знаете, почему? Потому что в нее специально подбирали пророссийски настроенных политиков, часть из которых уже здесь, в Киеве, ходит по телеканалам, лжет и манипулирует.

«Россия себе поставила целью всем доказать: россияне ботву жрать будут, но выпускать ракеты и воевать не прекратят»

— Когда ваша семья после депортации вернулась в Крым?

— В 1979 году мои родители с четырьмя детьми прилетели из Узбекистана в Крым, в Алушту, где дом наших дедов. Но нам не разрешили осесть на родине, отцу дали 24 часа, чтобы с семьей покинуть полуостров. Мы переехали на Кубань, прожили там 10 лет, а после все равно вернулись в Крым в 1989-м.

— Если бы отец не подчинился и не покинул Крым за 24 часа, что было бы?

---

---

— Арестовали бы и на два года посадили за нарушение правил прописки. Там и тунеядство шили.

— А на Кубани в советские времена такой закон не действовал?

— Нет, хотя там были свои жесткие правила. Например, маму не прописывали два года. Отца прописали, но за взятку в две тысячи советских рублей.

— На что жила семья из четырех детей?

— Мы до этого прошли и приспособились к таким тяжелым условиям, что, вы не поверите, на Кубани было проще. Например, осенью был всеобщий сбор овощей. После этого официального сбора мы выезжали и собирали то, что осталось: помидоры, перец, баклажаны. А потом продавали на рынках. Так и жили.

— А устроить детей в школу тяжело было?

— К моменту, когда мы переехали, уже таких трудностей не было. В школу крымско-татарских детей брали, но отношение было не как ко всем. Например, в 16 лет мне для выдачи советского паспорта понадобилась отдельная процедура.

Никогда не забуду, как классный руководитель — очень человечная женщина, царствие ей небесное — плакала и извинялась передо мной, когда я в сердцах сказал: «Как брать первые места в районе, выигрывать олимпиады, я нормальный, а как паспорт получать, так в отдельном режиме?». В общем, я отказался получать паспорт по отдельной процедуре, вышел из класса и две недели не ходил в школу.

— Как вы сохранили язык в русскоязычной среде?

— Срабатывала внутренняя защита: мы пытались не ассимилироваться, не раствориться. Деды наши умудрялись закладывать в нас и передавать через поколения крымско-татарскую культуру. Песни, свадьбы, вечерние разговоры, сказки... В сохранении традиций огромную роль наши старики сыграли. Тогда же не было компьютеров и мобильных, вечером у дедушки с бабушкой сидишь, а они тебе что-то рассказывают на родном языке.

— Что делать рядовому гражданину Украины, чтобы выиграть войну и освободить Крым и Донбасс?

— Исполнять свой долг. Вы, как журналист, должны не просто информировать, но и выделять главное и давать посыл. Очень много белого шума вокруг, много размывания. Я, когда в камере сидел, смотрел их телеканал «Россия», он с утра до вечера мозг выносил. Но они себе поставили целью всем доказать: россияне будут ботву жрать, но выпускать ракеты и воевать не прекратят.

Нам до такого пропагандистского абсурда доходить не надо. Но нам надо сформулировать национальную идею, буквально: кто мы и чего хотим? Мы свои проб­­­лемы знаем, надо научиться их решать.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter