Валерий ЛЕОНТЬЕВ: «После того как на концерте в спорткомплексе «Олимпийский» мимо моей головы пролетела стокилограммовая штанга, меня представили к медали «За трудовую доблесть». Правда, потом передумали. Вот если бы голову оторвало, тогда точно бы дали»

У Валерия Леонтьева имеется одна замечательная награда — «Почетный интеллигент Монголии». Никаких особых заслуг перед монгольской интеллигенцией у Валерия Яковлевича, конечно же, нет, кроме того, что он понравился тамошнему Политбюро, когда был на гастролях. Зато в нашей эстрадной Монголии, с некоторых пор именующейся отвратительным словом «шоу-бизнес», Леонтьев, на мой взгляд, давно уже заслуживает почетный титул интеллигента. Причем есть у меня некоторые подозрения, что титул этот будет эксклюзивным. Уроженец Коми АССР, появившийся на свет 60 лет назад в деревушке Усть-Уса, каменщик, разнорабочий, почтальон, тесемщик-смазочник, модельер, книголюб, киноман, актер, певец, композитор, сорежиссер и соавтор своих лучших программ, получивший свое первое серьезное звание — «Заслуженный артист Украины» — почти в 40 лет, он остается на современной «монгольской» эстраде представителем вымирающего вида. Просто поразительно, что за долгие годы пребывания в этом сомнительном бизнесе и опасном для психики террариуме единомышленников к Леонтьеву не прилипло никакой гадости и глупости. Он не охамел, не забронзовел, не поблек, не вылинял, эмоционально не истаскался, а все так же приятен в общении, умен, ироничен, красив и невероятно трогателен. Несколько лет назад, прогуливаясь в силу производственной необходимости перед гримуборными киевского дворца «Украина» во время очередного культурного мероприятия, я ожидала встречи с известным артистом. Внезапно одна из гримерок распахнулась и из нее выкатилась популярная российская эстрадная певица — в махровом халате, драматическом макияже и с незажженной сигаретой в зубах. «Что надо?» — презрительно окинув меня с ног до головы, поинтересовалась пятиконечная кремлевская звезда. «Я не к вам». — «Ну так вышла отсюда и стала вон там!» — лениво, но агрессивно указала она мне мое место растопыренными наманикюренными пальцами. Тогда, во дворце «Украина», я торжественно дала себе пламенную клятву пионера никогда не переступать порог эстрадного закулисья и всячески дистанцироваться от этого удушливого и уродливого мира. Неделю назад клятву пришлось нарушить. «Куда бы вас посадить? — артистично взъерошил волосы Леонтьев. — Давайте сюда, ближе к печке, — освободил он место на диванчике у обогревателя. — Тут тепло».

«Христос, бегущий по стадиону Брянска, Мариуполя и Калуги, выглядит несколько странно»

— Я так понимаю, Валерий Яковлевич, ваши главные требования к помещениям не изменились: тепло, темно и тихо...

Валере полтора года. Усть-Уса, 1950-й

— Ну это не требования. Это пожелания.

— А что вы делаете в помещениях, когда никто не мешает?

— В темноте сплю, а в тепле и тишине — читаю, смотрю кино...

— Что читаете?

— Вкус мой читательский давно уже формируется поклонниками. Еду по какому-нибудь гастрольному маршруту, и каждый вечер мне выдают по книжке. Поскольку у меня с читателями давно уже произошла диффузия вкусов и взаимное проникновение, они знают, что мне нравится, что нет...

А мои любимые детские книжки, старенькие, разваливающиеся, замызганные, по-прежнему у меня на главной полке стоят: «Гиперболоид инженера Гарина» Толстого, «Человек-амфибия» Беляева, «Таинственный остров» и «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна, «Отважная охотница» Майна Рида...

Удивительная штука — за жизнь столько всего потерялось: альбомы семейные, вещи, фотографии, адреса, люди... А книги, которые меня формировали как человека, несмотря на все жизненные перипетии, передряги и переезды, каким-то образом уцелели. Видимо, они слишком многое для меня значили...

— Мне показалось или вы до сих пор ассоциируете себя с некоторыми героями своих любимых книжек?

— Однажды я даже сделал отважную попытку стать героем... Позвонил году в 1982-м или 1983-м братьям Стругацким и сказал, что я такой-сякой их поклонник и очень хотел бы сыграть Малыша (персонаж одноименного романа Стругацких. — Авт.). На что — не помню, Аркадий или Борис, — мне ответил, что в Чехословакии уже работают над этой экранизацией... Правда, я так до сих пор ее и не видел.

— А «Обитаемый остров» смотрели?

— Смотрел, мне понравилось... Прежде всего тем, что фильм Бондарчука снят довольно близко к тексту. Стругацких ведь не надо улучшать. Ну и вообще — снят так, как надо, — умело. Хотя я перед просмотром нервничал — вдруг испортят? Но, мне кажется, они справились.

Валерий Леонтьев прошел фотопробы на роль Христа в проекте Николая Мащенко «Иисус Христос. Суд», но потом от роли отказался. «Я не смог совместить две эти ипостаси: Бога и эстрадного исполнителя»

— Это правда, что вы вначале напросились в сериал Владимира Бортко «Мастер и Маргарита» на роль Иешуа Га-Ноцри, а потом передумали?

— Ничего подобного. Я действительно обращался к Бортко несколько лет назад, но он сказал, что уже все актеры подобраны, кастинг закончен... А вот в Киеве в 1983 году меня действительно приглашал на роль Христа ваш режиссер Николай Мащенко, когда собирался делать проект «Иисус Христос. Суд». Я прошел фотопробы, но потом опомнился. «А вдруг это состоится? — подумал я. — Вдруг это будет удача? И что же тогда меня ждет, какое будущее?».

— И какое будущее ждало бы вас в случае неожиданной удачи?

— Актер, успешно воплотивший образ Христа, как это было, к примеру, в итальянском кино, становится для миллионов верующих сегодняшним ликом и воплощением богочеловека. И вот я представил, что сыграю Христа, мне все поверят, а я вернусь на эстраду и продолжу петь: «Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут...

— ...а он им светит!». По-моему, совершенно гениальный хит для современного Христа.

— А по-моему, Христос, бегущий по стадиону Брянска, Мариуполя и Калуги, выглядит несколько странно. Ну не смог я совместить в своем представлении эти две ипостаси: Бога и эстрадного исполнителя. Пришлось выбирать. Либо становиться Христом, либо...

— ...оставаться Леонтьевым. В принципе, понятно, почему вы выбрали второе. Христов сейчас много, Леонтьев один...

— (Обхватывает голову руками). Ой, один я такой, один!

«Интервью у меня в последние годы не берут, а пишут обо мне, как правило, без моего участия»

— Я знаю, что вы народный артист России, а вот то, что вы заслуженный артист Украины, узнала совсем недавно.

— Так я же работал в Украине с 1982 года лет семь...

— Мовой владеете?

— Ну на уровне анекдота. Я хорошо понимаю, когда говорят по-украински, но сам не разговариваю — слов не хватает. Хотя мама-то у меня украинка, родом из Запорожской области.

— Вы родились в Коми АССР, мама у вас украинка, при этом в ГИТИС вы когда-то не рискнули поступать из-за диалектного оканья. Зато сейчас разговариваете, как диктор центрального телевидения. Это результат интенсивной работы над собой или вы занимались с преподавателями?

— Мне было 13 лет, когда мы переехали с Севера из-за болезни отца в среднюю полосу России, в Поволжье, где распространен характерный «окающий» говор, который я тут же легко перенял, а потом с огромным трудом от него избавлялся. Ломал себя сам, без посторонней помощи — очень тяжело, но очень быстро.

— Знаменитый американский певец Том Уэйтс однажды заметил: «Когда интервью со мной попадается мне в газете или журнале, я стараюсь выстилать им дно своего мусорного ведра». Как часто у вас возникает аналогичное желание?

— Так часто, как эти интервью появляются. Крайне редко подобного желания у меня не возникает — если разговор состоялся и мне нравится герой, который получился в итоге. Но, к сожалению, бывает это крайне и крайне редко. Отчасти еще и потому, что интервью у меня в последние годы, собственно, и не берут...

— Вот те раз! А пишут о вас по-прежнему обильно...

— Скорее, сочиняют. Пишут обо мне, как правило, без моего участия. Садятся вечерком, по заданию издателя, придумывают что-нибудь эдакое, и к утру уже материал лежит в редакции на столе.

— Вы в курсе, что к вашему юбилею планируется выход трех книг? Первая — «Эпоха Леонтьева» — принадлежит перу вашего друга и помощника Александра Богдановича, вторую написала ваша давняя поклонница, автор третьей — 65-летний композитор Михаил Герцман.

— Начнем с того, что друга такого — Александра Богдановича — я не знаю. Этот человек работал у меня в 90-х годах, но больше не работает, и ни о какой «Эпохе Леонтьева» я слыхом не слыхивал. Впервые слышу от вас. Спасибо, порадовали...

А о мемуарах Михаила Герцмана представление имею. Он действительно был моим другом и руководителем Сыктывкарской филармонии, где я начинал свою карьеру, ему есть о чем рассказать. Думаю, это будет написано интересно, смешно, грустно и, в общем, правильно.

Что касается моей поклонницы, а вернее, журналистки Татьяны Федоткиной, с которой мы знакомы четыре года, то ее книга обо мне под названием «Грешный ангел» выходит на днях. Я ее уже даже читал. Книжка без замаха и претензий на жизнеописание и создавалась на основе наших с Татьяной встреч, которые происходили то в Израиле, то в Москве, то где-то еще...

— Одна из ваших песен и музыкальных программ называлась «Мне кажется, что я еще не жил». Вам сейчас как кажется?

— Теперь мне так уже не кажется! (Смеется). Красивая очень была песня. Но это все романтика, сцена... Хотя, наверное, и сегодня случаются моменты, когда вот так сядешь и думаешь: «Да... Мне кажется, что я еще не жил!». А порой кажется, что ты уже лет 120 оттрубил.

— Вы вообще философски к возрасту относитесь или, как большинство людей, полагаете, что молодость — лучшее время?

— Юность и молодость хороши своим ожиданием. Все, что в этом возрасте происходит, — происходит впервые, и все, случавшееся со мной первый раз 20, 30 и даже 40 лет назад, меня невероятно поражало. Опрокидывало! Удивляло! Изумляло! Первое интервью! Первая съемка! Первый раз в жизни взяли автограф! Впервые зашел в студию, чтобы записать песню! Да даже любая концертная площадка, на которой я выступал впервые, приносила мне массу впечатлений.

А с годами этих впечатлений и ощущений новизны все меньше и меньше становится, и, оглядываясь на ту острую радость узнавания, я и прихожу к выводу, что лучшее время — молодость.

— Вы неоднократно признавались, что детства своего практически не помните и вспоминаете себя приблизительно лет с 13-ти. А свой первый сольный концерт 9 апреля 1972 года помните?

— Да, свой первый сольник я помню хорошо. Он состоялся в Воркуте, во Дворце культуры шахтеров и строителей, где я выступал с оркестром. Тогда я еще не являлся профессиональным артистом, не находился, так сказать, в статусе, но по-своему был уже человеком довольно известным и, как сейчас говорят, раскрученным.

— Что пели?

— То, что звучало в те годы. Тогда в музыкальных магазинах продавались сборники «Песни радио и кино», откуда мы выбирали какие-то интересные крупицы и где, помимо прочего, печатались лучшие зарубежные шлягеры — «Делайла», например. А еще в те годы был необыкновенно популярен испанский певец Рафаэль, по стране победно шел фильм с его участием «Пусть говорят», и в своей сольной программе я исполнял песни из этого фильма.

«За работу на селе наградить меня уже сам Бог велел! Страшно вспомнить, сколько я исколесил леспромхозов»

— Вы возникли на советской эстраде в самый застойный период, и я всегда считала вас таким оппозиционером и отщепенцем. А недавно обнаружила на вашем официальном сайте довольно внушительный перечень наград, среди которых попадаются весьма экзотические. Например, премия МВД в области литературы и искусства, премия Горьковского комсомола, Ленинского комсомола... За что вам, лохматому и неправильно одетому человеку, исполняющему легкомысленную «Делайлу», комсомольские премии? Или вы принимали участие в комсомольских стройках?

— А вы знаете, сколько я по этим стройкам отъездил с выступлениями?! За что, за что?.. За активное участие в милицейских концертах, которых было превеликое множество, а не только те парадные, которые мы видим по телевизору... За работу с молодежью... За трассу БАМа, которую я проехал бесcчетное количество раз из конца в конец... Что еще у меня есть такого экзотического?.. А! Я — почетный интеллигент Монголии! Вот вам смешно, а у них это, между прочим, правительственная награда. (Смеется).

— Я смеюсь, потому что мне больше нравится другая ваша почетная награда: «Отличник культурной работы на селе»!

— Ну за работу на селе наградить меня уж сам Бог велел! Страшно вспомнить, столько я исколесил леспромхозов. Вообще, мне долго ничего не давали. А потом как-то пошло дело... (Смеется). Хотя одну медаль пообещали, но так и не вручили.

— Очередному Политбюро не понравилась ваша прическа?

— В 1986 году в Москве проходили Игры доброй воли, и в бассейне спорткомплекса «Олимпийский» состоялся гала-концерт. Специально для этого был выстроен пластмассовый поплавок, в котором выступали артисты. Как сейчас помню, я исполнял песню Александры Николаевны Пахмутовой «Алая заря».

Передо мной показывала номер цирковая пара воздушных гимнастов, которые долго вращались под куполом, потом спустились на трапецию и ушли, а трапеция, естественно, так и осталась висеть. Вышел я, спел «Алую зарю», поклонился, и уже когда поднимал голову, почувствовал, что мимо меня пролетело нечто серьезное и тяжелое. Оказалось, это сорвалась металлическая стокилограммовая штанга, на которой крепилась трапеция.

— Судьба Валерия хранила...

«Я — почетный интеллигент Монголии! Вам смешно, а у них это, между прочим, правительственная награда» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— Штанга действительно очень удачно и правильно пролетела — именно в тот момент, когда я склонился. После чего проломила поплавок и утонула в бассейне.

— Ну за такое нужно сразу давать заслуженного мастера спорта!

— Меня представили к медали «За трудовую доблесть». Правда, потом передумали. И я знаю почему. Вот если бы голову оторвало, тогда бы точно дали.

— Посмертно... Вы, кстати, в бессмертие души верите?

— Так альтернативы никакой нет.

— Почему никакой? Умрем — и все.

— Нет, я не хочу такую альтернативу! Я считаю, что нам не остается больше ничего, кроме как верить. Ведь, согласитесь, довольно самонадеянно считать человека венцом творенья, если ему для жизни отведен столь смехотворный отрезок. Человек — просто личинка. Но во имя чего-то же дается этой личинке жизнь? Должно же быть нечто, во имя чего.

— Вы уже поняли, во имя чего?

— Вполне возможно, что здесь, на Земле, мы просто переживаем определенную стадию и готовимся к следующей.

Так приятнее думать, так лучше, так легче жить... Занятней, интересней... Кто-то живет с верой, уповая на встречу с богоподобным существом, с седобородым дедушкой, сидящим на небе и за всеми нами наблюдающим: хорошо себя вел — будешь кушать пряники, плохо — будешь страдать. Кто-то себе иначе представляет этот расклад. Но в большинстве своем люди все-таки надеются, что церемония на кладбище либо в крематории — это не финал.

«Мало того что меня сейчас уничтожают словом «юбилей», так начните еще говорить про музей»...

— Кроме экзотического перечня наград, у вас еще и довольно экзотический перечень профессий. Почтальон, разнорабочий на кирпичном заводе, тесемщик-смазочник на льнопрядильной фабрике, режиссер-постановщик... Как вы сейчас считаете, это полезный опыт или без каких-то профессий вполне можно было бы обойтись?

— Без каких-то точно можно было... По-настоящему полезный опыт я стал приобретать, когда уже работал артистом Сыктывкарской филармонии. Я побывал на невероятном количестве концертных площадок, включая совершенно крохотные — вроде нетопленной церкви в деревушке Лойма, где у меня состоялось первое выступление в статусе профессионала.

Мороз стоял -40, из сугробов отрывались дрова, потом ими топили церковную печку, и лишь после этого на концерт приходили все 20 зрителей...

В принципе, я благодарен своему полезному опыту, хотя мой опытный период и затянулся. Уж слишком долго это длилось, слишком трудно протекало, слишком много было всяких преодолений и борьбы. Думаю, полезного могло быть и поменьше.

С другой стороны, именно благодаря этому опыту я по сей день очень хорошо адаптируюсь к любым условиям: если нет горячей воды, если нет никакой воды, если есть холодная гримерка, холодная площадка или поезд, в котором не топят...

— Вы все еще берете с собой кипятильник на гастроли?

— Уже нет. Сейчас возим чайник. (Показывает электрический чайник). Прогресс! Сегодня в гостинице заказал кофе, но его несли минут 25, чтобы он хорошо остыл... Поэтому возить с собой чайник очень удобно. (Смеется).

— В одном из журналов я недавно прочла, как один московский студент получил в наследство от своей тети 40 видеокассет с записями ваших выступлений. Тетя была настоящей вашей фанаткой, не пропускала ни одного вашего концерта в Москве, ездила за вами на гастроли, семьей так и не обзавелась, и вы являлись единственным мужчиной ее жизни. Теперь ее племянник ждет, когда откроют музей Леонтьева, чтобы передать туда тетино наследство.

— Мало того что меня сейчас уничтожают словом «юбилей», так начните еще говорить про музей...

— А еще бывает мавзолей...

— (Вздыхает). Если кто-то возьмет на себя труд организовать такое место на земле, как музей, то, наверное, я не стану ему мешать.

— Тем более что бронзовый бюст, который можно было бы возле музея поставить, у вас уже есть.

— Пока мой бюст у меня дома стоит. Я им не хвастаюсь, но он мне нравится. Хорошая профессиональная работа. Очень романтический человек вылит в бронзе, и даже бронза позволяет прочесть мечтательность в его взоре.

«Черт! Про Родину поет... Что же с ним делать?»

— Кстати, среди тетиных видеокассет есть настоящий раритет — первое ваше выступление на ТВ.

— Все мои первые выступления на ТВ были вырезаны. Наверное, имеется в виду то далеко не первое выступление, которое, наконец, пошло в эфир. Что же у меня в эфир-то пошло впервые? По-моему, я туда прорвался с песней Давида Тухманова «Там, в сентябре»... (Поет): «Там, там, в сентябре, кленовый лист светился, как звезда»...

— Благодаря чему вы тогда прорвались?

— Цензура прошляпила.

— В песне Давида Тухманова было что-то антисоветское? Какие вообще претензии предъявляла к вам цензура?

— Ну лохматый — понятное дело. Костюма нет... Все эти члены комиссий в пиджаках и галстуках очень любили ходить на мои концерты, в обязательном порядке требуя для просмотра тексты. Перед началом каждого концерта прибегал с выпученными глазами мой директор: «Где, где, где взять тексты?! Садись — пиши! Пришла комиссия!». То комиссия из райкома, то из обкома, то инспектор из отдела культуры райцентра...

— А что можно было обнаружить в текстах ваших песен, если вы только о любви всю жизнь поете...

— Они все время сидели и искали у меня какие-то элементы крамолы: дескать, не призываю ли я к чему-нибудь, не хочу ли кого-то свергнуть, не пытаюсь ли подорвать существующие устои: моральные! политические! социальные!

— Ну эстетические существующие устои вы же пытались подорвать? И таки подорвали!

— Да ничего я не хотел подрывать и мечтал лишь о том, чтобы меня оставили в покое. Господи! Самый крамольный текст у меня тогда был — Гумилев, песня про жирафа. Всего лишь!

— Ничего себе — всего лишь! «Ты плачешь? Послушай! Далеко-далеко, на озере Чад изысканный бродит жираф...». А вдруг вы воспеваете преимущества озера Чад по сравнению с озером Байкал?

— Воспевать Гумилева тогда, конечно, было нельзя, но и до «Жирафа», и после они все время ходили и вынюхивали. Сидят-сидят, читают-читают и ничего в моих песнях не находят. «Черт! Про Родину поет... Что же с ним делать?».

— Про Родину поет, а сам лохматый...

— А сам лохматый... Еще их безумно напрягала крайняя степень проявления эмоций. Тогда ведь на сцену полагалось выходить не только застегнутым в прямом смысле слова, но и эмоционально.

«Сегодня «хит» — это когда проплачена тысяча эфиров»

— У вас нет ощущения, что сейчас стопроцентных хитов как-то меньше стало?

— Ну сегодня понятие «хит» несколько изменилось относительно понятия, которым пользовались 15-20 лет назад.

— Хит — это ведь не просто популярная песня, а песня, остающаяся популярной годами и десятилетиями. То, что намертво прилипает, въедается в мозг и сердце. А то и в душу...

— И то, что прилипает, и то, что въедается, и то, что уже давно не крутят по радио и не показывают по телевизору, а оно все равно с тобой. А сегодня «хит» — это когда проплачена тысяча эфиров.

— Вы платите за эфиры?

— Не плачу. Да у меня их и нет... (Смеется).

Как правило, когда проплаченные эфиры кончаются, кончается и хит. Исполнитель тоже порой кончается вместе с эфирами... Потому что если в понедельник тебя показали уже не семь раз, а шесть, во вторник публика начинает забывать.

«Все уже, слава Богу, закончилось: и дохлые крысы, и битое стекло в варенье»

— У меня все не идет из головы тетя с видеокассетами... Валерий Яковлевич, вы когда-нибудь задумывались, какому количеству женщин сломали жизнь, став их единственным мужчиной?

— Задумывался! Не вы мне открыли глаза на эти драмы...

— А что в вас такого особенного?

— Мне кажется, сначала людей привлекает упаковка, а потом уже содержание, которое, собственно, и удерживает интерес. К упаковке ведь рано или поздно привыкаешь. Хотя исключительно по внешнему, так сказать, исполнению некоторые меня воспринимают до сих пор. При том, что я, наверное, не самый красивый человек на свете...

— Да ладно!

«Мне кажется, сначала людей привлекает упаковка, а потом уже содержание, которое, собственно, и удерживает интерес. Хотя по упаковке некоторые меня воспринимают до сих пор. При том, что я, наверное, не самый красивый человек на свете...»

— Нет, морда, конечно, в угол не смотрит... (Кокетливо). Но бывают и красивее.

— Вы сейчас страдаете от произвола поклонниц или страсти понемногу улеглись?

— Улеглись. В быту намного легче стало.

— Дохлых крыс жертвы неразделенной любви вам больше под дверь не подбрасывают?

— Это все уже, слава Богу, закончилось — и крысы, и битое стекло в варенье...

— Какие еще сюрпризы преподносили вам влюбленные в вас люди?

— Когда-то я долгое время жил в подъезде, который никак не охранялся... Домофон — это все-таки ерунда. И не жизнь у меня была тогда, а ад! Кроме всего прочего, моя московская квартира находилась рядом с Белорусским вокзалом, поэтому ко мне регулярно наведывались не только поклонники, но и просто слоняющиеся и мучающиеся от безделья люди, которые каким-то образом узнавали, что тут неподалеку живет Леонтьев.

В три часа ночи, в четыре утра, в пять, в шесть — звонок, стук в дверь! Пьяные, больные, сумасшедшие, какие угодно — открывай, хотим поглядеть на Леонтьева! Первое время я милицию вызывал, а потом ей приезжать надоело. В общем, при первой же возможности я из той квартиры бежал.

Сейчас все-таки, при нынешних условиях, можно себя как-то оградить от зрительского любопытства и обезопасить свое существование. Да и поклонники мои старше стали и уже не отваживаются на некоторые вещи, которые сделали бы 20 лет назад.

— Но ведь среди ваших постаревших поклонников наверняка попадаются и молодые...

— (Оживленно). Вы знаете, я думаю, это связано с тем, что я никогда не был модным. Никогда модно не пел, модно не выглядел, модно не одевался...

— Боже упаси! При этом вы всегда подозрительно хорошо выглядели. И даже сейчас, на пороге своего юби... дня рождения, выглядите замечательно. По группе крови питаетесь?

— Да что попало ем! Просто необходимость регулярно отрабатывать два часа на сцене держит меня в форме. Я как-то бездействовал довольно долгое время. Валялся после операции на колене и довалялся, незаметно для себя перейдя в очередной размер. Обязательно нужно двигаться. Движение — это жизнь.

— Однажды вы изрекли нечто, что меня совершенно обескуражило: «Не верю я словам любви. Слишком много их слышал. Потому и не верю. Сегодня — «люблю», завтра — «не люблю»... Во что же верить еще, Валерий Яковлевич, если не в любовь? В тяжелое машиностроение и черную металлургию?

— Ох, не знаю... Может, в сердцах сказал? Под влиянием сиюминутного настроения? Может, имел в виду какого-то конкретного человека и какой-то конкретный пример, когда сегодня «люблю-люблю-люблю», а завтра «не люблю»? Не нужно так уж буквально воспринимать это мое признание. Даже если действительно так сказал, я так не думаю... Верю, верю я словам любви!

— Как известно, вы большой любитель и собиратель великих русских частушек, но почему-то никогда не исполняете их на широкой публике...

— Слушайте, но они же совершенно не... Ну просто не... совершенно...

— Если вы имеете в виду ненормативную лексику, то, во-первых, русская частушка ненормативна в принципе, во-вторых, это кладезь народной мудрости, а в-третьих, то, что «совершенно не», сегодня благополучно исполняется даже на сценах академических театров.

— У меня уже был некоторый опыт, связанный с публичным исполнением частушек. Как-то на телевидении, когда обрушилась эта лавина, что, дескать, можно все, везде и обо всем, в одной известной программе одна известная телеведущая меня просто спровоцировала. И я исполнил. А потом она это прокомментировала. Дескать, какой кошмар! Известный певец, кумир миллионов — и вдруг такое... Поэтому больше я на провокации не поддавался. И не поддаюсь.

— Ну мне хотя бы спойте! Клянусь, это останется между нами!

— Я вам лучше анекдот про шоу-бизнес расскажу. Стоят на трассе две проститутки. Одна старая, вторая совсем молоденькая. И старая молоденькой говорит: «Ну зачем ты сюда пришла? Вон посмотри на меня, я уже достоялась... А ты юная, цветущая, свеженькая девочка! Иди продавщицей в ювелирный магазин, в отдел парфюмерии, в Дом моды — тебя обязательно заметят... Или в шоу-бизнес!». — «Ну да, в шоу-бизнес! Меня сюда-то мама еле отпустила!».

«А как бывают счастливы женщины! Зашла к хирургу с плоской грудью, а вышла — просто счастливицей!»

— За время пребывания в шоу-бизнесе, куда вас долго никто не выпускал, вы исполняли и поп, и рок, и диско, и Моцарта, и арию из оперы «Фауст» «Люди гибнут за металл»... Есть сегодня в этом бизнесе нечто, чего вы еще творчески жаждете?

— Я бы с удовольствием записал пусть не программу, но отделение неаполитанских песен: «Санта Лучия», «Вернись в Сорренто»...

— Это правда, что вас нужно регулярно хвалить?

— Да, очень способствует взаимопониманию со мной, особенно на работе...

— ...что если вы записываете песню и вас вовремя не похвалить, вы начинаете петь еще хуже? Вы назло поете хуже?

— Нет, это такое мое свойство. Меня убивает неприятие, а конструктивной разумной критики я давно не слышал.

Критики и так не творцы, а разрушители по своей природе, потому что в основном лишь ругают, поругивают и обругивают. Хотя попадаются, конечно, люди, которых слушаешь с любопытством и интересом, примеряя на себя их взгляд и точку зрения, а если они еще чего-то предложат — вообще замечательно. Но такую критику я не слышал много-много лет. Главные мои критики — это мои музыканты, артисты балета... Практически каждый день они меня и критикуют, и поправляют, и замечания делают. Я сам на записях и репетициях обычно призываю: «Ребята, не молчите, если что не так...».

— Вы говорили, что если бы вам представилась возможность прожить несколько жизней, еще не факт, что вы бы опять пели. Скорее всего, стали бы пластическим хирургом и делали бы людей красивыми. Вы действительно полагаете, что пластическая хирургия делает людей красивыми?

— А какими счастливыми она их делает!

— Возьмем, к примеру, Майкла Джексона...

— Но ведь он был счастлив... А как бывают счастливы женщины! Зашла к хирургу с плоской грудью, а вышла — просто счастливицей!

Хирургия, любая, не только пластическая, дает колоссальный и ощутимый результат. В отличие от терапевтов или психоаналитиков, результатов труда которых мы не видим, все, что делают хирурги, можно ощутить здесь и сейчас. Спас, шунтировал сердце, пересадил органы...

— Сделал женщину счастливой...

— И не одну! Я считаю, это прекрасная профессия, одна из самых необходимых человечеству.

«Мне очень не нравится, когда меня называют трудягой»

— У вас планируется юбилейный тур?

— Я бы не провозглашал это так тотально — «юбилейный тур»! Поеду в Питер, где всегда отмечаю свои дни рождения в концертном зале «Октябрьский». Это традиция, и я не вижу причин ее ломать. Потом собираюсь в Америку, где давно не был, затем в Израиль, в Германию...

— На планете есть места, где вы еще не бывали, но очень хотели бы?

— В Новой Зеландии! Я так себя ругаю, что до сих пор туда не выбрался. Обычно под «колыбелью цивилизации» принято подразумевать Африку, но мне кажется, что Новая Зеландия — единственное место на планете, способное нам сегодня напомнить о рождении человечества.

Я был в Австралии, и мои коллеги во время выходных не на пляже лежали, как я, а в Новую Зеландию летали — полюбопытствовать, потому что рядом. А я вот на пляжах провалялся и теперь жалею.

— У вас был непродолжительный период, когда вы решили сочинять музыку...

— (Перебивает). Ой, мне, наверное, следовало этим заняться, дабы окончательно понять, что не стоит лезть не в свое дело.

— А какое ваше дело? «Певец» для вас — не совсем точно, потому что вы еще и танцуете, и являетесь соавтором своих шоу, и принимаете активное участие в создании своих костюмов. «Шоумен» — мне вообще не нравится...

— А мне очень не нравится, когда меня называют трудягой. Понятно, что человек должен трудиться. Но, честное слово, не хочется быть трудягой.

— Ну на трудягу вы, мягко говоря, и не похожи.

— Я недавно вспоминал, как в конце 70-х познакомился с одной певицей, — вот она была трудягой! Спала шесть часов в сутки, бедная, а все остальное время трудилась.

Она пела! Она декламировала! Она, понимаете ли, стояла на голове! Она занималась спортом! Она увлекалась пантомимой! Она интересовалась театром! Она все время над собой работала... И она была до чрезвычайности неинтересна, скучна и лишена какого бы то ни было намека на талант.

— Может, именно талант она в себе так упорно и искала?

— Искала, но так ничего и не нашла. Не нужно трудиться, если нет таланта. Это бессмысленно.

— Но вы ведь тоже трудились и о своем таланте узнали не сразу. Когда, кстати, вы о нем узнали?

— Я не узнал, а лишь позволил промелькнуть мысли: «Ах! По-моему, во мне есть нечто такое...». Но мысль эта промелькнула у меня лишь после первого успеха. Первого школьного успеха.

— И все-таки, Валерий Яковлевич, главное — это внутреннее ощущение. Талант ведь далеко не всегда связан с успехом...

— Внутренне я в себе постоянно сомневался и продолжаю это делать. Помню, уже на следующий день после своего успешного школьного выступления подумал: «Да Господь с тобой! Что это ты себе втемяшил? Нет в тебе ничего особенного». Потом, правда, опять в себя поверил, затем опять засомневался... И так по сей день.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter