Александр ГОЛОБОРОДЬКО: "До сих пор страшно вспоминать, что я чуть не стал убийцей"

На счету актера Театра имени Моссовета Александра Голобородько более 30 кинофильмов: "Туманность Андромеды", "Инспектор уголовного розыска", "Черный капитан", "Цирк зажигает огни", "Поговорим, брат...", "Белый снег России", "Любимая женщина механика Гаврилова", "Битва за Москву" ("Стратегия победы"), "Царская охота". Но визитной карточкой 67-летнего актера остается главная роль в самом успешном проекте (сегодня его назвали бы блокбастером) студии "Таллинфильм" - картине Григория Кроманова "Последняя реликвия". Его Габриэль, этакий эстонский Робин Гуд, под песни в исполнении Георга Отса легко покорял противников на экране и зрительниц в залах кинотеатров. Фильм стал лидером проката - в течение 1971 года его посмотрели 45 миллионов.

"НЕМЦЫ УВЕЛИ ОТЦА В ОДНИХ ЧЕРНЫХ САТИНОВЫХ ТРУСАХ"

- Александр Александрович, вас не раздражает, что актера Голобородько вспоминают прежде всего по картине "Последняя реликвия"?

- Ни в коем случае! Этот фильм стал одним из главных событий в моей жизни - после него я ощущаю себя настоящим актером кино. Я снимался в нем в 1969 году, когда родилась моя дочь. Уже повзрослев, она посмотрела это кино и сказала: "Папа, а ты классным парнем был тогда!". Я пересматриваю его иногда и вижу: он, как хорошее вино, с годами становится все лучше и лучше.

В Эстонии (мы снимали на киностудии "Таллинфильм") и ко мне, и к моему герою, несмотря на все произошедшие перемены, относятся потрясающе хорошо. Помню, как ездил туда на 25-летие картины, на которое пригласили всю съемочную группу. Все прошло, как в Голливуде, - пресса, телевидение. И настолько было здорово, что я понял: хорошо, если у актера есть хотя бы одна такая роль.

- Вы ведь наш земляк - родом из Украины?

- Из Днепродзержинска. Ужасный город! Промышленный, задымленный, вокруг одни заводские трубы. Да еще и строились эти заводы и фабрики без учета розы ветров, а как кому хотелось - стиль такой был у товарищей коммунистов. Я прожил там 17 лет, вплоть до поступления в институт. С одним перерывом - на Вторую мировую войну. Перед самой оккупацией мы переехали в пригород, к деду. Он был председателем колхоза имени Октябрьской революции, коммунистом и эвакуировался со всей семьей, остались только мы. Я был еще очень маленьким, поэтому родители не рискнули со мной ехать.

- Вы помните то время?

- Это странно, ведь летом 41-го мне не было еще и трех лет, но многое отложилось в памяти. Например, тот день, когда в город вошли фашисты. Утро, мы завтракаем - отец, мама, брат и я. На столе - порезанные на четыре части помидоры, куски хлеба и сала. Будто сейчас слышу лай нашей собаки, потом выстрел и ее визг. И я знаю: пришли немцы, это они убили нашу собаку! Ну откуда я мог знать, что ее убили?! Дети в таком возрасте еще не понимают, что такое смерть.

Я выглядываю во двор и вижу людей, походящих не на немцев, а, скорее, на негров: то лето выдалось жарким, и они были загорелые, грязные, без головных уборов. Двое заходят в нашу калитку, поднимаются на крыльцо. "Партизан? - спрашивают отца, и, не дав даже одеться (а он сидел за столом в одних черных сатиновых трусах), накинув на него сверху плащ, уводят. Его забрали туда, где, на въезде в город, собирали всех мужчин. Там их фильтровали и подозрительных расстреливали.

Расстрелов вообще было очень много. Когда немцы входили в город, наши войска к тому времени уже ушли, и он не защищался. И из окна одного из домов кто-

то - говорят, это был милиционер - открыл огонь и убил младшего офицера и двух солдат. Немцы подожгли дом, и человек этот погиб. А все мужское население улицы, начиная с 17-летних пацанов, они собрали и расстреляли. Конечно, я не ощущал всей трагичности происходящего, просто это зафиксировалось в моем сознании как факт.

- Оккупацию вы пережили в Днепропетровске?

- В Деевке, есть там такой район. А когда немцы отступали, они собрали молодые семьи с детьми, в том числе и нас, и погнали в Германию. Правда, догнали нас только до деревни Большая Софиевка в Криворожской области. Там и освободили. А перед этим, ночью, разбросали на ночлег по хатам. Хорошо помню: горит каганец - коптилочка такая и мама ругает отца последними словами. Именно это в результате спасло ему жизнь. Немцы, когда отступали, всех мужиков расстреляли. Заглянули и к нам: "Зольдатн?". А мама им: "Господь с вами, какой солдат? Алкаш несчастный!". И почему-то они ей поверили.

Утром мы проснулись, говорят: "Нет власти!". А потом пошли наши танки, да даже не наши, а американские - мы их называли "щука". С них спрыгивают солдаты - тоже чумазые, без головных уборов, с закатанными рукавами - и бегут, бегут! А с другой стороны балки - немецкая батарея, там вокруг орудий суетятся немцы. Но танки их все-таки обошли. Много лет спустя, снимаясь в фильме "Стратегия победы", я узнал, что это было южное крыло Корсунь-Шевченковской операции - прорыв на Кривой Рог.

До сих пор при словах "линия фронта" у меня перед глазами встает грязная-грязная дорога, утыканная следами лошадиных копыт, в которых стоит вода. И я все не мог понять, почему меня хватают за шкирку и тычут в эту воду лицом. Сейчас знаю, что таким образом меня пытались укрыть от взрывов, а я их не помню. Абсолютно! Но это еще не вся моя военная история.

"В КРЫМУ Я ПРОЯВИЛ СЕБЯ НАСТОЯЩИМ РЕНЕГАТОМ"

- Как, ведь война уже кончилась?

- Иногда она догоняет человека через много-много лет. Поступил я в театральный институт и приехал на первые свои каникулы. Брат говорит мне: "Знаешь, а они ведь вернулись, полицаи, которых после войны посадили!". На дворе был 56-й год, и тех, что были не сильно замараны, амнистировали. А надо сказать, что я из военного времени не помню ни одного лица - ни полицаев, ни фашистов, которые стояли у нас на квартире. А вот мой покойный брат, который был старше меня на пять лет, ничего не забыл.

"Помнишь, - говорит он мне, - того полицая, который нашу маму чуть не изнасиловал? Надо найти его и отомстить!". Взяли мы с ним, как тогда говорили, по "шпалеру" в карман (с военного времени у всех сохранилось много оружия) и - в Де-евку! Ходим по дворам: где водички попросим, где просто спросим какого-то несуществующего человека. И нашли-таки того человека! Договорились, как будем в него стрелять - кто, куда. Ужасно!

Да, мы хотели отомстить за маму... Но как могли решиться на такое?! Сейчас я понимаю, что в тот момент у нас за плечами стояла война: она полностью обесценила человеческую жизнь. Брат совсем уж было собрался идти, но я его остановил. Сказал: "Володя, все-таки сколько времени прошло. А вдруг ты ошибся?! Мало того что мы убьем человека, так еще и сделаем это ни за что!". В общем, вернулись домой.

- Как думаете, ваш брат действительно ошибся?

- Нет, все было правильно. Но по сей день мне страшно вспоминать, как я чуть не сделался убийцей.

- Актерская профессия - мечта вашего детства?

- После войны мой отец работал в колхозе электриком, а в свободное время ставил для односельчан спектакли и играл вместе с мамой. Как правило, они выбирали украинскую классику - "Мартина Бору-лю", "Ой, не ходи, Грицю", "Наталку-Полтавку". Но поскольку родители ролей не учили (у них просто не было на это времени), я... им суфлировал. В зальчике, больше напоминавшем коридор,специально для меня построили маленькую будочку, из которой я "подавал" им текст. И когда поступил в театральный институт, мои однокурсники были очень удивлены:Карпен-ко-Карого, Саксаганского, Котляревского - почти всю украинскую классику - я знал наизусть.

- Вы окончили Киевский театральный институт имени Карпенко-Карого...

-...и по распределению уехал в Крым. Проявил себя настоящим ренегатом: отучился на украинском актерском курсе, а работал в русском театре. Долго объяснять, почему со мной такое случилось. Наверное, уже тогда я понял, что нет культуры русской и украинской, а есть одна общая - нашей цивилизации, хотел подняться над узкими рамками национального театра. Уезжал с большими трудностями, меня долго не отпускали, но вырвался.

- А как вы оказались в Москве?

- Когда наш театр приехал туда на гастроли, меня увидел в спектакле о Блоке по пьесе Штейна "Версия" Михаил Иванович Царев. На следующий день он пришел на "Ричарда III" и уже в антракте подослал ко мне "шпионов", которые сказали: "Михаил Иванович хотел бы с вами поговорить".

- Пошли?

- Как я мог не пойти?! Понимал ведь: речь пойдет о переходе в Малый театр. А надо сказать, что меня уже Театр имени Моссовета пригласил, но как-то вяло: мол, неплохо было бы вам у нас поработать. Разговор он начал с комплиментов: "Здравствуйте, как я рад вас видеть! Как вы лихо вчера играли - просто хозяин на сцене! И куда вас уже пригласили в Москве?". - "В Театр имени Моссовета!". - "Голубчик, не ходите! Идите лучше в Малый - это ваш театр. А что вам предложили в "Моссовете"? А квартиру? И речи не было? Ну если вы решитесь к нам перейти, к какому числу вам приготовить квартирные условия?". Я возьми да скажи: "К 11 декабря!". Адело было в июле.

"В ТУ НОЧЬ МЫ НЕ СПАЛИ, А ВОКРУГ БЫЛИ БАРРИКАДЫ"

- После Москвы у меня были гастроли в Кишиневе, потом съемки, я почти забыл об этом разговоре. Как вдруг приходит письмо - изумительное, не отпечатанное на машинке, а написанное знаменитым царевским почерком: "Уважаемые Светлана Ивановна и Александр Александрович! Ваш переход в Малый театр согласован с ЦК партии и министром культуры (им тогда был Демичев). Квартирные условия будут готовы в срок". Мне тогда очень понравилось, что он позаботился о моей жене. У женщин в театре судьбы заведомо более сложные, и часто так бывает, что приглашают мужика, а жена не у дел.

Было мне тогда 38, поздновато для Москвы. Но мы рванули и девять лет с помощью Царева в Малом театре проработали.

- Почему же ушли?

- К руководству театра пришел человек, которого я не уважал, это и стало первопричиной. А тут еще, как в период душевной грусти вспоминаются старые романы, напомнил о себе Театр имени Моссовета. На юге, в Доме творчества, мы встретились с главным режиссером Театра имени Моссовета Павлом Хомским. "Ты что, - спросил он, - навечно, что ли, в Малый театр?". "Вспомнили, - думаю, - значит, я им нужен". И вот уже почти два десятка лет работаю тут.

Театр имени Моссовета не лучше Малого, но как-то мне ближе. Он демократичнее, в нем меньше обязывающих традиций. Останься я в Малом, там до самой моей смерти говорили бы: "Знаете, мы ведь его из провинции взяли!". А в Театр Моссовета я пришел из Малого - согласитесь, это определенный уровень. К тому же здесь мне предложили потрясающие роли! Митя Карамазов, Алексей Орлов в "Царской охоте"...

- Как думаете, почему большинство ваших ролей про любовь?

- Так ведь это приятная штука! Была у меня тяга к таким ролям, особенно по молодости. Да и амплуа героя-любовника я тогда соответствовал, как говорил Михаил Иванович Царев: был молод, хорош собой и нравился женщинам. Я вообще больше склонен к романтическому восприятию искусства... И идет оно не от ума, а от хребта.

Как ни крути, а самое безопасное искусство романтическое, вы не найдете в нем никакой политической подоплеки. Ну, например, какую идеологию можно извлечь из Лопе де Вега или Тирсо де Моли-на? Вот Шекспир, тот поопасней будет. Кстати, его тоже долго играли как романтического автора, а в 60-х годах стали приспосабливать под нужды дня, даже термин такой появился - "деромантиза-ция" Шекспира.

На этой волне я в Симферополе сыграл Ричарда III, этот спектакль был моим звездным часом, я к нему все время возвращаюсь. Ричарда всегда делали уродом, садистом и подонком, я же играл человека небезобразного - с балетной пластикой, как написали тогда театральные критики, со своим лицом, ну разве что он слегка прихрамывал. Прекрасен, скор, и все-таки - зло! Параллель с некоторыми советскими властителями можно было провести.

- Можно сказать, что советский театр боролся с существующим режимом?

- Скорее, наоборот - он его поддерживал. Творческие взаимоотношения с власть предержащими - наша традиция. Вообще, все безобразия в России всегда начинались с интеллигенции. Судите сами: многие люди театра были в условных контрах с властью, проще говоря, фигу в кармане держали. И при этом все или почти все были членами партии. Что это - беспринципность? Ренегатство? Не знаю, как назвать! Сегодня мы заняли другую, не менее отвратительную позицию: дескать, ни на какой политической платформе не стоим, а занимаемся чистым искусством. А ведь ничего нового в такой постановке вопроса нет. Один из героев пьесы "Уриэль Акоста" говорил: "Все было, всякое бывало!".

- Симферополь покинули навсегда?

- Все значительные события в моей жизни произошли в Крыму: там я женился, там у меня родилась дочь, там я прожил прекрасные годы, начал сниматься в кино и завел множество друзей. Когда в августе 1991 года произошел переворот, я отдыхал в 20 километрах от дачи Горбачева в Форосе. И вот 19-го, рано утром, стучит мне в дверь актер и режиссер Сева Ши-ловский: "Саня, открывай!". - "Сева, - говорю, - будь человеком, дай поспать!". - "Вставай, военный переворот - Горбачеву по шапке дали!". Оказывается, он проснулся утром, включил телевизор, услышал "Лебединое озеро" и сразу все понял. А я звонил в Москву знакомым, работавшим на телевидении, и друзьям, которые занимались политикой и знали Ельцина еще в те времена, когда он пешком по магазинам ходил. Просил: "Передайте, что никакой болезни у Горбачева нет, произошел переворот!".

Хорошо помню и события 93-го года. Мы живем в центре Москвы, на улице Огарева, возле Центрального телеграфа. В ту самую страшную ночь мы не спали, а вокруг были баррикады... С тех пор я очень боюсь переворотов. Но пережитые события помогли мне сыграть Мышлаевского в спектакле "Белая гвардия" по роману Булгакова. Странный все-таки народ артисты, что бы с ними в жизни ни случилось, все в свою творческую копилку тащат.

"КРИТИЧЕСКАЯ МАССА ДЕРЬМА ДОЛЖНА ОБЯЗАТЕЛЬНО ВЗОРВАТЬСЯ"

- В знаменитой картине Владимира Басова "Дни Турбиных" Мышлаевский, скорее, комический персонаж. А каким его играете вы?

- Один хороший писатель, бывший фронтовик Михаил Анчаров, с которым мы дружили, в своем романе "Самшитовый лес" придумал полушутливое-полуироничное доказательство теоремы Ферма. Оно гласит: критическая масса дерьма обязательно должна взорваться. В гражданскую войну, очевидно, критическая масса накопившейся за долгие годы ненависти и взорвалась. Так что "Белая гвардия" для меня - трагедия народная. С этой точки зрения я и старался играть Мышлаевского, хотя какие-то комические черты в нем тоже есть.

- А как лихо вы в этой роли пьете водку!

- В связи с этим замечательная история произошла со мной в Испании. После премьеры "Белой гвардии" в Москве мы со спектаклем "Братья Карамазовы" поехали в Барселону, где наш главный режиссер Хомский ставил "Белую гвардию" в местном театре. У него в то время как раз шли генеральные репетиции. И меня первым делом познакомили с исполнителем роли Мышлаевского. Это был человек громадного роста, со шрамом и громовым голосом, который, как вы понимаете, внешне ничего общего с героем Булгакова не имел - в романе он описан совсем другим.

Я раньше на пляже, особенно выпив винца, любил говорить о себе: "Смотрите: фигура римлянина... периода упадка". Вот и Мышлаевский, по-моему, такой, - хоть и с некоторыми чертами вырождения, но все же высокого класса крови. Испанец этот, которого, кстати, звали Луис, посмотрев на меня, очень расстроился. "Как мне теперь играть? - причитал он. - У вас такая тонкость во внешности. А я?!". Но надо же было как-то помочь коллегам представить "русскую жизнь". Вот я и спросил: "Вопросы по роли есть?". Луис отвечает: "Вопросов - море! И первый - насчет опрокидывания рюмок". Бедный, он не знает, как водку пить!

- Там есть какая-то хитрость?

- Конечно! Ведь если водку не пить, а именно опрокидывать, не чувствуешь ее горького вкуса. "Ладно, - говорю, - давайте в нерабочей обстановке встретимся, я вам все покажу в натуре". А тут как раз приглашает их труппа наших артистов на дружескую вечеринку. Какой они накрыли стол! Огромный, по-украински щедрый: нарезанные большими ломтями куски хлеба, мясо, овощи. Но чем я был совершенно потрясен, так это блюдом, которое у нас называется сальтисон, только там мясо вместе с кровью, как свежина. И много красного вина, а я его как-то не очень...

Пьем, закусываем, разговариваем о роли. И тут они говорят: "Сюрприз!" и выносят... ящик (!) нашей водки - московской, замороженной - в бутылках по 0,75. "Ну, - думаю, - теперь я ему покажу". И начинаю мастер-класс. "Смотри, - говорю, - берешь рюмочку и наливаешь в нее аккурат на глоток. Сколько? Ну, это смотря какой у тебя глоток. Только помни: рюмка имеет свои границы, если больше 70 граммов, то это уже стаканчик. Потом широко открываешь зев и заплескиваешь туда водку, чтобы она попала прямо в горло".

Попробовал он раз, второй. Получается! "Хорошо, - говорю, - только не увлекайся. Идет она легко, а вот последствия могут быть тяжелыми". А Луис мне: "Да чтобы я опьянел?! Мы - испанцы, каталонцы! Давай поспорим, кто кого?". А я раньше считался бойцом - мог солидную дозу на грудь принять, особенно если под хорошую закуску и в душевной компании. Зовем свидетелей - других артистов. "Только, - говорю, - для чистоты эксперимента одно условие - без закуски! В крайнем случае маслинку. Или, если тебе нравится запах твоих носков, можешь ими занюхать". Начали.

Минут через 20 наше руководство, до которого уже дошли слухи, посылает ко мне гонца: "Смотри, не переусердствуй!".- "Так ведь он, - отвечаю, - сам напросился. А отступать не могу - считайте, за честь державы выступаю!". Знаете, мой испанец долго держался, одно время я даже стал опасаться за исход соревнований. По 0,75 мы с ним взяли, открыли еще бутылку. Налили. Луис берет рюмку - и падает на пол как подкошенный.

- А вы?

- А я такой - хорошо взявший, грузный, но на ногах стою. Правда, чувствую: еще рюмки три-четыре - и я тоже не выдержу. И тут мне на ум почему-то приходит старый анекдот, я вам его сейчас расскажу. Умер старый грузин Вано, лежит в доме на столе. Собрались родственники, и старейший в роду говорит: "Вано, встань! Все вокруг тебя собрались - и внуки, и дети". Не слышит покойник. Тот опять: "Вано, встань! Мы открыли бочонок вина, который закопали при твоем рождении. Неужели ты откажешься выпить?". Не шелохнулся Вано. Тот опять: "Вано, встань! Посмотри, какие девушки пришли! Ты же всегда знал в этом толк!". Лежит Вано. Старейшина вздохнул и сказал: "Заройте это говно!".

Так и я, показав на Луиса, сказал: "Унесите это говно!". Никто этого, конечно, не перевел, но его подняли и перенесли на диванчик. А я, для того чтобы добить противника до конца, еще пару рюмок выпил. Вышли на улицу, и я увидел картину, от которой пришел в некоторое замешательство: на секунду мне показалось, что я не в Испании, а у себя дома, в России.

- Что же вы такое увидели?

- Представьте себе: поздняя ночь, прямо на асфальте сидят, обнявшись, и что-то мурлычут два в дупель пьяных человека! "Неужели, - думаю, - и у них все так же, как у нас?". А потом присмотрелся: ба, да это же Луис! И с ним актер, который играет Судзинского. Я к нему наклонился, позвал. Он долго пытался сфокусировать взгляд, но так и не сумел. Я нашел администратора и попросил: "Вы уж позаботьтесь о ребятах". - "Так они, - говорит, - машину ждут".

- И как вы утром себя чувствовали?

- Как огурчик! Я же человек опытный, у меня в гостинице в холодильнике стояли три банки пива, немного водочки. Перед тем как идти в душ, выпил пивка, после душа налил себе 150 граммов - и в аэропорт! Спрашиваю все у того же администратора: "Как там Луис?". Он состроил скорбную физиономию: "Сорвал репетицию! Очень сильно заболел - лежит дома, не может подняться!". - "Как нас проводишь, - говорю, - поезжай к нему, налей 150 граммов водки, - только никак не меньше! - и пусть примет. А потом в душ и на репетицию!". Как мне потом рассказали, так он и сделал, и это его вылечило.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter