Легендарный украинский режиссер Николай МАЩЕНКО: «Конкин невыносимым стал: никакого представления о приличиях, такте, жуткое самомнение... Напивался, ругался, оскорблял, дебоширил — из-за этих выходок его жена Алла в постоянном стрессе жила. Думаю, не без их влияния она заболела раком, но надо отдать Владимиру должное: смерть супруги его потрясла — остепенился, глубоко верующим стал...»

Дмитрий ГОРДОН. «Бульвар Гордона» 13 Июня, 2013 00:00

Мащенко до последнего дня сохранял в себе пылкую страсть и истовую веру, которая наполняла все его фильмы и благодаря которой преобразилась в свое время провинциальная по духу Ки­но­студия имени Довженко, став одним из лидеров советского кинематографа. Сам Николай Павлович считал себя режиссером трагическим, жанры своих картин определял отнюдь не в киноведчес­ких терминах: исповедь, реквием... Даже получив заказ на очередную советскую агитку, упрямо твер­дил: «Я сни­маю коммунистическую икону», а изобра­зительный аскетизм, изобилие над­рывных крупных планов и свечей были при­званы лишь подчеркнуть это, до самых не­до­гадливых донести.

По сути, всю свою жизнь режиссер одну картину снимал: о вере, безоглядной преданности идее и жертвенности - обо всем том, что в наше прагматичное время назовут высоким безумием. Пожалуй, раньше всех этот неугасимый огонь в украинском коллеге заметил коммунистический диссидент Пьер Паоло Пазолини - на свой фестиваль «Новое кино» в Пизе итальянец отобрал именно мащенковских «Комиссаров», и тамошние критики писали, что эта картина - младшая сестра довженковс­ко­го «Арсенала». «Случайный фильм можно стерпеть, - наставлял позднее Николай Пав­лович (уже лауреат Государственных премий, орденоносец и корифей) своих уче­ников, - но если каждый второй случаен и не преследует высшей цели, это уже грозит опасностью».

Фото Сергея КРЫЛАТОВА

При этом в отличие от зрителей Мащенко знал: когда Конкина-Корчагина везут в инвалидной коляске, под пледом у него американские джинсы, а позднее режиссер с горечью признавался, что историю про Боярскую узкоколейку власти решили реанимировать, потому что надо было набирать добровольцев на строительство БАМа - ну никак не могла советская власть без их героизма и самопожертвования обойтись.

Виноват ли большой художник в том, что власти цинично использовали его талант? Вопрос риторический, но сам Николай Павлович был всегда искренен и своим идеалам не изменял. Именно он ос­новал кинофестиваль «Молодость», по ко­торому знают кинематографическую Ук­раину в мире, и родную студию не из-за чиновничьих возглавил амбиций, а потому что ее надо было спасать. Первым приказом новый директор потребовал оснастить все печатные машинки украинс­ким алфавитом и уничтожить смрад в ко­ридорах, а затем, пустив в ход не­пре­ре­ка­емый авторитет и многочисленные звания, добился для студии статуса «Национальная» - второго после оперного театра.

А вот в личных целях служебное положение он никогда не использовал, поэтому свой фильм о Богдане Хмельницком снимал долгих семь лет - из-за перебоев с финансированием. Можно только догадываться, с какими чувствами, наступив на горло собственной песне, Ма­щен­ко отдал Юрию Ильенко на его «Молитву о гетмане Мазепе» выделенные государством деньги, пожертвовал свой реквизит и вдобавок к нему отпустил Богдана Ступку, который изначально должен был играть у Николая Павловича Хмельниц­кого, - в итоге вместо запланированных 24 серий вышел один двухчасовой фильм, да и тот был нещадно раскритикован.

Сегодня к главным работам его жизни многие относятся с предубеждением: мол, воспетые им герои - апологеты коммунистической идеологии, но ведь, как заявил небезызвестный Геннадий Зюганов, первым коммунистом был Иисус Христос. Впрочем, вдаваться в теологические и искусствоведческие споры не собираюсь - лучше процитирую самого Мащенко. В далеком 75-м, когда по телеэкранам триумфально прошла «Как закалялась сталь» и на стенах студии уже не оставалось места для новых хвалебных вырезок из газет и журналов, молодой режиссер Роман Балаян счел своим долгом сказать коллеге, что ему в этой ленте не все нравится, на что услышал в ответ ироничное: «Балаян, когда картина висит в Лувре, мнение посетителей о ней никого не интересует!».

«В ШЕСТЬ ЛЕТ У МЕНЯ ОБНАРУЖИЛИ ТУБЕРКУЛЕЗ, ВСЕ ВРАЧИ ОТ МЕНЯ ОТКАЗЫВАЛИСЬ И МАМЕ ГОВОРИЛИ: «ОН БЕЗНАДЕЖЕН! УЕЗЖАЙТЕ С РЕБЕНКОМ ДОМОЙ!»

С Дмитрием Гордоном. «В Корчагина я верил, как в Бога! В душе у меня такая горячая вера в этого героя была, но я христианин, и без веры в святое не получается» Фото Сергея КРЫЛАТОВА

- Вас, Николай Павлович, называют и романтиком, и пассионарием украинского кинематографа, а это страстное и высокое восприятие жизни откуда? Детство ведь, откуда мы все родом, вас, мягко говоря, не баловало: после гибели отца-железнодорожника, по­па­вше­го под колеса паровоза, мать - простая свинарка в колхозе, воспитывала одна семерых детей, из которых четверо были приемными, а в бедности, точнее, в нищете, не до возвышенных материй...

- Отец мой погиб, когда мне 19 дней от роду было: рассказами, что его видел, меня обманывали - для успокоения, и с этой мыслью я рос. Только когда повзрослел, братья и сестры сообщили мне правду, и из-за того, что мы с ним так и не встретились, разминулись, я очень плакал. Это я к тому, что иногда можно и не открывать правду, особенно такую болезненную, но у нас в семье врать не умели. Что же касается мамы, хотел бы добавить, что явлением она была исключительным - равных ей в мудрости, любви к детям и самоотречении я не знал, хотя повидал на веку многих, а о маме Григория Чухрая я так заботился, что она даже назвала меня при внуке Павлике и при самом Григории Наумовиче своим вторым сыном. Это было уже, когда Клавдия Петровна переехала в Киев.

- Она в Киеве разве жила?

- Совершенно верно, и это был большущий секрет. Однажды Чухрай-старший с Павликом приехали к ней, видят - столы накрыты, а мать им говорит: «Никто не сядет, пока не привезете сюда моего второго сына...». - «Кого ты имеешь в виду?». - «Колю Мащенко». - «Когда же это он успел вторым сыном твоим стать? Я же ему, - воскликнул с обидой Чухрай, - после «Комиссаров» такую тему предлагал, а он отказался».

Владимир Конкин в роли Павла Корчагина, «Как закалялась сталь», 1975 год. «У него такое лицо, что как ни замажу, как ни изуродую, чтобы попроще выглядело, а оно высвечивало сквозь грязь»

Григорий Наумович был тогда художественным руководителем экспериментального творческого объединения при киностудии «Мосфильм» и хотел, чтобы я снял картину о физике Курчатове, над созданием советской атомной бомбы работавшем, но мои братья-военные сказали: «Эту картину не делай - зачем прославлять «отца» бомбы, взрыв которой может уничтожить сразу многомиллионный город?», и я их послушался.

Потом, когда уже «Как закалялась сталь» снимал, - помните эпизод первой встречи Корчагина с Тоней Тумановой, где он читает роман «Овод»? - мне дали гостиничный номер, в котором, как оказалось, жил сам академик Курчатов, а Бондарчука туда же поместили - он должен был этого ученого-физика играть в вышедшей на экраны в 1974 году картине Игоря Та­лан­ки­на «Выбор цели». Так мы пересеклись в ситуации, когда Сергей Федорович моим актером еще не был, а у другого режиссера снимался.

...Ну и еще несколько слов о маме. В шесть лет - я уже в школу собирался идти - у меня обнаружили туберкулез, и все врачи от меня отказывались, маме говорили: «Он безнадежен! Уезжайте с ребенком домой!». Извините (со слезами), но об этом я в документах читал: у меня от шестого до девятого ребра каверна была...

- Так что, умирать вас оставили?

- Именно умирать, потому что лечить таких тяжелых пациентов никто не брался, и тогда главный врач больницы, незнакомая женщина, фотографию моряка в пилотке достала, с собакой (он был морским пограничником) и спросила: «Хочешь, тебя спасу? Вот как его, только лечение будет долгим - девять месяцев, не меньше». Я как бросился ей на шею: мама родная оторвать не могла - все разрыдались.

Ну и к этому деталь исповедальная. Так я попал в семью врача, у которой были две дочки немного старше меня и прикованный с Гражданской войны к постели боевой побратим ее мужа. После того как красноармейцы целую неделю в ледяной воде под Сивашом простояли, этого человека парализовало так же, как потом Павку Корчагина. Его предлагали от них забрать, обещали в любой санаторий отправить, но хозяева ни в какую не соглашались, так вот, он первым читал мне «Как закалялась сталь», но не просто читал, а еще пел «Орленок, орленок...», «Там, вдали за рекой...» и меня этим песням учил. «Вот когда приедешь домой, - говорил, - маме петь будешь».

Павел с Тоней Тумановой (Наталья Сайко)

Помню, когда заходил к ней на ферму, я так и делал, и что ей и другим свинаркам ни расскажу, все вызывало тогда слезы - вообще, люди сентиментальными были, и я в том числе. Ну как, там, где жесткость нужна, непреклонен - без этого в нашей работе нельзя (да вы и так знаете - сами практически режиссер), а в принципе...

Летом 1969-го я в Закарпатье над фильмом «Комиссары» работал, а в это же время под Ужгородом, совсем недалеко, Бондарчук свою знаменитую картину «Ватерлоо» снимал, и вдруг узнаю, что белую лошадь по кличке Ветерок надо спасать, потому что ей будут рубить в кадре голову и актер уже на резиновом коне репетирует. «Я лучше себя подложу, но животное убить не позволю, - отрезал, - дайте сюда эту лошадь». Завел ее далеко в лес, где ребята, друзья Миколайчука и Брондукова, Ветерка спрятали. Долго пропажу искали, а Род Стайгер, который Наполеона играл, всех спрашивал: «Где моя лошадь? Я же видел в ее глазах слезы» - при этом рассказывал: «Живое существо мне убить трудно, но для убедительности могу», и я понял по его лицу...

- ...может!

- Да!

- В 1933 году вам было четыре года всего, а голод вы помните?

- Конечно, причем запомнил его по одной причине. У нас в Меловатке когда-то человек жил богатый по фамилии Калашник, на все руки мастер: умел мять кожи, столярничать, даже ткать - и когда его рас­­куркуливали, все внутри ему повредили. После этого он уже не работал, а только бродил по селу и кушать просил, но как? - приходил с топором, клал его плашмя и ждал, что что-нибудь на лезвие ему положат. Все запирались от него, потому что боялись, а мама закрыть дверь забыла, и вот режет она последний печеный гарбуз, на наши голодные рты делит, а Калашник стоит и смотрит. Ну, мама скибочку и ему положила, и я навсегда запомнил, как голодные поступают. Он не засунул еду жадно в рот, а поцеловал ей руку и сказал: «Пока этот кусок у меня будет, я выживу».

Корчагин и Рита Устинович (Антонина Лефтий): «Вставай, проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов!..»

«ГОЛОД БЫЛ ЖЕСТОЧАЙШИЙ, И МАМА МЕНЯ СВИНЯЧЬЕЙ КАШЕЙ ОВСЯНОЙ ПОДКАРМЛИВАЛА»

- Вам и вашим братьям да сестрам совсем нечего было есть?

- Дело в том, что я самым младшим в семье был - братья и сестры к тому времени подросли, потом у них и семьи уже появились, и все они маме моей помогали. Разумеется, больше всего хлопот ей доставлял я - капризный был. Однажды дедушка на маму напал, стал что-то грубо ей говорить, так я топор схватил и замахнулся, чтобы его зарубить. Дед рассмеялся...

- Это мамин отец был?

- Ничей! - своих детей у него не было. Он появился ниоткуда, так же, как когда-то и мой отец. У папы только бумажка была, что его фамилия Мащенко, и когда я спрашивал у родных, почему меня Колей назвали, чем им так это имя понравилось, они ответили: «Батюшка в церкви - Николай: мы все его очень любим, и поэтому...».

Про голод еще только два слова. Вы знаете, при том, что это тяжелое, невыносимое испытание, которое не щадит никого и родных делает чужими, все-таки люди были такие в своей щедрости трогательные - передать невозможно.

Помню, привезли из блокадного Ленинграда девочку - она едва ходила, поселили ее у кого-то в хате, так им люди, которые сами голодали, все что-то несли и несли, последним куском делились. Однажды эта девочка вышла... Там пушки стояли, отступающими немцами брошенные, и где-то между ними она уронила кусочек печенья: потом крошки из земли выковыривала и, не вытирая, - только вот так делала (дует):фу! - ела, ела... Эту вот ленинградку с печеньем я запомнил так же, как и щедрость людскую.

Павка и Жухрай (Константин Степанков)

- Три старших класса: восьмой, девятый и десятый - вы оканчивали в Рубежном: неужели каждый день за 50 километров из родного села отправлялись?

- 55 туда и столько же обратно - еще и пешком (от железнодорожной станции за девять километров я жил) топал. Обратный поезд в 10 вечера приходил, пока дойдешь - уже полночь, а чтобы попасть на утренний, шестичасовой, приходилось вставать в четыре, причем зимой снега по пояс, осенью и весной распутица... Однажды упал - на ходу заснул... Маме - она меня в школу всегда провожала - сказал: «У меня нет больше сил, я не хочу ездить учиться» - и услышал в ответ: «Ну, тогда ко мне на свинарник - ты же свиней любишь».

Почему она так сказала? В свинарнике холодно и каждая свинарка должна была маленьких поросяток, которых порученная ей свинья принесла, дома откармливать. Мы их молочком поили, кормили, и всякий раз, поручая моим заботам приплод, мама говорила: «Вот этот поросеночек уже точно будет твой», но потом их забирали: одного, второго, третьего - своего так я и не дождался.

Про щедрость не могу не вспомнить еще раз... 47-й год: казалось бы, война позади - можно уже и не голодать, однако сделано было так, что именно тогда...

- ...жуткий настал голод...

- Да, жесточайший, и мама меня свинячьей кашей овсяной подкармливала.

- Той, что свиньям давали?

Спустя 40 лет после выхода своего фильма отношения к Николаю Островскому, по биографическому роману которого снимал «Как закалялась сталь», Николай Мащенко не изменил. «Мало того, я к нему еще большим уважением проникся...»

- Ну а какой же еще? Из школы, бывало, иду, постучу в свинарник, мама дверь приоткроет, оглянется, нет ли начальства, ложку каши с колючками зачерпнет и мне даст - только устюки повысмыкивает. Я все горячее кушал: когда большая семья (а ели тогда из одной миски), надо успеть хоть что-нибудь проглотить, пока дно не показалось, - вот все и привыкли, так эту кашу только потому мог есть, что организм был закаленным.

Однажды прихожу, а мама рядом с котелком лежит, который ей браты привезли (мы его называли «котелок-победитель»), - в нем немного колхозной похлебки еще оставалось. Если бы я опоздал, если бы не сбежались люди и не позвали бы «скорую помощь», это была бы последняя мамина попытка ту бурду победить. Человеческая еда оказалась хуже, чем свинячий продукт, но и такую давали только тем, кто работает, - остальным и этого не полагалось: вот что такое 47-й год...

- Вы ежедневно до Рубежного до­би­ра­лись - думаю, тогда, сразу же пос­ле войны, это было испытанием не для слабонервных. Кто только не ехал в тех поездах: карманники, бандиты, ин­валиды, которые милостыню просили...

- Они не просили - они ее забирали (смеется).

- Как?

- Требовали и буквально вырывали деньги из рук: ты же им отказать не можешь - последнее отдаешь. Когда они: кто без руки, кто без ноги, кто без глаз...

- ...на тележках, да?..

- ...и на тележках, и на обшитых кожей коленях - ко мне подходили, я, не дожидаясь напоминаний, те 60 копеек, которые мне на обратную дорогу дали, а то и рубль-два доставал, и, надо сказать, люди, конечно, лезли в карман, как тяжело им самим ни было. Тот копейку давал, тот - две или три, но были и пощедрее - те, что побогаче, ведь победители просят, победители! Выносить это было трудно и детям - кстати, дети войны другими были: такими же чувствительными, как взрослые, вот только не знали, за что именно такая доля им выпала.

- Вы столько лет прожили и все, что с вашим поколением происходило, осмыслить могли - вы задавали себе вопрос: за что вам, вашей маме, миллионам людей вокруг эти страдания?

- За то, что не были ни в чем виноваты. Это Господне наказание невиновных за грехи власти, тогдашнего руководства страны, Сталина, а ведь мы все горой за него, за Иосифа Виссарионовича, стояли, и когда мама рассердилась однажды, сказала: «Тогда идите и просите у Сталина и одежду, и тетради, и на кино деньги».

«Я НЕ ВЫДЕРЖАЛ, МНЕ СТЫДНО БЫЛО ЗА ВРАНЬЕ ПЕРЕД ОСТРОВСКИМ, ПЕРЕД КОРЧАГИНЫМ И ПЕРЕД МАМОЙ, ПОТОМУ ЧТО ЕЙ ЭТУ КНИГУ ЧИТАЛ И, КОГДА ОНА ПЛАКАЛА, ВМЕСТЕ С НЕЙ УМЫВАЛСЯ СЛЕЗАМИ»

- До вас были предприняты две попытки экранизации культового советского романа Николая Островского «Как закалялась сталь»: во время войны одноименный фильм снял Марк Донской, и в 56-м году режиссеры Александр Алов и Владимир Наумов выпустили хорошую, полноценную версию с молодым Василием Лановым под названием «Павка Корчагин». Приступая в начале 70-х к съемкам своей картины, вы рассчитывали, что сможете прочитать эту книгу по-новому?

- Я был в этом уверен, - честно! - что-то такое почувствовал: в душе у меня такая горячая вера в этого героя была...

- Несмотря на изломанную эту жизнь?

- Да, в Корчагина я верил, как в Бога! Вначале выбрал на эту роль великого на то время артиста - Николая Бурляева...

- ...прошедшего уже школу Тарковского...

- Ну, он же еще мальчиком прогремел - после «Иванова детства», а потом снимался уже в «Андрее Рублеве», где грандиозно сыграл звонаря Бориску, но у меня еще дочь Бондарчука Наталья снималась, и они сразу друг в друга влюбились: как только на площадке пауза возникала, куда-то вдвоем исчезали.

- Им не до фильма уже было...

- Конечно, но Бурляева я не за то поменял, что они гуляли, а за то, что как я ни старался, какие усилия ни прикладывал, не видел в его глазах веры. Я ему прямо об этом сказал: «Коля, вроде и талантливо ты все говоришь, но у тебя отдельно слова и отдельно глаза», на что он ответил: «Николай Пав­лович, как это все я ненавижу! Я же у Тарковского снимался, я же его ученик - как вам не стыдно какого-то огня тут от меня ожидать?».

- Он, если не ошибаюсь, еще и денег за это безверие свое много просил?

- Николай такого гонорара добился, какой получали лишь семь артистов, в том числе Бондарчук, Ульянов и Смоктуновский - 75 рублей за съемочный день.

- Да вы что?! - и советское государство такие деньги платило?

- Ему - да... Я полгода по кабинетам бегал и выбил-таки Бурляеву персональный гонорар, а поскольку у Корчагина много съемочных дней было, суммы, которую планировали ему выплатить, хватило бы при тех ценах на две машины. Коля за эту роль держался, но я не выдержал, мне стыдно было за вранье перед Островским, перед Корчагиным и перед мамой, потому что ей эту книгу читал и, когда она плакала, вместе с ней умывался слезами.

Когда привез картину в Рубежное, мама еще была жива - она уже плохо видела, но даже тем, что могла рассмотреть на экране, была счастлива, и главное, все зрители в это верили. Помните тот эпизод, где Корчагин спрашивает у мамы: «Яблоки какого цвета?» - и она, пряча слезы, отвечает: «Красного»?..

Один человек - он родом из Югославии, но тогда в другой жил стране - сказал: «Я непременно стану на своей Родине министром культуры, и этот фильм  тысячу раз у нас будут показывать». Я отшутился: «Тысячу раз его показывали только в Китае».

- Да?

- Ну, когда спустя много лет китайцы приехали на Киностудию имени Довженко свою картину снимать, я решил показать им нашу, и вот кадры на экране мелькают, а переводчик молчит. «Почему же вы не переводите?» - спрашиваю, а тот отвечает: «Они знают это все наизусть».

- Бурляева в результате от съемок вы отстранили - он по этому поводу переживал?

- Николай очень сильный человек и своей обиды не выдал - кроме того, я гитару Параджанова ему отдал, которую Сергей Иосифович со своей обычной щедростью мне подарил. Этого подарка Коле хватило, чтобы обрести себя, воспрянуть немножко духом, и ушел вдобавок он не один - за ним Наталья Бондарчук последовала.

...Я его встретил в Москве, когда фильм наш был уже в, мягко говоря, страшной славе, когда машину с Конкиным на руках носили... Бурляев, который уже состоял в родственных отношениях с Бондарчуком, с глубоким уважением ко мне отнесся: «Ну, вы довольны картиной?» - спросил. «Кое-чем да, кое-чем нет, - соврал я, - а вам она как?». Он ответил: «Это серьезно» - я его обнял, мы на этом расстались и никогда в плохих отношениях не были.

- Ну, это, я вам скажу, и для режиссера, и для человека поступок - известного артиста Николая Бурляева на дебютанта Владимира Конкина заменить...

- Особенно для меня - я же никогда двух актеров на одну роль не имел.

- Вы всегда знали, кто именно будет играть?

- Этому я у одного маленького мальчика, художника, научился: когда его спросили: «Ты как рисуешь?» - он ответил: «Я не рисую - я сначала придумываю, а потом обвожу». Вот и я сначала придумывал и только потом обводил.

- Почему же Конкин? Где вы его нашли?

- А он у меня и в массовке играл, и в эпизоде - гимназиста Лещинского. Тот такой крутой весь из себя, хотел на Тоню Туманову впечатление произвести и стал прогонять Корчагина, который рыбу удил в пруду возле особняка, где жила девушка. Потом кинулся на него с кулаками, а Павка его как долбанет, и Конкин-Лещинский полетел в речку. Я увидел, как он в речке противника своего дубасил - такой всем зубы повыбивает, а кроме того, парень смазливый и должен был подойти.

- То есть он вам понравился?

- Да, у него такое лицо, что как ни замажу, как ни изуродую, чтобы попроще выглядело, а оно высвечивало сквозь грязь...

- Внутренний свет у Конкина был?

- И внутренний свет, и кожа особенная: лощеная, холеная - словом, нерабочего мальчика. Я думал: «Откуда у тебя в Саратове кожа такая?» - он же не сказал, хитрый, бедным себя считал, а отец у него, оказалось, был секретарем обкома саратовского, и это потом мы узнали, потому что его мать мне письмо написала: чем хорош ее сын в роли Корчагина - на 10 страницах все излагала.

«КОНКИН ЖЕНЩИНУ ОСКОРБИЛ, ГРИМЕРШУ, - ОНА ВЗАИМНОСТЬЮ ЕМУ НЕ ОТВЕТИЛА. ВОТ И ПОЛУЧИЛ В ГЛАЗ, НО ЗА ДЕЛО»

- Для него назначение на главную роль полнейшей неожиданностью ста­ло?

- Разумеется, этого он никак ожидать не мог и даже после разговора со мной до конца не верил, что я это сделаю. Такого в моей практике еще не было, но меня сам Бурляев довел, а тут еще «кавалеристы» советовали наперебой: «Николай Павлович, попробуйте Конкина. Вот увидите: если на лошади поскачет, то и кони, и всадники - вся массовка за ним, а не за Бурляевым побежит».

- Это правда, что на съемках Конкин от кого-то в глаз получил?

- Да, но за дело. Он же невыносимым стал: «Я Конкин!» - и все тут. «Ты, ты, ты и ты из массовки - идите сюда». Вообще, никакого представления о приличиях, такте, жуткое самомнение, но в Москве он всем сразу понравился.

- Только его, мол, давайте?

- Да. «На картину, - сказали, - любые деньги просите, хоть 100 тысяч, хоть миллион», но мы настолько были скромны, что сняли дешевле - даже бюджет, на прос­тую картину положенный, не истратили.

- За что же новый Корчагин в глаз получил?

- Конкин женщину оскорбил, гримершу. Она его «обидела» - взаимностью, как артист привык, не ответила - вот он ее и обругал.

- И за нее кто-то вступился?

- Вот именно - этот правдоискатель отомстил ему и за себя, и за других...

- ...и за того парня...

- ...и, главное, знаете, кто врезал? Актер, который играл Цветаева - того гада, который по сценарию сам потом скурвится: когда Корчагин захочет с ним поговорить, застанет у него проститутку - помните? Позже этот персонаж окончательно опустился, но тогда еще был комсомольцем.

- Фамилию актера мы назвать можем?

- Юрий Ротштейн... (Как актер больше известен под фамилией Мысенков. - Д. Г.).

- И что же, Конкин вышел на съемочную площадку с бланшем под глазом?

- Да, потому что я специальный дописал эпизод. Тогда же остановить работу нельзя было ни на день - мы спешили, поскольку премьера к 7 ноября была приурочена, и я придумал, что Павке снится, как его белогвардейцы расстреливают, а в это время приходит Жухрай и стучит ему в окно. Стук Корчагин слышит во сне, ему кажется, что это пулеметная очередь, и когда Жухрай входит и спрашивает: «А что с тобой творится? Глаз кровью затек, дрожишь весь», он отвечает: «Сон мне приснился. Страшный. Расстреливали меня из пулемета петлюровцы».

...Конкина много раз наказывали, но он худой-худой, а сдачи, когда надо было, давал...

- Смотрите-ка...

- Вообразите: Володя на строительстве узкоколейки бревна таскает. У самого одни кости, а несколько бревен кладу - несет...

- ...и огонь в глазах!..

- ...и страшных усилий не видно - на лице ни один мускул не дрогнет. Я: «Ну что же ты?», а он: «Николай Павлович, еще два бревна положите», и добавили ему, да таких - ни конца ни краю не видно. Казалось бы, тяжесть нечеловеческая, но он нес, правда,  до конца не дошел - упал, и эти две колоды по его ногам скатились. Я думал, от ног ничего не останется, однако Володя поднялся и дальше сниматься пошел.

- Когда вашу кар­тину на советском телевидении показали, на вас сумас­шед­шая слава об­рушилась, а это правда, что создателей «Как закалялась сталь» даже на Ле­­нинскую премию выдвинули?

- Я ее уже в руках держал.

- ???

- Возвращаюсь из Болгарии, по которой славно проехал, и вдруг меня вызывают в ЦК. Беседовали в узком кругу - министр культуры (еще не Безклубенко, а его предшественник Романовский) и секретарь ЦК КПУ Валентин Юхимович Маланчук, друг московских Сусловых и вообще влиятельный человек, который на борьбе с национализмом сделал карьеру.

Мне сказали: «Николай Павлович, вам будет Ленинская премия присуждаться. Нужна только ваша подпись - вы со списком актеров согласны?». Я: «Вы знаете, тут Федора Панасенко нет». Они: «Вы что? Он же алкоголик!». - «Нет, это замечательный актер, и его герой Корчагина в партию принимал, - отвечаю, - у меня праздника без него не будет». Меня попросили: «Николай Павлович, выйди на минутку», и только потом уже рассказали, что взбешенный Маланчук воскликнул: «Ну так и не будет у него праздника!».

Первым человеком, который об этом узнал, был Тяжельников, тогда первый секретарь ЦК ВЛКСМ, и он сказал: «Коля, не жалей - тебе Ленинскую премию от 15 миллионов коммунистов дать хотели, а мы тебе комсомольскую от 34 миллионов молодежи даем».

- Вам с вождями нашими после триумфа фильма «Как закалялась сталь» приходилось общаться?

- Да, из многих стран.

- Леонид Ильич Брежнев среди них был?

- Да, во время ХIХ съезда ВЛКСМ славно с ним побеседовали (кстати, там же Тяжельников подвел меня за кулисами к первому секретарю Димитровского комсомола Болгарии Енчо Москову и сказал: «Вот этот человек сделал Корчагина»). Трудно назвать тех, с кем я не встречался, - со всеми, от Свободы и Герека (президента ЧССР и первого секретаря ЦК ПОРП. - Д. Г.) до гэдээровского генсека Хонеккера. Не говорю уже про Фиделя, кубинского лидера, - одним словом, видел я многих, а ведь картина могла 7 ноября 1973 года и не выйти, если бы не заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Смирнов, который за прессу, радио и телевидение отвечал. Этот человек моим советчиком был и помогал все цензурные препоны пройти, потому что немцы меня как-то спросили: «Что вы снимаете?» - и я по наивности правду ответил: «Создаю современного Иисуса Христа для молодежи». Они раззвонили об этом на всю Европу, и в Советском Союзе паника началась - я потом так извинялся, чуть на коленях не ползал.

«ОСТРОВСКИЙ ПРОЖИЛ СВОЮ ЖИЗНЬ ТАК И В ТАКИХ МУКАХ, ЧТО ПЕРЕД НИМ НА КОЛЕНИ ВСТАТЬ НАДО, ПРИ ЭТОМ ОН ПОБЕЖДАЛ - И ПОБЕДИЛ!»

- Действительно ли по количеству просмотров в Советском Союзе картина «Как закалялась сталь» оказалась после «Семнадцати мгновений весны» на втором месте?

- Да - при том, что второе место она заняла в кинопрокате: уже после того, как на основе телевизионного фильма была киноверсия выпущена и ее стали показывать в кинотеатрах.

- Неужели десятки миллионов людей ее посмотрели?

- Да, это не брехня - в то время журнал «Советский экран» выходил, который эти вещи отслеживал. Он достоверные данные публиковал - никакой фальши, никакого надувательства, как сейчас практикуют, там не было.

- Благодаря вам в 22 года Владимир Конкин безумно популярным стал - он от свалившейся на него славы с ума не сошел?

- Иногда мне казалось, что он на грани. Ну представьте: Театр Моссовета объявил, что приглашает его на роль, но самого Конкина там еще не было. Актеры приходят - вся стена завалена письмами: их пачки, мешки, и какой конверт ни возьми, Конкину, Корчагину, Конкину, Корчагину адресован.

- Актеры, небось, обрадовались...

- Они возмутились: «Что это такое?». - «А вы не в курсе? - услышали, - у нас новый артист будет». Те сразу смекнули: «Надо поставить его на место - затрем!» - и, действительно, жизни не дали - он там всего год выдержал. Спасло Владимира то, что Театр Ермоловой в спектакль «Казанский университет» его пригласил, где он играл молодого Ленина, - это его оградило...

- Мне между тем приходилось слышать, что временами Конкин совсем неадекватно себя вел...

- Да, напивался, ругался, оскорблял, дебоширил - из-за этих выходок его жена Алла в постоянном стрессе жила. Думаю, не без их влияния она заболела раком, но надо отдать Владимиру должное: смерть супруги, которая три года назад скончалась, его потрясла. Он остепенился, глубоко верующим стал - во всяком случае, так говорит и пока поступает.

- А он талантливый человек?

- Считаю, талантливый - хотя бы потому, что у меня за других актеров пять-шесть героев разными голосами озвучивал, а это непросто.

- Позднее он у Станислава Говорухина в еще одной культовой ленте «Место встречи изменить нельзя» снимался, и мне рассказывали, что у Конкина были постоянные стычки с Высоцким, - они просто в пух и прах ругались...

- Ну, вы знаете, Высоцкий... Он из тех актеров, которые говорят партнерам: «Ты стой здесь, а я там - подойдешь со спины, а тут я к тебе повернусь и скажу, что тебе делать», однако при всем при том... Помню, я жил в гостинице, когда по телевизору эта картина шла, - мне уходить надо, а дежурная с ключом пропала, и я не могу выйти из номера. Опаздываю, ищу ее везде, полгостиницы поднял на ноги - наконец, разыскали пропажу. «Где вы были?» - спрашиваю, а она: «Вашего Корчагина в одном фильме смотрела», так что...

- Работу «вашего Корчагина» в «Месте встречи» вы одобрили?

- Вполне, а еще он мне понравился - просто обязан это сказать - в картине Глеба Панфилова «Романовы. Венценосная семья». У него там роль офицера, который до конца остался верен царю, - не могу понять, как Володя ее сделал, но это было настолько сильно, а я за него так волновался, что искренне плакал. Кстати, Харитонов (режиссер обоих моих актеров взял) учителя больного царевича там сыграл, и это последний фильм, где я их в хороших ролях видел.

- С Конкиным вы сегодня общаетесь?

- Ну вот сейчас собираются снимать о нем документальный фильм опять - он уже звонил, при­едет. Дружим, конечно, - вы же знаете: я в актере, а актер во мне, мы друг в друге, и в данном случае мы еще и в Корчагине, и в порядочности.

- Сегодня, спустя 40 лет после выхода вашего фильма, когда столько известно, когда стал доступен огромный массив информации, вы свое отношение к Николаю Островскому и к его книге «Как закалялась сталь» изменили?

- Честно говоря, нет - мало того, я к нему еще большим уважением проникся. Это не простой мальчик - большой писатель, а то, что за него, по слухам, дописывали... Если бы напечатали то, что он сам написал...

- ...может, было бы еще лучше?

- О! - страна была бы потрясена: думаю, не меньше, чем когда Михаил Кольцов опубликовал в «Правде» статью о его судьбе. Ну да, книгу крупные авторы переписывали...

- Кто? Командированные комсомолом в Сочи редактор журнала «Молодая гвардия» Анна Караваева и ее заместитель Марк Колосов, которые своего ничего заметного не создали?

- Мне известные и неизвестные - я их уже позабывал, а когда-то всех знал. Опять же Островский не виноват: он прожил свою жизнь так и в таких муках, что перед ним на колени встать надо, при этом он побеждал - и победил!

- Вы считаете, его жертвенность не была напрасной? Взять даже строительство той узкоколейки в Боярке - кому оно в таких нечеловеческих условиях было нужно и почему ее с таким надрывом, с таким пренебрежением к отдельно взятой личности прокладывали? Нет таких мыслей у вас?

- Вы знаете, над этим задумываются все, и я не исключение, но опять же кому претензии предъявлять - кому? Могу только самому себе за то, что так истово верил, но я христианин, и без веры в святое не получается.

- Когда «Как закалялась сталь» смотришь, сознаешь: да, прекрасная режиссура, да, блистательная игра актеров, но над книгой, по которой это снято, над самой картиной одно слово, на мой взгляд, витает - бессмысленность. У вас такого ощущения нет?

- Ну, прямо такого нет, хотя, конечно, спрашиваешь себя: за что такие страдания?..

- ...и зачем?..

- За что и зачем? - такой вопрос есть, но не мне, если честно, его задавать, и не мне на него отвечать, потому что я бы тогда предал память о маме, которой читал «Как закалялась сталь» и с которой вместе над этим романом плакал.

(Окончание в следующем номере)