Генеральный директор агентства «Интерфакс-Украина» Александр МАРТЫНЕНКО: «Я считаю, что за кассетным скандалом стоят одни люди, а за похищением Гонгадзе другие. Но смерть Гии была никому не выгодна»

Однажды на вечный вопрос: «Что делать?» он ответил: «Теперь ничего делать не нужно — вы уже родились». Александр Владленович Мартыненко и сам все делает так, будто не прилагает никаких усилий. Однако при этом ему принадлежит рекорд СНГ. Он поставил его, четыре года проработав пресс-секретарем Президента Кучмы, хотя, по статистике, нигде и никто больше трех лет пытки пресс-секретарством не выдерживал. Вот-вот исполнится 15 лет его главному детищу — самому авторитетному в Украине информационному агентству «Интерфакс-Украина». Во время нашей беседы заглох диктофон. Выручила коллега из агентства, одолжив свой, а Саша отнесся к ситуации с пониманием: не так давно во время интервью с Ющенко и у него выключился совершенно новенький диктофон. Будь на месте Мартыненко другой журналист, впасть бы ему в панику, а он и виду не подал. В опубликованном материале ни одно слово не было переврано, так что в окружении Президента никто ничего не заметил. Свою жизнь Александр считает четко разделенной на несколько не связанных друг с другом этапов. Но в информационную реку он окунулся дважды — до и после службы в Администрации Президента. Значит, судьба?

«В «АНТИСАНИТАРНЫХ УСЛОВИЯХ» ЗАСТОЙНОГО ВРЕМЕНИ БЫЛО НЕПРОСТО ОРГАНИЗОВАТЬ КОНЦЕРТ ГРЕБЕНЩИКОВА»

— Саша, для меня полной неожиданностью было, что вы и сами побывали в президентах. Правда, не страны, а рок-клуба.

— Был в моей жизни такой интересный этап. Увлекся рок-музыкой в начале 80-х, когда учился на экономиста в Харьковском госуниверситете, и позже, когда работал на заводе «Коммунар».

Предприятие специализировалось на системах управления ракет и телевизорах «Березка» (я и сам три месяца собирал «Березки» на конвейере).

Любовь к року привела меня в рок-клуб, члены которого собирались в кафе с предперестроечным названием «Сквозняк». Это было настоящее прибежище для неформалов, и пели у нас отличные ребята. В «Сквозняке» собиралась теплая компания, там я встретил свою будущую первую жену, студентку филфака Харьковского университета. От первого брака у меня сын Андрей, сейчас ему 22 года.

— А правда, что в «Сквозняке» дебютировал широко известный в узких кругах Захар Май? Тот, чей самый невинный пример использования ненормативной лексики содержится в хите «Супчик» с рифмой «потрохами-матюками»?

— Верно, захаживал такой симпатичный 17-летний блюзовый мальчик. Пел хорошие тексты. Когда родители Захара эмигрировали в Америку и он заодно с ними, всем было очень жаль. Позже он вернулся, но уже не в Харьков, а в Питер. Так что наши рок-фестивали посещал как зарубежная звезда.

Еще раньше выступал у нас и Борис Гребенщиков. В «антисанитарных условиях» застойного времени было непросто организовать его подпольный концерт. Борис Борисович не приветствовался, особенно в Украине — здесь застой был в квадрате.

— Где подполье, там и конспирация.

— Так мы и брали с потенциальных зрителей подписку о неразглашении. Когда один, напившись, проболтался в каком-то кафе: «Слышали, Гребенщиков приезжает?», то немедленно был вычеркнут из списков зрителей.

В результате тайного голосования на концерт попали 30 слушателей. С каждого брали по пять рублей. Это были немалые деньги. Все мероприятие нам обошлось в 119 рублей. Вообще-то, договаривались на 120, но последнего рубля не хватило. Вывернули карманы наизнанку, но не нашли.

— Гребенщиков обиделся?

— К тому моменту, когда Борис Борисович покидал нас, он уже не вполне ясно понимал, где и зачем находится. Дело в том, что по дороге к нам из Питера через Москву БГ загостил у лидера группы «Звуки Му» Петра Мамонова и провел в разговорах бессонную ночь. Поэтому на концерт прибыл на два часа позже объявленного начала. Гребенщиков и сам выглядел, как самолет на автопилоте. Может, благодаря этому концерт удался и его запись у нас отрывали с руками. А первая почему-то оказалась в Белгородском КГБ. От Харькова до российского Белгорода — 90 километров, но, видно, там ребята лучше поработали и Гребенщикова вычислили раньше харьковчан.

«РАЗ В КОСТЮМАХ ХОДИШЬ, ЗНАЧИТ, ПОДОСЛАННЫЙ»

— В Киев тянуло?

— Упаси Боже! Все знали, что в Киеве ничего интересного сделать нельзя. Вот приехали мы сюда в 87-м году на молодежный фестиваль. (Его организовали комсомольцы, у которых, знаете, «веяния» пошли).

Александр Мартыненко: «Кучма смог решить главную задачу власти — чтобы Украина не стала полем боя. Кроме того, я уверен, что Президент не делал того, что ему приписывают»

В стране — начало гласности, а перед гала-концертом, который должен был пройти во Дворце спорта, у нас потребовали тексты всех песен. В итоге цензоры в выходе на сцену отказали всем группам Советского Союза за исключением харьковского «Утра», но эта группа ничего не пела, поскольку была инструментальной. Из вокалистов оставили только иностранцев — поляков, чехов и прочих венгров. Если бы и их не пустили, скандала было бы не миновать.

— Вы так и уехали, несолоно хлебавши?

— Когда грустные ребята без дела слонялись по Дворцу спорта и пили вино, нам вдруг сообщили, что получено разрешение выступить на площади возле Дома культуры КПИ.

На звуки музыки из аудиторий потянулись студенты, собралось тысячи две. «Группа Продленного Дня», очень известная в конце 80-х, спела все, что думала о партии. В результате появился товарищ из очередного райкома и спросил: «А где тут у вас тексты?». Тогда с протестом выступили и рижане из «Цемента», которых тоже порубили в капусту. Их руководитель Андрюша Якимович сказал: «Ребята, мы гуляли по вашему городу, дошли до площади Брежнева — и все поняли». Аппаратуру отключили, когда выступал Сережа Рыженко. Его все хорошо знали по фильму «Асса», где он играл на скрипке. Он сказал студентам: «Подойдите поближе, я вам без микрофона спою».

Когда мы вернулись домой, было много разговоров в партийных и комсомольских кабинетах...

— Вам тоже досталось?

— Как ни странно, обошлось. Хотя я и был членом партии. Мою партийность мы использовали на дело. Ребята выставляли меня на все переговоры со старшими товарищами. В университете, куда я перевелся с завода, партком регулярно проверял мои командировки: не занимался ли я в это время делами рок-клуба. Но ничего не нашли, а ближе к 91-му году за это уже не увольняли.

К слову, нам не удалось бы раскрутить рок-движение, если бы не славные сотрудники Комитета госбезопасности. Когда только-только появились рок-клубы и в КГБ начали их изучать, мы посоветовали: «Поезжайте в Ленинград, посмотрите. Наверное, там знают, что делают». А в Питере работали умные люди, которые поняли, что из подвалов надо всех собрать в одном месте, то есть в рок-клубе, чтобы было легче наблюдать.

— Признайтесь, Харьков считал себя столицей, если не первой, то и не второй?

— Нет, было ощущение, что Харьков не имеет отношения к Украине. Мы ориентировались даже не на Москву, а на Питер, где больше было и идей, и тех, кто их продуцировал: Гребенщиков, Шевчук, Цой...

В Киеве мало-помалу тоже началось какое-то движение. В «Рок-артели» участвовали ныне здравствующие Роман Альтер, Миша Мирский, Леша Ковжун. Еще очень популярная группа «Коллежский асессор». Но они были не очень близки нам по духу, Питер ближе.

— В интернете мне попался некто ди-джей Яша Томский с воспоминанием о вас.

— Не помню такого.

— Он о вас пишет: «Сашка на самом деле нормальный чувак, и по крайней мере до того, как переехал в Киев, коллеги не замечали, чтобы он высоко задирал нос». Но перед этим: «По свидетельству «злых языков», Сашу подослали в рок-клуб с самых верхов». Что это за «верхи»?

— Да Бог его знает. Просто я отличался от всей массы народа. Галстуки надевал, в костюмах ходил, волосы недостаточно длинные. Наверное, кто-то посчитал: «Раз в костюмах ходишь, значит, подосланный».

«НЕВЗОРОВ ПОХВАЛИЛ: «РЕБЯТА, ВЫ ОЧЕНЬ НЕПЛОХО РАБОТАЕТЕ»

— По-настоящему рок-культура — это образ жизни. Не жаль было изменить образу?

— Это случилось после фестиваля, который представлял собой съемки для телепрограммы «Чертово колесо». «Останкино» снимало ее в Харькове. Для города это было огромным событием и открытием новых технических возможностей: невиданный свет, неслыханный звук, пэтээска — передвижная телестудия, о которой и не мечтали, хотя мы уже работали в залах вместимостью до двух тысяч зрителей.

На фестиваль приехали 30 групп — от Владивостока до Индии и от Ленинграда до Киева, всего 350 участников. Грандиозный праздник его закрытия сопровождался равным по масштабу ущербом гостинице «Харьков», где его отмечали. Я расплатился за всю искореженную мебель и все выбитые стекла и дал себе слово поставить в своей рок-эпопее точку.

— Учились на экономиста, были рок-менеджером, а потом, как в фильме «Журналист», — «журналистика засосала»?

— Если бы не развалился Советский Союз, я бы, наверное, до сих пор работал на заводе в плановом отделе. Но экономика рушилась, и людей стало бросать туда, где еще водились хоть какие-то деньги.

Журналистом начал работать в 30 лет. Писал о музыке в молодежку. Потом перешел в солидную газету. Сначала она называлась «Депутат и профсоюзы», а когда профсоюзы развелись с газетой, ее переименовали в «Ориентир. ДиП», оставив память о своих бывших героях в трех буквах.

К этому времени вовсю развернулся Первый съезд народных депутатов СССР. От Харькова на него избрали Евгения Евтушенко и Виталия Коротича. Тогда мажоритарные депутаты часто посещали места, откуда избирались, и Евтушенко с Коротичем поддерживали нашу газету. Евтушенко — стихами, а Коротич — перестроечными очерками. Большим помощником газеты был и Владимир Гринев, который в самое политически жаркое время стал вице-спикером Верховной Рады.

Я делал все, что требовалось редакции, работал в отделе культуры, писал репортажи, получил задание отправиться в горячую точку и поехал в Вильнюс в дни штурма телецентра в январе 91-го года.

— А как насчет войны «Ориентира» с тогдашним мэром Харькова Евгением Кушнаревым? Ее отзвуки долетали до Киева. Чего не поделили?

— Не знаю, может, они с нашим главным редактором Валерием Дашевским не сошлись характерами. Евгений Петрович не давал редакции помещения, а газета долбала его изо всех сил. Началась приватизация, в частные руки переходили магазины, одним словом, скандал на скандале. Я к этому отношения не имел. В политику меня тогда не тянуло.

Я был увлечен созданием первого в Украине таблоида под названием «Такси». Без ложной скромности скажу — блестящее получилось издание, к тому же коммерчески выгодное. Наш прекрасный художник Гена Лещук, правда, передрал макет с немецкой газеты «Бильд», но это, конечно, «Такси» не испортило. Издание просуществовало недолго, а лет пять спустя я увидел его в продаже в харьковских киосках. Видно, кто-то украл пленки и допечатывал.

— Зачем же вы зарыли свой газетный талант в землю? При всей «летучести» газета все-таки проявляет индивидуальность авторов, а информационное агентство называют «могилой неизвестного журналиста».

— До 92-го года, когда Украина и Россия растащили игрушки каждая в свою песочницу, мы верстали газету практически бесплатно в Москве, на базе агентства печати «Новости». Но АПН перешел из союзной в российскую собственность, его переименовали в РИА «Новости» и потребовали: «Платите денежки». А где взять денежки, мы тогда не понимали, поэтому газета прекратила свое существование. Но тут возник новый проект — информационное агентство «Харьков-новости». Бумаги для него не надо, возить верстку в Москву не надо. Тогда ничего, кроме УНИАН и государственного информагентства, не было. Зато возникло негосударственное телевидение с его потребностью в независимых, негосударственных новостях. Вот мы и бросились на эту амбразуру.

Свои новости мы отправляли в Москву, Питер, Киев. Первым благодарным клиентом стала программа «600 секунд» Невзорова. Однажды он похвалил, как орден вручил: «Ребята, вы очень неплохо работаете».

Потом, правда, мы ввели в Донецке карточки на хлеб, и разразился скандал.

— Это как?

— Карточки на самом деле вводили в разных городах. Получили информацию: «Город Торез, Донецкая область. Введены карточки на хлеб...». Потом прибежал журналист и сказал, что в Снежном Донецкой области тоже ввели карточки. Убираем город Торез. Получается: «Донецкая область. В городе введены карточки на хлеб». То есть воспринимается как «Донецк».

Утром газета «Известия» вышла с этой новостью на первой полосе. Народ в Донецке запаниковал и повалил в горисполком. Вечерняя программа «Время» дала прямое включение из Донецка, где чуть ли не начались массовые беспорядки. Позвонил мне Владимир Иосифович Шляпников, первый пресс-секретарь Президента Украины, и рассказал, кто мы такие есть на самом деле.

— А как вы оказались в Киеве?

— Руководитель «Интерфакса» Михаил Комиссар искал человека, который бы занялся организацией структуры в Украине. Пошел по цепочке знакомых, и она привела ко мне. А у меня как раз созрело решение уйти из агентства «Харьков-новости» и создать собственную структуру. Наши интересы совпали. Год еще поработал в Харькове под новой «крышей», а потом москвичи сказали: «Если хочешь, чтобы что-нибудь получилось, переезжай в Киев».

Следующий год я жил в режиме — пять дней в Киеве, а с пятницы по воскресенье в Харькове. Так продолжалось ровно 52 недели, 104 поездки туда и обратно. В итоге агентство перебралось в Киев.

«МОЖНО БЫЛО ПОПЫТАТЬСЯ ВОЙТИ В БЛИЖАЙШИЙ КРУГ ПРЕЗИДЕНТА, НО Я НЕ СТАВИЛ ПЕРЕД СОБОЙ ТАКОЙ ЦЕЛИ»

— «Первый шаг — он важный самый», а вы сразу шагнули в кабинет Дмитрия Табачника. Это предопределило успех?

— Когда я приехал в Киев, Леонид Данилович Кучма стал премьер-министром, а Дмитрий Владимирович Табачник — его пресс-секретарем. У нас нашелся общий знакомый, очень уважаемый в Харькове народный депутат Алексей Логвиненко, он и познакомил меня с Табачником.

Вот зашел я впервые в кабинет к Дмитрию Владимировичу, смотрю — сидит, весь заваленный бумагами, и, кажется, не вполне понимает, что с ними делать. А тут я: «Мне сказали, что вы поможете». Представляю, что он обо мне подумал, но помочь не отказался. Шло время экономических перемен, премьерских декретов, информация текла полноводной рекой. Потом начались поездки с Кучмой.

— Стали «человеком Кучмы»?

— Я никогда не был «человеком Кучмы», но настороженность к себе со стороны команды Президента Кравчука почувствовал. У Леонида Макаровича оказалось много врагов, а Кучма — номер один. Думаю, поиск врагов — наследство времен работы в ЦК Компартии.

— Здание на Банковой у меня по-прежнему ассоциируется с ЦК партии. Кажется, в нем неистребим дух интриги и перебранки.

— А мне кажется, что в АП витает дух казармы, которые там тоже когда-то размещались. Не очень люблю разговоры о каких-то духах и нематериальных существах, но в отношении этого здания я согласен — аура там отвратительная. Работать в нем очень тяжело, отношения соратников не складываются никогда ни при ком. Честно говоря, я понимал Ющенко, когда он сказал, что не хочет там сидеть. Правда, я понимал также, что он никуда не денется.

— Почему?

— Еще при Кучме думали переезжать, Леониду Даниловичу на Банковой тоже никогда не нравилось. Но держали определенный формат кабинетов, средства связи, защиты и безопасности. В Киеве нет места, которое подходило бы под эти функции. Обсуждался вариант МИДа. Но с ним возник вопрос обеспечения безопасности, а это непреодолимо.

— Однажды вы загадочно сказали, что пресс-секретарем Кучмы стали принудительно-добровольно. Так принудительно или добровольно?

— Прежде всего я стал замглавы Администрации Президента. Для меня это тоже было тяжелым решением. Изначально в мои функции должны были входить вопросы информационной сферы и внутренней политики. Но я решил, что небольшой специалист во втором, и оставил за собой только первое.

Прихожу как-то в кабинет Президента, а там уже сидит Евгений Петрович Кушнарев, назначенный главой Администрации. Задолго до этого мы с ним выяснили наши харьковские отношения, и ко мне у него не было никаких претензий. Кушнарев и Кучма говорили о том, что пресс-служба в чем-то прокололась и нужно поменять пресс-секретаря. И тут Евгений Петрович показывает на меня: «Так вот же есть человек». Я считал, что, несмотря ни на что, пресс-секретарь Александр Иванович Майданник на своем месте, и стал возражать. В конце концов согласился на временное исполнение обязанностей, пока не подыщут нужного человека.

Прошло немного времени, вызывает меня Кушнарев, подает Указ Президента и говорит: «Распишись». Читаю: а там ни слова об «и. о.», зато — о назначении меня пресс-секретарем. Кушнарев объяснил: «Президент подумал и сказал: «А чего действовать полумерами? Давай назначим Мартыненко». Я опешил и хотел бежать к Леониду Даниловичу уговаривать его, чтобы отменил свое решение. Но оказалось, что он уже уехал, а через два часа Указ должен быть на телевидении. Ничего не оставалось, как расписаться. Потом я пошел в свой кабинет, налил 150 граммов водки, выпил залпом, чуть-чуть полегчало.

— Пресс-секретарь — это человек, очень приближенный к Президенту?

— По работе не очень. Можно было попытаться войти в ближайший круг Президента, но я не ставил перед собой такой цели. Надо четко понимать, что люди, которые стремятся к этому, или сами хотят заработать денег, или перед ними кто-то поставил такую задачу.

«ЛЕОНИД ДАНИЛОВИЧ, КОНЕЧНО, НЕ КАРУЗО»

— Но вы хотя бы спелись с Леонидом Даниловичем? Я имею в виду не рок, а, скажем, «Два кольори мої, два кольори». Он ведь славился исполнением этой песни под гитару.

— Я так скажу: Леонид Данилович, конечно, не Карузо, но как самодеятельность его творчество приемлемо. Главное в таких случаях, чтобы душа была. А я как человек, занимавшийся музыкой, особенно придирчиво относился к своим вокальным данным. Я не из тех, кто поет, когда стало уж очень хорошо. В застолье вообще никогда не пел.

— И часто представлялась возможность не петь?

— Это же у нас такая традиция, когда приезжает куда-нибудь знаменитость, с ней надо: а) сфотографироваться, б) выпить. В рабочих поездках уважаемые губернаторы, конечно, накрывали стол. Многие считали, что «точка должна быть поставлена жирно».

Я некоторым говорил: «Ребята, если завтра у человека будет тяжелая голова, то никаких хороших воспоминаний у него от этой поездки не останется». Но традиция брала свое.

— Рассказывают, что и Ельцин вел себя вполне традиционно.

— Я присутствовал на одной встрече с Борисом Николаевичем в Завидово — перед операцией шунтирования. Он пил только красное сухое и то совсем чуть-чуть. Ел папайю, которая, как говорят врачи, укрепляет сердечную мышцу. Было не до песен.

— Вот вы не пели за столом и упустили шанс ну хотя бы перевести «Интерфакс» в более презентабельное здание.

— «Интерфаксу» я тогда уделял меньше внимания, чем другим агентствам. Не хотел, чтобы меня, не дай Бог, заподозрили в том, что я играю на своих. Но однажды узнал, что информацию из Администрации с большим опережением передают конкуренту. Вызвал некоторых сотрудников и сказал: «Прошу хотя бы равных условий». Если сам не пользуешься привилегиями, ими воспользуется кто-то другой.

— По своему опыту участия в президентском пуле могу сказать, что во время рабочих поездок Леонид Данилович проявлял чудеса неутомимости. Все уже валятся с ног, нет сил выползти из автобуса, а он — как огурчик, пожимает руки, выступает с речами, и так несколько дней кряду. Откуда такая энергия?

— Да, это правда, переработать он мог кого угодно. Наверное, и потому, что следил за своим здоровьем. Мы все знали, что дважды в неделю после работы, чаще всего после семи вечера, шефа нельзя нагружать. В эти дни он занимался в спортзале прямо в Администрации. За двухчасовую тренировку мог поднять несколько сот килограммов тяжестей. А потом — в бассейн. Все рядом.

— Вы там тоже тренировались?

— Нет, этот зал был только для Президента. Свое здоровье я поправлял сном, которого всегда не хватало.

— В силу объективных и субъективных причин эпоха Леонида Даниловича не стала золотым веком Украины. Но с его уходом, очевидно, нарушился баланс между западным и восточным направлениями внешней политики, который, как изобретение его времени, может быть, стоит назвать «доктриной Кучмы». Как полагаете, удастся ли Украине не размолоться в муку между двумя жерновами?

— За прошедшие годы такое могло случиться неоднократно. Главная задача власти (и Кучма смог ее решить), чтобы Украина не стала полем боя. Не спора, а боя. В то же время термин «доктрина Кучмы» кажется мне красивым, но не вполне корректным. Леонид Данилович, на мой взгляд, нащупал многовекторность скорее интуитивно, чем в результате глубоких раздумий и расчетов.

«МЕНЯ ВЫМОТАЛ НЕ САМ КАССЕТНЫЙ СКАНДАЛ, А ТО, ЧТО МНОГИЕ ПЫТАЛИСЬ ИЗВЛЕЧЬ ИЗ НЕГО ПОЛЬЗУ ДЛЯ СЕБЯ»

— Вы ушли из АП после похищения Гии Гонгадзе и кассетного скандала. Хотели дистанцироваться?

— Скажем так, я не был в числе людей, которые разрабатывали стратегию поведения в этой ситуации. Но с того времени, как я приходил на работу, и до того времени, как уходил, верил: Президент не делал того, что ему приписывали. Остальное время принадлежало лично мне, и все было не так просто.

— У вас есть какое-то представление о том, что произошло на самом деле? Кассетный скандал и похищение Гонгадзе взаимосвязаны?

— Я считаю, что за кассетным скандалом стояли одни люди, за похищением Гонгадзе — другие. Хотя, может, на ком-то из политиков все и сошлось.

— Кому была выгодна смерть Гии?

— Думаю, никому и все произошло случайно. Помню свой разговор с Юрием Федоровичем Кравченко во время одной рабочей поездки. Речь зашла о сайте Гонгадзе «Украинская правда». Кравченко стал возмущаться чем-то прочитанным, на что я ему ответил: «А знаете, сколько народу ее читает?». — «Нет», — говорит. «Человек 500». Он удивленно так на меня посмотрел и сказал: «Так о чем мы говорим?».

Допускаю, кто-то мог внушать Президенту, что с журналистами надо вести себя жестко. Я всячески с этим боролся и говорил Леониду Даниловичу, что не надо преувеличивать влияние журналистов и тем более интернет-проектов. Но вряд ли смерть Гонгадзе входила в планы сторонников жесткой линии. Подчеркиваю: это мое личное мнение.

— А вы догадываетесь, как осуществлялась прослушка президентского кабинета?

— Это вопрос к Мельниченко. На то время технический уровень охраны Президента был не очень высок. Правда состоит в том, что вся информация из его кабинета уходила в избирательные штабы некоторых партий.

В последний раз, когда Мельниченко был в Киеве и давал в зале «Интерфакса» пресс-конференцию, он зашел ко мне в кабинет и спросил: «Ты можешь подтвердить, что я там был?». Я на всякий случай ответил: «Был, а как же». Помню, он стоял в АП на рамке, где проверяют документы.

Последняя интрига кассетного скандала — архив записей, который якобы могут передать из Чехии в Киев. Но не думаю, что он хранит какие-то новые сенсации.

— Вас вся эта история сильно вымотала?

— Да. Сильно. Вымотал даже не сам скандал, как то, что многие пытались извлечь из него пользу для себя, решить кадровые вопросы, кого-то убрать, кого-то посадить на его место.

Мне звонили знакомые, друзья, иностранные журналисты: «Что ты там еще делаешь?». Но я не смог в трудный момент бросить Президента Кучму, который доверил мне самую ответственную в моей жизни работу, и оставался с ним до тех пор, пока не прошел пик скандала. А в 2002 году сказал, что больше не хочу и не могу там работать.

— Мемуары уже начали писать?

— Пока не время. Да и некогда. А записки где-то лежат, ждут своего часа.

— А пресс-секретарем пошли бы?

— Никогда. Мне это уже неинтересно. В «Интерфаксе» у меня есть возможности реализации очень многих идей. Кроме того, здесь я работаю на собственное благосостояние. Это бизнес. А родина не всегда ценит своих сынов.

— Такая перспектива, как безработица, перед вами когда-нибудь возникала?

— Иногда очень хочется стать безработным. Но это нереально, работы вокруг навалом.

— Видно, что вы трудоголик, но когда-нибудь отдыхаете?

— Если собрать все неиспользованные отпуска, то до конца жизни можно уже отдыхать. Бывает, очень хочется убраться куда-нибудь. Уберешься, а через три-четыре дня летишь назад. Короткими перебежками побывал в 39 странах мира. Сейчас хочется в горы — воспарить над суетой.

— Вы бы хотели, чтобы сын пошел по вашим стопам, стал журналистом?

— Не хотел бы. Сейчас для молодежи есть более интересные занятия в сфере бизнеса.

— Когда-то вы сказали, что раз уже родились, то больше ничего делать не нужно. Продолжаете успешно следовать этому девизу?

— Да, и еще одному: делай что должен, — и будь что будет.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter