Ку-ку, Федор Михайлович!

Виталий КОРОТИЧ

Когда я рас­сказываю сегодня молодым людям, что в свое время лишь ценой величайших усилий сумел выписать многотомное соб­рание сочинений Льва Толстого, на меня смотрят с сочувствием. С таким же сочувствием на меня глядели молодые американцы, с которыми я попробовал поделиться впечатлениями от встреч с Джоном Стейнбеком: они не то чтобы не интересовались — просто не знали ничего про своего нобелевского лауреата по литературе.

Меняются времена, и приходят совершенно другие критерии. Один из моих коллег в Бостоне не удивился и не позавидовал, а просто выразил недоумение, услышав, какую огромную библиотеку я когда-то собрал. Зачем это? Не думаю, что все до единого американцы или украинцы мыслят на таком уровне, но когда общество предъявляет свои новые стандарты, какой-то части населения они кажутся непривычными.

Как бы в развитие этих мыслей я приобрел у продавца книг на углу замечательное сочинение. Томик небольшой и дешево стоит, но название у него выдающееся: «Все произведения школьной программы в кратком изложении». Есть там и «Дон Кихот» на двух страничках, и «Сага о Форсайтах» — на трех. Книгу явно придумали люди, как бы извиняющиеся за отсталость мышления составителей школьных программ. Они кратенько пересказали для занятых бурной жизнью школьников толстые тома, которые те уже никогда не прочтут.

Кроме этого, самого краткого изложения («Война и мир», том 1, часть 1: «Июль 1805 года. В петербургском салоне фрейлины А. П. Шерер собираются гости...»), там еще есть куча полезных сведений об идейных особенностях указанных произведений («Преступление и наказание» Достоевского: «Центральный образ романа — Родион Раскольников. Его преступление — индивидуалистический бунт против порядков окружающей его жизни»).

Покупая, я сказал продавцу, парню лет 20: «Мне все это читать приходилось, а теперь вот как просто». — «Да, — сочувственно сказал парень. — Мои старики тоже намучились...». Новая жизнь вывела знание собственной культуры за пределы престижности и рассадила внуков читателей Достоевского по сигаретным и пивным киоскам. От этого кажется, что как бы несколько времен смешались в нашем единственном: несколько культурных слоев, несколько совершенно различных систем духовных запросов.

На сценах модными стали адаптации, вариации, разные другие соображения, лишь пунктирно связанные с первоисточниками. В популярных театрах ставят режиссерские варианты романов Достоевского, инсценируют Шолом-Алейхема или Тобилевича с приглашенным балетом и рок-группами. Передовая пресса отмечает смелость, с которой театр шагает вперед, а не топчется в полоне старомодного текста. Ку-ку, Федор Михайлович!

Все это очень интересно, очень непривычно для меня, старомодного (впрочем, к балетам на сюжеты Шекспира и пантомимам на оперную музыку мы привыкли уже давно), и, что касается книг (роман «Пьер и Наташа» в двух томах, продолжение «Войны и мира» на книжных раскладках стоит примерно три доллара), требует еще некоторой практики. Эта практика срастается с мутью «мыльных опер», с завалами книжной макулатуры, которая читается куда легче и интереснее всех на свете Фолкнеров, Хвыльовых и Платоновых, вытесняет их если не на обочину широкого интереса, то туда, к чудакам, к «непростым людям», которым и живется, и работается не так, как всем.

Не дай Бог оказаться «как все» — стандартным существом без особых претензий. Сейчас, когда жизнь ломается, многое становится не таким, как было, — стоит поразмышлять о том, что подлежит сбережению в этой жизни. Пока еще есть из чего выбрать.