Уроженец Киева писатель Лев КОПЕЛЕВ (прообраз Льва Рубина из романа Александра Солженицына «В круге первом») сказал его автору: «Саня! Ты стал обыкновенным черносотенцем, хотя и с необыкновенными претензиями»

Без Льва Копелева история протестного движения шестидесятников была бы неполноценна. Ученый-германист, он написал много книг, в том числе о Генрихе Манне, Ярославе Гашеке, Бертольте Брехте, Генрихе Гейне, о «Фаусте» Гете, о Федоре Петровиче Гаазе — российском гуманисте XIX века, медике по прозвищу Святой доктор, главном враче московских тюрем. Родившийся в Киеве, Копелев незаслуженно почти забыт на своей родине. Воевавший с нацистами, осужденный, реабилитированный и все-таки изгнанный из СССР, он получил широкое признание в Германии, там чтут его память. Работая с не так давно рассекреченными архивами бывшего КГБ УССР, я наткнулась на любопытную докладную, посланную шефом ведомства Виталием Федорчуком первому секретарю ЦК КПУ Владимиру Щербицкому. Сообщение касалось рукописей Льва Копелева и его жены, писательницы Раисы Орловой. За что преследовали писателя? За чем охотились чекисты? Что искали в чужих бумагах?

СУДЬБА ГОТОВИТ ЧЕЛОВЕКА К ЕГО МИССИИ ЧУТЬ ЛИ НЕ С ПЕЛЕНОК

За многими советскими писателями всегда требовался глаз да глаз. Им, слугам одной идеологии, «не должно было сметь свое суждение иметь». Тщательно документировались не только писательские трудовые будни, но и времяпровождение на отдыхе. Расслабившийся на курортной природе интеллигент мог вслед за этим внезапно получить «путевку» в места не столь отдаленные.

Почти одновременно с донесением о Копелевых в архивах обнаружилось аналогичное о Викторе Некрасове. За полгода до обыска в его квартире Виктор Платонович отдыхал в писательском Доме творчества в Коктебеле, и там некто отслеживал каждый его шаг и каждое крамольное слово, о чем доложил своему начальству в КГБ, а то - в ЦК КПУ.

У Копелева было право на бронь, но он пошел на фронт добровольцем. Юрий Маслов, Лев Копелев, Яков Драбкин и Лев Дубровицкий в Добываловском лесу на Валдае, 1943 год

Писательская чета Копелевых поехала отдыхать в Коктебель ровно через год после Некрасова. С fсобой супруги прихватили несколько килограммов рукописей. Вряд ли кто-то тащил бы на отдых такую тяжесть, если бы не боязнь оставить тексты дома без присмотра. Копелевы опасались неспроста. Они знали, что их дом утыкан «жучками», что КГБ проявляет жгучий интерес к затеянной ими серии мемуаров.

Кстати, когда их друг Виктор Некрасов вот так же находился в длительном отъезде, некто неопознанный посещал его квартиру и, уходя, оставил дверь настежь. Благо сосед прикрыл ее, чтобы у воров не возникло соблазна. Этот факт выяснился во время допросов писателя в КГБ.

Надзиравшие за Копелевыми украинские чекисты то ли выманили их из номера на длительную экскурсию, то ли наведывались регулярно, когда те выходили попляжиться. Иначе трудно объяснить, как фотографу в штатском удалось освоить огромный объем текста.

Из «Специального сообщения» председателя Комитета Государственной безопасности при Совете министров УССР В. Федорчука первому секретарю ЦК КПУ В. Щербицкому 27 мая 1974 года:

«Серия «К». Совершенно секретно.

Льву Копелеву, великолепно знавшему немецкий, на фронте нашлось применение в отделе пропаганды. С генералом фон Зейдлицем (комитет «Свободная Германия»), Валдай, 1943 год

С 22 апреля по 19 мая 1974 года в Доме творчества Союза писателей СССР «Коктебель» в Крыму находились Копелев Лев Залманович (во всех других источниках «Зиновьевич». - Авт.), 1912 года рождения, и его жена Орлова (Копелева) Раиса Давыдовна, 1918 года рождения, члены Союза писателей СССР, жители города Москва.

Копелев Л. З. известен КГБ при СМ СССР, является близкой связью Солженицына (в феврале того же года А. Солженицын был выдворен из СССР. - Авт.), работает над написанием книги о своем пребывании в заключении (в 1947 году был судим за антисоветскую агитацию и пропаганду к 10 годам лишения свободы).

В результате проведенных оперативных мероприятий в комнате, занимаемой Копелевым и его женой, обнаружены и сфотографированы принадлежащие им около 900 страниц машинописных текстов. В их числе воспоминания Копелева, в которых он клевещет на советскую действительность...

Добытые в отношении Копелева и Орловой материалы направлены в КГБ при СМ СССР».

Лев Копелев, Александр Солженицын и поэт, писатель, публицист, борец с коммунистическим режимом Дмитрий Панин, 1960 год

Что же это за рукописи, ради которых чекисты провернули рискованную операцию? Может быть, что-то в них представляло особый интерес для секретных служб?

Настанет время, и книги воспоминаний Льва Копелева и Раисы Орловой будут изданы. Сделав в жизни немало ошибок, Лев Зиновьевич взял себе за правило писать обо всем как можно честнее. В предельной правдивости он видел возможность хоть как-то искупить свою вину. В этом состояло его личное покаяние. На подобный шаг многие виновные и поболе, чем он, так до конца дней и не отважились.

Большой, мощный торс, лицо бровастое, седая борода лопатой. Когда его выбросили из СССР, он осел в Кельне и сразу стал местной достопримечательностью. Детишки спрашивали: «Ты Санта Клаус?». И он их не разочаровывал. Взрослые немцы на улицах радостно здоровались. Некоторые - в полной уверенности, что им посчастливилось вот так запросто встретиться со Львом Толстым. Он и их не огорчал. Его тоже звали Лев.

Первая жена Копелева Надежда Колчинская с дочерьми Майей и Леной, 1949 год

Если судьба по-настоящему берется за кого-нибудь, то готовит его к предназначенной миссии чуть ли не с пеленок. Левушка Копелев родился в Киеве. Отец-агроном отвозил его на лето в село, где жили немецкие колонисты, у мальчика было несколько немецких бонн. Немецкий, в котором, как сказал какой-то балагур, слишком много слогов, давался мальчику на удивление легко и стал третьим родным после русского и украинского.

В то чересполосное время, когда Киев переходил из рук в руки, боялись больше всего, как напишет Лев Копелев, петлюровцев, принесших багрово-черное слово «погром». Из-за бесчинств петлюровцев семья восприняла вход в город большевиков с облегчением - тогда это было меньшее из зол.

Когда на Софийской площади выступал Троцкий, Левушка завидовал мальчишкам, которые взобрались на хвост памятника Хмельницкому, и не знал, что теракт в эти минуты не произошел только потому, что готовивший его курсант Киевской школы младших командиров и будущий знаменитый танцовщик Серж Лифарь застыл перед красноречием «красного Льва».

А Лева Копелев был юн, в политике неискушен и мало-помалу втягивался в новую жизнь без бонн, зато в красном галстуке. Впрочем, из пионеров его исключили «за бытовое разложение» - «гулял с буржуазными мещанскими девицами», которые красили губы, носили туфли «на рюмочках» и тоже курили». Был Лев чрезвычайно влюбчив и в своих мемуарных книгах никого не забыл. Пионерок, спортсменок, просто одноклассниц...

Цвет советской литературы и искусства: Владимир Войнович, Борис Мессерер, Фазиль Искандер, Булат Окуджава, Лев Копелев, Андрей Битов, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Виктор Ерофеев и другие, 1979 год

Но тут семья Копелевых переехала в новоназначенную столицу Украины Харьков. Лева не пропустил ни одного харьковского выступления Маяковского, Сельвинского, Асеева. Стал завсегдатаем Клуба литераторов: «В буфете ужинал Остап Вишня»... - «король украинского тиража», как его называли завистники. В бильярдной прохаживался с кием поэт Владимир Сосюра, старательно целился и по-ребячьи огорчался, когда мазал».

Наравне с поэтическими и любовными увлечениями Копелева притягивала политика. Высылка Троцкого за границу зловещим эхом прокатилась по всей стране. Троцкистов истинных и мнимых выжигали и выпалывали с таким остервенением, будто хотели превратить страну в целину и затем засеять ее новыми, не зараженными троцкизмом растениями. Под раздачу попал и Лев.

Он - «за дело»: участвовал в подпольной группе, распространял листовки, ходил на явки. «Действовал соблазн подполья, революционной конспирации», - напишет он в мемуарах.

Арест, правда, продлился всего 10 дней. Отец бросился в ноги знакомому, герою Гражданской войны, у того оказался знакомый прокурор, и Леву выпустили в день, когда ему исполнилось 17. «Кто бы мог тогда предсказать, что холодное дыхание тюрьмы... просквозит через все последующие годы».

Счастье молодости в забывчивости. Лева отряхнул со своих ног прах заблуждений, поступил в университет, познакомился с комсомолкой, студенткой, красавицей Надей, женился на ней, едва ему исполнилось 18, устроился в заводскую многотиражку. Оттуда его, уже поверившего, что все в этой стране делается во благо, отправили в село издавать агитационную листовку. Требовалось призывать крестьян-«саботажников» сдавать государству припрятанный хлеб. Вспоминая о своих листовках в период великого голода, Копелев горько раскается: «Этого греха не отмолить. Ни у кого. И ничем не искупить».

Елена Боннэр, Андрей Сахаров и Лев Копелев со второй супругой Раисой Орловой, в соавторстве с которой он написал книгу «Мы жили в Москве»

ДАВИД САМОЙЛОВ ПРЕДЛОЖИЛ ПЕРЕИМЕНОВАТЬ ОДНУ ИЗ КНИГ КОПЕЛЕВА В «НИ ДНЯ БЕЗ БАБЫ»

Когда отца перевели на работу в Москву, за ним потянулись и Лев с Надей. Он поступил в Московский институт иностранных языков, потом преподавал в знаменитом ИФЛИ - Институте философии и литературы, защитил диссертацию о творчестве Шиллера. В год нападения Германии на СССР, казалось, ничего не могло быть более некстати.

У него было право на бронь, но он пошел на фронт добровольцем. Человеку с почти родным немецким нашлось применение в отделе пропаганды. В мощные говорящие установки он призывал немецких солдат и офицеров сдаваться в плен. Такого произношения у чужака быть не могло, считали немцы, и, едва заслышав ненавистного предателя, стреляли в его сторону из всех видов оружия, вплоть до пушек и минометов.

И все-таки однажды группе, которой командовал майор Копелев, удалось вызвать мятеж в немецком полку, потом капитулировал гарнизон крепости Грауденца. За умело проведенную операцию, сопряженную с риском для жизни, Копелева представили к награждению орденом Отечественной войны I степени.

И как раз тогда партком дал ход заявлению, написанному на кандидата в члены партии Копелева его начальником Забаштанским, сделавшим в 37-м стремительную карьеру и доросшим к началу войны до высокой партийной должности во Львове. В доносе на Копелева говорилось: «...занимался спасением немцев и их имущества и проповедовал жалость к немцам, несмотря на возмущение наших солдат и офицеров».

С Андреем Сахаровым, Виктором Некрасовым и Еленой Боннэр в Москве, 1973 год

А проповедовал он не жалость к врагу, а милосердие к безоружным пленным и гражданским. В Восточной Пруссии Лев стал свидетелем не только безудержного мародерства, но и нечеловечески кровожадного насилия, особенно над женщинами. В его книге «Хранить вечно» есть эпизоды, при чтении которых охватывает ужас.

Но в подоплеке истории с доносом следовало искать женщину. Старший лейтенант Люба была смела, деловита в работе и весела на отдыхе. Со Львом они сблизились, когда ее направили диктором в пропагандистский отдел.

Выслуживаясь, Забаштанский заманил Любу на вечеринку, где ею заинтересовался заместитель начальника Политуправления. Она прибежала назад без шинели, с оторванным погоном. Отголоски этой истории попали в стихотворную пьесу Солженицына «Пир победителей». В дневнике

56-го года Копелев записал, что Солженицын прочитал ему пьесу и он понял: «Мы в Восточной Пруссии, январь 1945 года».

Не утратив темпераментного обаяния и в зрелости, Копелев умудрялся влюблять в себя даже в лагере и в «шарашке». Прочитав копелевские мемуары (во многом трагичные), его насмешливый друг поэт Давид Самойлов предложил переименовать книгу в «Ни дня без бабы».

«ЧТО ТАКОЕ ЖОПА? - ЖДУЩИЙ ОСВОБОЖДЕНИЯ ПО АМНИСТИИ»

В начале 70-х Лев Зиновьевич подружился с известным немецким писателем-антифашистом Генрихом Беллем. Белль 17 раз организовывал Копелевым вызов в Германию

Лев напрасно пытался доказать, что его оклеветали. На одном из этапов следствия сам отказался привлекать в качестве свидетеля Любу, не хотел, чтобы и ее мучили допросами. Опять всплыло его «троцкистское прошлое». Вместо ордена он получил срок по 58-й статье - «измена Родине».

За годы тюрем и лагерей, которые бывалые воры иронично называли местом, «где вечно пляшут и поют», он перезнакомился с сотнями зеков и описал их судьбы так, что при чтении возникает ощущение личного знакомства. Власовцы, бандеровцы, литовцы - «лесные братья», советские и немецкие военнопленные, офицеры польской Армии крайовой, предатели, уголовники и, конечно, политические. Обладая отличной памятью и литературным даром, он воспроизвел столько образов, перемолотых мясорубкой злой истории, что их хватило бы на целую библиотеку.

Пришлось Копелеву пережить потрясение, от которого непонятно, как оправился. В шесть часов утра охранник открыл перед ним ворота «санатория Бутюр», как называли арестанты Бутырскую тюрьму, и сказал: «Иди, не оглядывайся». Воздух свободы ударил под дых, и он еще долго не мог понять, где находится. Оказалось, что при пересмотре дела в трибунале его оправдали. Забаштанского признали виновным в клевете, но благодаря амнистии 1945 года судебной ответственности он не подлежал.

Дочкам принес конфеты - им сказали, что папа был в командировке. «Майка выросла, говорливая, ласковая, черные косички, а Ленка похожа на японку, сдержанная, словно рассеянная. Мама очень похудела и постарела - на улице я не узнал бы ее. И Надя похудела, сутулится, старается быть безмятежно-веселой, но вижу, что ей очень трудно с мамой... Отец неизменен, он убежден, что все прекрасно, а будет еще лучше».

Надя достала из шкафа его гражданское пальто, которое он переслал по почте на домашний адрес, когда уходил на фронт, и больше месяца он «жил в суматохе: встречи, попойки». Его наперебой приглашали то идти преподавать, то в журнал, то в Театральное общество.

И вдруг: по протесту Главного военного прокурора решение трибунала отменено как недостаточно обоснованное. Вскоре в дверь позвонили: «Собирайтесь. Пойдете с нами». Снова «санаторий Бутюр». Под конец чтения приговора председатель произнес: «Три года заключения в исправительно-трудовых лагерях, два года поражения в правах».

Снова этап, лагерь. И новый удар. При повторном пересмотре дела приговор гласил: «10 и пять». Копелев чуть не задохнулся от ужаса. В книге он напишет: «Два года спустя в марфинской шарашке, когда новоприбывшие зеки рассказывали, что к 70-летию Сталина готовятся амнистия и манифест, я тоже хотел верить и надеяться, но уже невесело смеялся, повторяя бутырскую шутку: «Что такое ЖОПА? - Ждущий Освобождения По Амнистии».

Владение немецким привело Копелева в арестантский рай - Марфинскую шарашку под куполом церкви «Утоли моя печали». Здесь он получил интеллектуальное общение с себе подобными, достаточное питание, сносные условия жизни.

Шарашкинские умельцы еще в 1949 году соорудили телевизор в подарок «великому Сталину, любимому вождю народов, от московских чекистов». Через два года комбайн из телевизора, магнитофона и радиолы повезли Абакумову. А у того как раз шел обыск, шефа грозного ведомства отправили на несколько лет дегустировать тюремную баланду. Зато телевизор появился и у рядовых шарашкинцев.

В подвалах шарашки было свалено огромное количество немецкой документации с описанием неизвестных приборов, которую требовалось перевести. Технической библиотекой заведовал Солженицын.

«СТАЛО НАМНОГО ЛЕГЧЕ. ТЕПЕРЬ ХОТЬ РАССТРЕЛИВАЙТЕ!»

Один из самых интригующих эпизодов романа «В круге первом» Солженицына повествует о том, как прослушка записала звонок неизвестного мужчины в американское посольство в Москве. Заключенного Льва Копелева вызвали к начальству и дали прослушать разговор, записанный на магнитофоне. В книге «Утоли моя печали» он передает запись так:

«- Советский разведчик Коваль вылетает в Нью-Йорк. Вы слышите? Вылетает сегодня, а в четверг должен встретиться в каком-то радиомагазине с американским профессором, который даст ему новые данные об атомной бомбе. Коваль вылетает сегодня. Вы меня поняли?

- Не все понял. Кто ест Коваль?

- Советский разведчик... Шпион... Не знаю, это фамилия или псевдоним».

Копелеву поручили вычислить по голосу мужчину, выдавшего государственную тайну, но прежде он подписал документ: «В случае разглашения или саботажа подписавшийся подлежит строжайшей ответственности во внесудебном порядке». Лев спросил, что значат последние слова? Ответили: «А то значит: если трепанетесь, просто шлепнут без суда и следствия».

Несмотря на столь радужную перспективу, Копелев поделился тайной с Солженицыным. «Он расспрашивал, переспрашивал. Услышав о подписке, нахмурился:

- Ты понимаешь, что это не пустая условность? Не вздумай рассказывать еще кому-нибудь. В таких делах третий - лишний».

Солженицын, назначивший себя прототипом главного героя «Круга» Глеба Нержина, уверял в тексте романа: «Сказать Глебу - все равно что и никому не сказать, потому что Глеб никому не скажет». Это, однако, не помешало самому Александру Исаевичу сообщить о тайне всему миру, даже не изменив подлинного имени разведчика.

Чтобы выявить речевые закономерности предателя, Лев пригласил для произнесения текста, схожего с телефонным, 100 дикторов из числа шарашкинцев. Ими руководил Солженицын, деловито давал подчиненным инструкции. «Солженицын и сам увлеченно участвовал в этой игре, - уточнит Копелев. - Более того, он разделял мое отвращение к собеседнику американцев. Между собой мы называли его «сука», «гад», «блядь»...». И все это резко отличает реального Солженицына от его героя Нержина.

Усилиями шарашки шпиона нашли: им оказался сотрудник МИДа Иванов, который готовился выехать вторым советником посольства в Канаду и планировал там остаться. Поэтому, мол, решил загодя подготовить почву. В «Круге» Иванов назван другой фамилией в отличие от Коваля. Кстати, у Копелева в мемуарах его имени нет, а Солженицын в романе называет его Георгием.

И вот тут начинается самое интересное. Советский разведчик по фамилии Коваль и по имени Жорж (Георгий, Джордж) действительно существовал. Он обосновался в США и сумел получить доступ к сверхсекретным объектам американской атомной индустрии, откуда передавал данные в ГРУ. Благодаря этому СССР ускорил разработку собственной атомной бомбы. После приезда в СССР Жоржа Коваля прозвали «шпионом, который вернулся с кукурузных полей». В возрасте 92 лет Коваль скончался в своей московской квартире. Путин посмертно присвоил суперагенту ХХ века звание Героя Российской Федерации.

Получается, в «Круге» Солженицын разоблачил ценнейшего разведчика. Это, однако, не помешало Путину вручить и Солженицыну Государственную премию. Правда, при жизни.

Задержимся еще немного в хрущевских и брежневских временах и зададимся вопросом: может быть, не только резким откатом от прежде взятого курса на разоблачение культа личности Сталина и сопутствующую гласность объясняется запрет на публикацию «Круга»? Может быть, дело еще и в разглашении автором государственной тайны? Не мог же в самом деле советский офицер, предавая огласке столь важные сведения, не понимать, чем это закончится.

По требованию цензуры Солженицын несколько раз переделывал роман в надежде опубликовать его в «Новом мире» Твардовского. В одном из вариантов сцена со звонком в американское посольство была полностью переписана. Теперь уже врач, изобретший лекарство от рака, предавал Родину тем, что открывал секрет изобретения французским коллегам.

Но и переделка не помогла, и в 1965 году роман был конфискован вместе с другими рукописями Солженицына. В 68-м «Круг» все же опубликовали, но на Западе. Солженицын возрадуется: «С замиранием сердца (и удачно) я отправил «Круг первый» на Запад. Стало намного легче. Теперь хоть расстреливайте!».

И накликал. Его чуть было не расстреляли в гастрономной толкучке из шприца с ядом рицин. Но могучий организм выдюжил.

«ЧИСТАЯ ПРАВДА СО ВРЕМЕНЕМ ВОСТОРЖЕСТВУЕТ, ЕСЛИ ПРОДЕЛАЕТ ТО ЖЕ, ЧТО ЯВНАЯ ЛОЖЬ»

Обосновавшись в Америке после высылки, в первое время, как пишет вашингтонский корреспондент ИТАР-ТАСС Андрей Шитов, «Солженицын всерьез опасался за свою безопасность, а его знакомые хлопотали даже о выдаче ему разрешения на ношение оружия. В этом ему, правда, отказали из-за отсутствия у него американского гражданства, но зато попутно ФБР неоднократно письменно подтверждало, что не располагает данными о подготовке против русской знаменитости каких-либо силовых акций».

Не исключено, что и в коктебельских бумагах Копелева чекисты искали упоминания о «шпионе, вернувшемся с кукурузных полей». Но больше того, что выдал Солженицын, Копелев не знал.

Лев Зиновьевич отсидел свой срок почти полностью, а реабилитировали его только в 1956-м. В отличие от многих прозрел он не сразу: «От старых идолов и старых идеалов я освобождался медленно, трудно и непоследовательно». Он признавал: некоторые его приятели раньше поняли, что кумиром целого народа был «ловкий негодяй, бессовестный, жестокий властолюбец, типологически подобный блатным «паханам», которых мы встречали в тюрьмах и лагерях».

В 1955 году Копелев разыскал «ссыльный» адрес Солженицына в Казахстане и написал ему слова утешения и поддержки в связи с только что перенесенной им операцией.

Потом благодаря Копелеву повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (тогда она еще называлась по арестантскому номеру героя - «Щ-854») попадет на стол к Твардовскому. В 1963-м Копелев будет одним из тех, кто активно поддержит выдвижение Солженицына на Ленинскую премию. Когда Солженицына исключат из Союза писателей, Копелев напишет протестное письмо в «Литературную газету». В ночь ареста Солженицына с 12 на 13 февраля 1974 года Копелев сделает заявление, которое передаст иностранным корреспондентам. Казалось, отношения Копелева и Солженицына не могут быть иными, чем взаимно благодарными. Но все оказалось не совсем так.

Когда Солженицын прочитает Копелеву свою пьесу «Декабристы», в одном из персонажей Лев узнает себя: «И разглагольствует вроде как я на шарашке, только высокопарнее и глупее». Очень похожее - и о Льве Рубине из романа «В круге первом»: «Мой «протагонист» глупее, равнодушнее». Но образованный человек не будет ставить знак равенства между литературным героем и его прототипом. Как писал Копелев, «в те годы и еще долго потом я верил ему безоговорочно. Верил вопреки мимолетным сомнениям, вопреки сердитым перебранкам, вопреки предостережениям злоязычных приятелей».

Подозрение Копелева, что друг-«однокорытник» (неологизм Солженицына, относящийся к Рубину) держит за пазухой камень, было слишком мелким и личным, чтобы из-за него бросить вызов знаменосцу борьбы с тоталитаризмом. Любое кривое слово подлило бы масла в огонь официальной ненависти и поставило бы критика в один ряд с теми, кто называл писателя «литературным власовцем».

Но Лев Зиновьевич не мог смолчать, прочитав опубликованное Солженицыным после его высылки на Запад «Письмо вождям Советского Союза», бьющее через край апологетикой авторитаризма: «Все это, по сути, близко основным элементам советской идеологии». Удивительно, что с годами один из друзей становился демократичнее, а другой, наоборот, авторитарнее.

Близок копелевскому и ответ Андрея Сахарова на философствования «большевика навыворот», как назвал Солженицына Копелев. Некоторые исследователи считают, что и Владимир Высоцкий, который был знаком со Львом Копелевым, написал «Притчу о правде», прочитав в самиздате его полемическую статью о «Письме вождям».

Некий чудак и поныне за правду
воюет.
Правда, в речах его правды
на ломаный грош:
- Чистая правда со временем
восторжествует,
Если проделает то же,
что явная ложь.

Вдруг обнаружилось, что знаменосец Солженицын по-прежнему на баррикадах, но знамя у него в руке уже другое. Андрей Синявский окрестил Александра Исаевича «недообразованным патриотом». Автор знаменитых «Колымских рассказов» Варлам Шаламов записал в дневнике: «Деятельность Солженицына - это деятельность дельца, направленная узко на личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности». Раскается Владимир Войнович, что болел «солжефренией». Виктор Некрасов, едва ли не молившийся на автора «Архипелага ГУЛАГа» и ругавший Войновича за его критику, напишет в конце концов, что Солженицын не выдержал испытания славой.

ОПРЕДЕЛЯЯ КОПЕЛЕВА КАК «БЛИЗКУЮ СВЯЗЬ СОЛЖЕНИЦЫНА», В КГБ ОШИБАЛИСЬ

Копелев четырежды бывал в Америке, где обосновался Александр Исаевич, даже вблизи его дома, но ни разу не зашел, не позвонил. Второй раз он выступил с открытым письмом к Солженицыну в 1985 году: «Ты и твои единомышленники утверждаете, что исповедуете религию добра, любви, смирения и справедливости. Однако в том, что ты пишешь в последние годы, преобладают ненависть, высокомерие и несправедливость... Но неужели ты не чувствуешь, какое глубочайшее презрение к русскому народу и к русской интеллигенции заключено в той черносотенной сказке о жидомасонском завоевании России силами мадьярских, латышских и др. «инородческих» штыков? Именно эта сказка теперь стала основой твоего «метафизического» национализма, осью твоего «Красного колеса». Увы, гнилая ось. Саня! Ты стал обыкновенным черносотенцем, хотя и с необыкновенными претензиями».

Так что, обыскивая крымский багаж и определяя Копелева как «близкую связь Солженицына», в КГБ ошибались.

В последние 30 лет жизни Лев Копелев был неразлучен с Раисой Орловой. О прекрасной «оттепельной» суете, когда распрямились, перестали бояться стукачей, когда на вечеринках физики и лирики спорили до хрипоты, когда Андрея Сахарова посылали в гастроном за водкой, а советские танки еще не вздыбили асфальт пражских мостовых, Лев Копелев начнет писать книгу «Мы жили в Москве» в соавторстве с новой супругой.

Она заведовала отделом в журнале «Иностранная литература», куда Лев приносил свои рукописи. Оказалось, что у них, литераторов-зарубежников (Орлова писала об американской литературе), много общего - вкусы, взгляды. Да и 10 лет, проведенные Копелевым в казенном доме, подточили стены дома родного. Не имея сил расстаться, Раиса и Лев взяли развод с прежними супругами.

К этому времени относится начало их тесной дружбы с писателем-антифашистом Генрихом Беллем. Тот часто приезжал в Москву и был свидетелем «оттепели» и наступления «заморозков». Белль написал предисловие к книге Копелева «Хранить вечно», от своего имени и от имени ПЕН-клуба хлопотал о советских диссидентах, в том числе об украинских при активном заступничестве за них Льва Зиновьевича.

В конце 70-х московское существование Копелевых стало невыносимым. Их не печатали, по телефону звонили неизвестные и желали скорее сдохнуть, потом телефон отключили, начали бить окна. Льва Зиновьевича исключили из Союза писателей.

ОН СТРОИЛ ТАМ, ГДЕ ДРУГИЕ РАЗРУШАЛИ

Генрих Белль 17 раз организовывал Копелевым вызов в Германию. Наконец, визу дали на год. Но уже через два месяца лишили советского гражданства. Особенно тяжело переживала разлуку с детьми и внуками супруга. Свои дни она закончила в онкологическом отделении.

В Кельне Копелев напишет больше, чем за всю жизнь в СССР. Значительный труд посвятит исследованию русско-немецких культурных связей. Фронтовик, чей брат погиб на войне и близкие родственники в Бабьем Яру, оставался, как и в 45-м, гуманистом, он строил там, где другие разрушали.

Три года назад в Бетховенском парке рядом с его домом жители Кельна открыли «Тропу Льва Копелева». Хороший символ. Порядком поблуждав в лесу чужих истин, он вышел, наконец, на свою тропу, с которой уже не свернул.

Знаток Киева Михаил Кальницкий определил дом, где жила семья агронома Копелева. Это номер 37 по улице Дмитриевской. Почему бы не установить на доме памятную доску? Мол, жил здесь человек мира и незаурядный киевлянин, который никогда не забывал, откуда родом.

В одной из книг Копелева есть такое место: «А там, в Киеве, осталась Владимирская горка высоко над Днепром и Подолом, над крышами, улицами, церквями, над приглушенными шумами... Зелено-желтые откосы Царского сада, Мариинского парка, Аскольдовой могилы, поросшие густым кустарником и старыми деревьями. На том берегу Днепра распахивались далекие просторы... Каждый день заднепровские дали иные. Но всегда притягивают, влекут, и необъяснимая грусть перехватывает гортань, и нет ни желаний, ни мыслей, а только бы глядеть и глядеть...».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter