Леонид КРАВЧУК: «Сколько бы Ельцин ни выпил, он никогда не терял нить разговора»

В дни последнего прощания его великодушно простили. Те, кто выстраивался в очередь к храму Христа Спасителя с цветами в руках, хотели помнить о своем первом президенте только хорошее. Как он хорошо играл в волейбол и теннис. Как преподнес сокурснику собственную радиолу «Чайка», а тот думал, что это подарок от всего курса. Как нежно любил мать, жену, дочерей и внуков. Как незадолго до кончины купался в священных водах реки Иордан. Как стоял на танке, носил туфли фабрики «Скороход» и ездил в троллейбусе. Как под новогодней елкой сказал: «Сегодня, в последний день уходящего века, я ухожу в отставку» и попросил прощения — так в прошлые века осужденные на казнь кланялись миру. Его называли «сильным», «демократичным», «подарившим свободу», в том числе и «свободу слова». Его простили и в эти дни не хотели вспоминать шоковую терапию, о которой Солженицын спрашивал: «Вы свою мать будете лечить шоком?». О чеченской войне, разгуле преступности и бандах бритоголовых, олигархах и дефолте. О том, что подсмеивались над его любовью к спиртному и крылатыми фразами: «Вот такая, понимаешь, загогулина получается», «Если цены превысят в три-четыре раза, я сам лягу на рельсы». Что называли его царем Борисом. И о самом, может быть, больном — Беловежских соглашениях, окончательно разваливших Союз нерушимый республик свободных. Рассказывая в своей книге «Записки президента» об одном из главных событий конца ХХ века — тайной встрече с Шушкевичем и Кравчуком, поставившей крест на Советском Союзе, Ельцин объяснял участие в ней желанием покончить с имперским прошлым России и добавлял: «Я понимал, что меня будут обвинять в том, что я свожу счеты с Горбачевым. Что сепаратное соглашение — лишь средство устранения его от власти. Я знал, что эти обвинения будут звучать на протяжении всей моей жизни». В этом он не ошибся. Ошибся, может быть, в другом — обвинять его будут и после смерти. Леонид Макарович Кравчук познакомился с Борисом Николаевичем лет 20 назад. Тогда ни он, ни Ельцин, оба партработники со стажем, конечно, не могли предположить, что станут президентами разных государств и их дороги переплетутся на одном из самых крутых виражей истории.

«СВОЕЙ ПОДПИСЬЮ ЕЛЬЦИН ОТКРЫЛ ДОРОГУ НЕЗАВИСИМОСТИ УКРАИНЫ»

— Леонид Макарович, в «Записках президента» Борис Николаевич рассказал о секретности, в которой проходила ваша Беловежская встреча. Резиденцию в Вискулях даже охраняло особое спецподразделение. Было страшно?

— Это сегодня Беловежская встреча воспринимается как историческая, монументальная, а тогда ощущения были другие. Ведь в СССР еще была огромная армия, вездесущие спецслужбы. Если бы Горбачев дал соответствующий сигнал, одному взводу спецназа не составило бы труда всех нас повязать.

— А что предшествовало встрече? Вы заранее вели какие-то переговоры?

Ельцин завершил то, что начал Горбачев, — развалил империю. Правда, на ее обломках быстро начала создаваться другая...

— Вообще, идеи, которые созрели в Вискулях, возникли задолго до Ново-Огарево. Помните, в этой подмосковной резиденции Горбачева работали по его инициативе над новым союзным договором? Во время перерывов мы выходили гулять по парку. Я, Шушкевич, Назарбаев, Каримов, иногда присоединялся Ельцин. Вдвоем-втроем ходили и размышляли — можем ли мы этот договор подписать? Большинство собеседников считали, что можем. А я всегда говорил, что он ничего нового не содержит и повторяет договор об образовании СССР 1922 года.

В Ново-Огарево родилась идея (не у меня, а у Шушкевича и Ельцина) собраться без Горбачева. Ельцин сказал, что надо, мол, и Леонида Макаровича посвятить в наши планы. Шушкевич взял на себя миссию организовать нашу встречу. Сначала они хотели провести ее в Киеве. Я предложил собраться в Белоруссии — республика поменьше и, так сказать, политически более нейтральная.

Билл Клинтон: «Борис, ты прав!»

Они согласились. Но и в Ново-Огарево, и в начале нашей встречи в Вискулях речь шла не о договоре, а лишь о заявлении, обращении или каком-то меморандуме (мы и сами не знали, что это будет), где мы собирались представить Горбачеву наши мысли о том, что новоогаревский процесс заходит в тупик.

С такой задачей и ехали на встречу. Но когда стали работать, поняли, что содержание будущего документа по сути соответствует соглашению. И когда мы ответили себе на вопрос, принимать ли такой документ, дело пошло очень легко, потому что формулировки уже были наработаны. Главная из них содержалась в первом параграфе: «Советский Союз как субъект международного права прекратил свое существование».

— Но ваши опасения, что Горбачев пошлет взвод спецназа и вас повяжут, не оправдались. Как думаете, почему?

— Горбачев понимал, что это будет взрыв. У него была репутация демократа, а таким поступком он навсегда скомпрометировал бы себя. Да и как бы отреагировала Украина, если бы ей сообщили, что Кравчука арестовали? Все-таки надо отдать должное Горбачеву, он умел просчитывать последствия, потому что был профессионалом в политике. В отличие от многих наших, которые политики скорее по своему эмоциональному состоянию и сначала делают что-нибудь, надеясь на свое мессианство, а потом думают.

Но если бы у Ельцина были такие убеждения, как у Горбачева, он никогда бы не подписал Беловежские соглашения. Своей подписью он открыл дорогу независимости Украины. О его значении для нас больше можно ничего не говорить, достаточно этого.

— Вы познакомились с Ельциным задолго до его президентства. Каким было ваше первое впечатление?

— Впервые я встретился с ним в Свердловске, где он был первым секретарем обкома партии. Я был тогда заместителем заведующего отделом ЦК Компартии Украины и в составе делегации по изучению опыта организации соцсоревнования ездил по уральским предприятиям.

Ельцина называли «царем Борисом», хотя он был, в общем-то, демократом. При его же преемнике Путине демократия благополучно накрылась...

Борис Николаевич был моложавым и очень энергичным. Даже темп речи у него был быстрый, не такой, как в последние годы. Я видел, как он просто, легко общался с людьми. И они тянулись к нему.

«КОГДА НАЛИЛИ ПО ПОЛНОМУ «ГРАНЧАКУ», Я НАИВНО СПРОСИЛ: «ЗАЧЕМ ТАК МНОГО?»

— Он и в Москве, особенно в период Первого съезда народных депутатов СССР, не производил впечатления компартийного босса с присущим этой касте комчванством — заносчивостью и презрением ко всем, кто стоит ниже на социальной лестнице.

— В Свердловске мне показалось, что Бориса Николаевича по-настоящему уважали. Не помню, какой это был год, но точно — до Горбачева, потому что еще не было сухого закона. Иначе после посещения завода нас бы не угощали в «красном уголке» водкой, причем двух сортов — «Московской» и «Столичной» с красными и зелеными этикетками. Когда налили по полному «гранчаку» (так они называли граненые стаканы), я наивно спросил: «Зачем так много?». Ответили: «Меньше не наливаем». Ничего не оставалось, как за компанию выпить до дна и в хорошем настроении продолжить перенимать опыт соцсоревнования.

— А мне припомнилось подписание договора по Черноморскому флоту в Массандре. В конце дня вы, Ельцин и целая свита вышли к журналистам. На Бориса Николаевича было больно смотреть, он заметно раскачивался из стороны в сторону и не мог внятно говорить.

— За совместными обедами или ужинами обычно все выпивали. Не только он, но и я. Когда заканчивалось какое-нибудь совещание и документы были подписаны, позволяли себе отдохнуть. Кто как мог, конечно... Кто больше, кто меньше. Ельцина врачи ограничивали в выпивке. Бывало, сидим за столом, а к нему подходит врач и шепчет: «Борис Николаевич...».

Одно из главных событий конца ХХ века — тайная встреча Бориса Ельцина, Станислава Шушкевича и Леонида Кравчука в Беловежье

Но к его чести надо сказать, что он никогда не терял нить разговора. Чтобы Ельцин забыл главную идею — это исключалось. Он все держал под контролем. Когда приходили его советники и что-то с ним обсуждали, Ельцин помнил все и твердо гнул свою линию: «Я сказал — так, значит, должно быть так». Да, он мог танцевать, веселиться, но стратегическую мысль, касающуюся главной темы, никогда не упускал из виду.

— Вы общались с Ельциным во время путча?

— Конечно. 19 августа утром еду в Верховный Совет, где меня уже поджидает один из главных гэкачепистов — генерал Варенников, и вдруг в автомобиле раздается звонок. Это Борис Николаевич, который рассказывает, что происходит в Москве. Спрашивает, не могу ли я дозвониться в Форос, где находится Горбачев, потому что из Москвы ничего не получается.

Я тут же по спецсвязи набрал спецкоммутатор, женский голос приветливо ответил: «Да, Леонид Макарович, я вас узнала». Но как только я попросил связать меня с Горбачевым, ее голос зазвенел металлом: «Михаил Сергеевич попросил, чтобы его ни с кем не соединяли, он себя плохо чувствует». Позднее я рассказал Горбачеву об этом, и он ответил, что таково было указание КГБ, чтобы отрезать его от внешнего мира.

— Как думаете, ГКЧП мог взять верх?

Первый российский президент, безусловно, очаровал Запад своей раскованностью и явно чрезмерной как для политика естественностью

— Исключено. Когда я увидел путчистов по телевизору, сразу понял, что эти перепуганные люди ничего не сделают. Кроме того, они просчитались с Ельциным.

Я такого еще никому не говорил, но сейчас скажу. Если бы они пригласили Ельцина в самом начале и попросили: «Борис Николаевич, возглавьте!», гарантирую — все было бы по-другому. А они Ельцина позвали, когда уже распределили между собой должности. Ельцин не захотел, потому что понимал, что ему отводится второстепенная роль.

И Горбачев просчитался, когда думал, что путч подавят в его отсутствие, а он возвратится и скажет: вот видите, если мы не примем жесткие централизованные меры, это может привести к переворотам.

Все просчитались, кроме Ельцина. Поэтому после путча он и стал фигурой номер один.

— Ельцин на танке и Ельцин — крестный отец олигархического строя, при котором в обиход вошло слово «семья» в значении ненасытного и могущественного клана... Иногда казалось, что это два разных человека.

— А у нас нет «семьи»? Или в Казахстане? Где ее нет, «семьи»? «Семья» — это как кессонная болезнь. Большевистская система давила всех и вся, не давала человеку возможности проявить себя. А тут появилась возможность удовлетворять большие желания. Вот они и взяли верх над культурой и демократией. Появились «семьи», кумовья... Еще классик марксизма-ленинизма писал, что на каждом долларе следы крови и комья грязи. Но кому-то одному приписывать вину неправильно, это — черта эпохи, а не особенность Ельцина. Все мы из этой эпохи. Но при этом надо смотреть: открыл человек что-нибудь новое или нет?

Борис Николаевич любил покуражиться в свободное время

Ельцин сделал самые важные первые шаги для России. Он открыл для нее рыночные отношения, свободу слова (многие отмечают, что при Ельцине было больше свободы слова, чем сегодня), при нем приняли демократическую Конституцию. Уже эти три фактора свидетельствуют о Борисе Николаевиче как о незаурядной личности.

«ЕГО ЕЩЕ БУДУТ ДОЛГО ОЦЕНИВАТЬ. ПРАВДА, ТЕПЕРЬ УЖЕ ТОЛЬКО ПО КНИГАМ»

— Своим самым большим достижением Борис Ельцин считал необратимость смены эпох. И все-таки, мне кажется, отпустив на волю Украину, он рассчитывал вернуть ее на российскую орбиту. Подтверждение этому можно найти и в «Записках президента» в разделе о Беловежской Пуще: «Мы вычленили и сохранили идею сосуществования — причем достаточно жестко регламентированного — государств в одном экономическом, политическом, военном пространстве». Но ни одна из частей этого замысла не реализована. Из-за этого испортились ваши с ним отношения?

— Нет, они не испортились. Скажем, я не подписал договор о едином экономическом пространстве, но он ни разу не спросил: «Леонид Макарович, почему вы не подписываете?». Наоборот, я часто слышал от него: «Каждая страна сама решает, как ей быть» или: «Украина сама должна подумать, выгодно ей это или нет». Но чтобы он требовал, настаивал? Нет, такого не было.

«Умом Россию не понять, аршином общим не измерить...»

Я всегда занимал очень четкую и ясную позицию в отношении СНГ, считая, что если оно не станет вроде Европейского Союза, то у него не будет перспектив. Я полагал, что сначала надо завершить бракоразводный процесс для того, чтобы каждая страна укрепилась, а уже потом или войти в европейские структуры, или создать что-то свое по примеру европейских структур. Борис Николаевич считал иначе: СНГ должно стать прообразом будущего Советского Союза. Да, демократического, да, рыночного, но тесного органического объединения.

— А как вы понимали эту знаменитую фразу Ельцина, обращенную к чиновникам: «Вставая утром, думай: что ты сегодня сделал для Украины?».

— У нас многие восприняли это негативно и неправильно. А я — так, как надо: думай об Украине, чтобы не было хуже России. Ельцин был очень дальновидным политиком и понимал: если в Украине плохо, если там кризис, конфликт, это неизбежно скажется на России.

— В России многим политическим лидерам можно поставить такой памятник, как на могиле Хрущева: половина из белого мрамора, половина из черного... Какой, по-вашему, образ Бориса Ельцина сохранится в истории?

— Борис Ельцин заложил основы новой жизни в России и создал новый образ своей страны. Мне довелось объездить всю Россию, но как только я увидел Ельцина, сразу понял, что он и Россия — одно целое. Чего не скажешь ни об одном из прежних и нынешних руководителей государства: нет никого, кто бы настолько ярко воплощал коренные черты россиянина, как Ельцин. В нем сконцентрирована и вся противоречивость России. Бориса Николаевича еще будут долго оценивать. Правда, теперь уже только по книгам.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter