Народный артист Украины Давид БАБАЕВ: «Соседка часто говорила моей маме: «Посмотрите, с кем ваш Додик сидит во дворе — они же научат его плохому!», на что мама отвечала: «Нет, это он их научит хорошему»

О том, какой Давид Владимирович артист, говорить не надо — об этом давно и весьма красноречиво сказали его спектакли. Театралы не только Украины, но и ближнего, и дальнего зарубежья по достоинству оценили и «Школу скандала», и «Блоху в ухе», и «Последнего пылко влюбленного», и «Наполеона и корсиканку». С удовольствием идут на мольеровского «Мнимого больного» и «Дон Кихот. 1938 год», где Бабаев — Санчо Панса, а после оставляют в интернете восторженные отзывы: «Давид Владимирович, снимаю шляпу. Вы — великий, дай вам Бог!». «Харизма, огромный талант, глыба... Когда он появляется на сцене, понимаешь, что на спектакль ты пришел не зря». «Самый светлый и теплый актер!». Полтора часа беседы с артистом, без которого столичный Театр русской драмы невозможно представить (они ведь отдали друг другу четыре десятка лет!), пролетели незаметно. Так бывает, когда читаешь захватывающий роман или присутствуешь на глубоком и трогательном спектакле, от которого нельзя оторваться.

«БОЛЕЕ ПОРЯДОЧНЫХ ЛЮДЕЙ, ЧЕМ ПОСЛЕВОЕННЫЕ БАНДИТЫ, В ЖИЗНИ Я НЕ ВСТРЕЧАЛ»

- Давид Владимирович, родились вы в 43-м, и детство ваше совпало с послевоенными годами - голодными, холодными, нищими...

- Вы знаете, у меня абсолютно другая формулировка, крайне противоположная. Для меня детство - самая счастливая пора, и я счастлив тем, что оно пришлось именно на то время. Кстати, вот вы задали вопрос, а я недавно об этом думал и пару дней назад самому себе ответил, почему так. После войны все были счастливы. Не было семьи без потерь, но вместе с победой пришло хорошее время. Да, голодное, бедное, нищее даже, но ведь все люди были добрыми и любили друг друга!

На Лукьяновке, где я вырос, на улице Тропинина, двери не закрывались. Когда сосед заходил в гости, на стол ставилось все, что было в доме. А когда ты к кому-то наведывался, там тоже накрывали стол. Никто ничего не жалел! Родители всю ночь стояли в очереди, потому что рано утром в магазин завозили муку или сливочное масло, но никогда ни на что не жаловались. Потому что кончилась война, потому что живы и жизнь - замечательная. Были фашисты, которых мы победили, и все остальные - добрые, хорошие люди.

- А как же шпана, бандиты?

- По сравнению с нынешними тоже добрые, хорошие люди. Я знаю, о чем говорю, потому что рос в бандитском районе, в среде уголовников. Кто-то кого-то пырнул ножом, кто-то в драке проломил кому-то голову, и эти люди были среди нас. И я, подростком будучи, с ними дружил! Соседка часто говорила моей маме: «Посмотрите, с кем ваш Додик сидит во дворе - они же научат его плохому!», на что мама отвечала: «Нет, это он их научит хорошему».

Я вам, Анечка, скажу страшную и парадоксальную вещь, но это будет правда: более порядочных людей, чем те послевоенные бандиты, в жизни я не встречал, потому что слово «честь» не было для них пустым звуком. Если сегодня люди каждый день добивают кого-то ногами, то тогда такого не допускали. Разборки были, но по воровскому закону: лежачего не бить и драться до первой крови. Как только сопата пошла (кровь из носа) - все, драка прекращалась. Если один из дерущихся упал, а второй - даже не желая, просто по инерции - пнул его ногой, с тем, кто пнул, переставали общаться и даже здороваться. Так же, как с тем, кто оговорил кого-то. Боже тебя упаси отвернуться и сказать плохое о человеке, с которым только что разговаривал: ты сразу становишься изгоем, никем! Есть претензии - делай предъяву в глаза, то есть предъявляй их лично, не за спиной. Сейчас в прессе часто пишут: тот вор в законе, этот вор в законе... Не знаю, есть ли они сейчас - в том, прежнем смысле. После войны так называли уважаемых в воровской среде людей, живших по законам. По своим, но по законам, от которых ни в коем случае нельзя отступать: если человек репутацию терял, возврата не было.

- Тогда, на бандитской Лукьяновке, вы умели за себя постоять?

- Честно говоря, я ненавижу физическое воздействие, поэтому правоту свою доказывал в разговоре. И должен вам сказать, что пользовался уважением в той среде. Я был толстым, драться не умел - первый удар вывел бы меня из строя. Однако меня никто не трогал: для бандитов и воров я был свой, потому что настоящий. Я был Додом, и те, кто знает меня с тех пор, называют именно так.

Вспомнил случай один: 75-й год, с Таней моей мы только поженились, я перевез ее в свою хибару на Тропинина, и как-то раз, поздним вечером, едем мы в 18-м троллейбусе домой. На улице темно, в салоне народу - раз-два и обчелся. И вдруг на переднюю площадку заходит человек - с виду абсолютный убийца: огромный, весь в наколках, рожа бандитская, безумные пьяные глаза... Вошел, осмотрелся - и двинулся на нас. Жена вжалась в сиденье: ну все, сейчас убивать будет! А он подошел - и ко мне, обниматься: «До-о-од, здорово!». Оказалось, знакомый - с юношеских лет...

Но лучшими друзьями моими были все-таки не бандиты (улыбается),а обыкновенные ребята. Шурка Гольденберг - царствие ему небесное! - умер в Америке. Зямка Рохлин тоже выехал в Штаты. А ближайший мой дружочек Сережка Коновалов ушел от нас 40 лет назад.

С Роланом Быковым в его картине «Нос»,1977 год. «Это был абсолютный гений»

Я не заметил, как выпустил из рук ниточку, которая связывала меня с его семьей - женой, сестрами, доченькой... А недавно на выставке «Книжный «Арсенал», где презентовали четырех­томник Шолом-Алейхема, ко мне за автографом подошла женщина. Я спросил: «Кому подписывать?». Она: «Ане». А потом добавила: «Вы помните Сергея Коновалова? Я его дочь». У меня чуть инфаркт не случился! «Куда же, - говорю, - вы все пропали?!».

И Аня, и ее муж Валера, и сын Денис - вылитый Сережка! - были у меня на спектаклях. Мы ездили на Тропинина, где на месте моего старого дома стоят два новых офисных здания. Бродили, вспоминали...Знаете, самый большой подарок на мой юбилей - то, что они нашлись. Это как возвращение к истокам, к тому, без чего меня бы не было или был бы, но другой.

«РЕПЕТИРОВАЛИ МЫ НОЧЬЮ, А РАНО УТРОМ Я ШЕЛ НА ЗАВОД»

- На «Книжном «Арсенале» вы тоже к истокам вернулись: в здании, где проходят выставки, когда-то работали...

- Да, на заводе. В 60-м году перешел в вечернюю школу (родители были старые, больные, отец еле дотянул до пенсии, нужно было помогать) и устроился на второй «Арсенал» - по большому блату, заметьте! - подсобным рабочим в механический цех. Что это значит? Мы с товарищем, два 17-летних пацана, ежедневно таскали по нескольку тонн металла - со склада в цех. Вручную, на тележках! И вывозили из цеха металлическую стружку. Огромный, нечеловеческий труд за зарплату в 540 рублей. Ну, в 61-м была реформа - 54 стало.

С Татьяной Назаровой в спектакле «Школа скандала»

Но, как говорится, нет худа без добра: на заводе меня приметила секретарь директора Варвара Николаевна Пушечникова, бывшая актриса, которая руководила драмкружком. И на сцене заводского клуба, во дворе, я впервые выступил перед публикой - прочел гумореску Степана Олийныка «Про Параску та закваску». А вместе с Варварой Николаевной исполнял скетч Виктора Ардова «Укушенный» - это был шлягер! Я играл укушенного, она - большая, колоритная старуха - медсестру, и люди рыдали от смеха. А потом меня подхватила руководитель хора Галина Макаровна: я только соло там не пел. И в дуэте, и в трио, и в квинтете... Нотной грамоты не знал, но у меня была тесситура, как говорят музыканты: я мог исполнять и самую низкую партию, и теноровую. Это, кстати, хорошая школа - я впоследствии и на эстраде пел, и в театре.

В 62-м мой товарищ Мишка Черныш, ныне покойный, затащил меня в театральную студию Октябрьского дворца культуры. Она была украиноязычной, и руководили ею блестящие актеры Театра имени Франко - Петр Трофимович Сергиенко и Прокоп Трофимович Пасека. Все спектакли мы играли на аншлагах! Репетировали ночью, потому что вечером во дворце выступали гастролеры, а рано утром я шел на завод...

Из той студии, кстати, вышли народная артистка Украны Ирина Дука, моя коллега по Русской драме, и народная артистка Украины Татьяна Стебловская, звезда Молодого театра.

В роли Санчо Пансы в спектакле «Дон Кихот. 1938 год» (Дон Кихот — Юрий Гребельник) Фото УНИАН

Они тогда были школьницами, окончили театральный институт, куда я даже не поступал...

- Из-за пресловутой пятой графы?

- Это вторая причина. А первая - все-таки не мог я четыре года заниматься на стационаре, должен был работать. Да и типаж у меня не такой, с которым тогда принимали в Карпенко-Карого. Там нужны были козарлюги - высокие, косая сажень в плечах, а если девчата, то тоже видные, гру... голосистые! (Улыбается). В то время не понимали, что на сцене люди должны быть такие же, как в жизни, а в жизни они разные. Потому я пытался поступить в Республиканскую студию эстрадно-циркового искусства и двухгодичную студию при Театре имени Франко - с 61-го года. В 67-м году прошел и в одну, и во вторую. Выбрал эстрадно-цирковую. Я уже ходил в РАБИС, как в Киеве окрестили Дом работников искусств, выступал как артист разговорного жанра, и руководил нашим эстрадным коллективом Альфред Васильевич Шестопалов, заслуженный артист Украины, мой педагог не только по профессии, но и по жизни. К сожалению, его с нами уже нет, но, слава Богу, жив другой мой учитель, по студии - Ефим Михайлович Глоцер, удивительный человек, сейчас ему 88. Тонкий, изящный, с потрясающим вкусом профессионал, который не то что пошлости - намека на пошлость не допускал. Наш курс, кстати, окончили Илья Ноябрев и Валерий Зайцев, мой коллега по театру.

Занимались мы в помещении цирка, где находился «Укрконцерт», и когда шли на занятия, в коридоре встречали Юрия Тимошенко, Ефима Березина, Ростислава Ивицкого, Константина Яницкого, Николая Щукина - выдающегося певца...

«В 65-М ГОДУ Я ПОСТУПАЛ ВМЕСТЕ С КЛАРОЧКОЙ ГЕРЦЕР, КОТОРУЮ СЕЙЧАС ВСЕ ЗНАЮТ КАК НОВИКОВУ. НИ Я НЕ ПРОШЕЛ, НИ КЛАРА...»

- Как они относились к вам, студентам?

- Прекрасно! Ни о какой заносчивости, звездности не было и речи. Один эпизод расскажу, и вы все поймете. У нас в РАБИСе занималась дочь Ефима Березина Аня, которая сейчас в Израиле живет, замужем за Леней Каневским. Однажды я как ассистент Альфреда Васильевича Шестопалова проводил репетицию, и в зал заглянул Ефим Иосифович. Аня к нему выбежала, и нет ее. Продолжили без нее. Потом, часа через два, пришла: «Папа поругал за то, что у тебя не отпросилась...». А на следующий день я, первокурсник эстрадно-цирковой студии, иду по коридору «Укрконцерта» - и ко мне бросается знаменитый на весь Советский Союз Штепсель: «Простите, ради Бога! Как она могла уйти с репетиции, не предупредив режиссера? Это я, я виноват!». Что тут скажешь? Только то, что таких людей сейчас не делают. Штамп, видимо, поломался.

В «Мнимом больном» по одноименной комедии Мольера Давид Владимирович сыграл главную роль — мсье Аргана, который придумывает себе разные болезни

- Вы преподаете в своей бывшей студии, ныне Академии эстрадно-циркового искусства...

- Да, с 80-го года. В 2011 отмечали 50-летие вуза. За годы своего существования академия пережила многое, но с приходом нового ректора Владислава Викторовича Корниенко появилась уверенность, что хорошего в ее жизни станет гораздо больше.

- Сравниваете теперешних студентов со своим поколением?

- Приходится. Главное отличие в том, что в мое время было очень трудно пробиться: к нам ехали со всего СССР. В 65-м году я поступал вместе с Кларочкой Герцер, которую сейчас все знают как Новикову. Мы вместе играли в Октябрьском дворце, она была маленькой, тоненькой, веснушчатой девочкой, и представить, что когда-то станет эстрадной артисткой, было тяжело... Ни я не прошел, ни Клара. Но ее устроили секретарем в «Укрконцерт» и через два месяца все же зачислили - по блату. Таким образом, когда в 67-м я поступил, она студию уже оканчивала. Однако речь не об этом, а вот о чем: конкурс был 14 человек на место, набирали десятерых «разговорников», а желающих - 140!

Я стал студентом в 24 года, имея за плечами семь лет работы на заводе. Чтобы кормить семью, вел четыре кружка самодеятельности, бегал по концертам в надежде заработать там пятерочку, здесь - десяточку, и при этом не пропустил ни одного занятия за два года. Ни по какому предмету! А нынешняя молодежь - безумно талантливая, развитая, нахватанная - зачастую не ценит возможностей, которые имеет.

Скажем, ребята из Университета имени Карпенко-Карого приходят в наш театр пачками, устраиваются легко - и так же легко уходят, как только подвернется роль в сериале или работа на телевидении. Даже причину не объясняют - оставляют заявление и бросают театр, о котором я в свое время даже не мечтал.

- В одном из интервью вы признались, что в Русскую драму вас привел случай...

- ...и звали его Альфред Васильевич Шестопалов. В 72-м году я приехал в Киев из Архангельска (где отработал три года в филармонии), чтобы по известной актерской традиции участвовать в новогодних «елках» (улыбается), и мой Учитель сказал: «Режиссеру Эдуарду Митницкому нужен актер в спектакль «Варвары» - на роль Гриши Редозубова, молодого толстого парня». Когда я пришел в Русскую драму вместе с товарищем Владом Кудиевским, директор Иван Григорьевич Куница, посмотрев наш номер, сказал: «На худсовет». Представляете, собрались корифеи театра, заслуженные, народные - и тут мы, два каких-то паршивца, эстрадный номер делаем! Сыграли скетч, написанный Робой Виккерсом, и ушли. Худсовет постановил: «Брать в штат».

- Сложно вам было - после эстрады?

- Конечно, непросто. Особенно на первой репетиции, где сидел практически тот же худсовет. Спектакль почти готов, меня вводят на роль в декабре, а премьера в феврале, я беру в руки текст и понимаю: от страха и волнения не выдавлю из себя ни строчки! Но тут краем глаза замечаю, что на сцене вместе с Лешей Бакштаевым работает Ира Дука - моя Ирка, из Октябрьского дворца, с которой я столько спектаклей сыграл! И все, от мыслей плохих освободился - пошел. Единственное замечание, которое получил от Митницкого: «Не пялься в зал!». Будучи «разговорником», я привык: мой партнер - в зрительном зале. А в театре это актер, который существует рядом с тобой на сцене.

«Я ЧЕЛОВЕК МИРНЫЙ, НО ЕСЛИ НА МОЗОЛЬ НАСТУПЯТ, ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ ТРУДНО»

- Как приняли вас, эстрадного артиста, новые коллеги - высокопородные, из театральных вузов?

- 15 лет называли паршивым эстрадником! Некоторые поддерживали, но это были единицы. Вот смотрите: 12 февраля, как раз в годовщину смерти моего папы, наз­начена премьера, а 4 февраля внезапно умирает мама. 5-го похороны, 6-го я пришел на прогон - новый главреж Эрин смотрел спектакль. Что я чувствовал, словами не передать, да и не хочется говорить банальности. И тут подходит ко мне Леша Бакштаев, участливо смотрит своими небесно-синими глазами и говорит: «Додик, ты очень хороший артист и человек. Мы все тебя очень любим». Все там или не все - неважно. Главное, что в театре, где никто никого не хвалит, по крайней мере, искренне, он нашел для меня добрые слова. Такой, кстати, была и наша всетеатральная мама - Маля Швидлер, незабвенная Мальвина Зиновьевна. Чтобы сделать человеку приятное, приободрить, она могла подойти и сказать: «Ой, вы знаете, Константин Павлович Хохлов так хорошо о вас говорил!». Правда это или нет, не имеет значения. Маля была искренней - в отношениях с людьми не играла никаких ролей.

Но бывало и другое. Несколько лет подряд на худсоветах вставал артист и говорил: «Вот вышел Бабаев на сцену - и запахло эстрадой...». Поэтому нынешнему худ­руку Михаилу Резниковичу я благодарен в первую очередь за то, что он сразу же, придя на должность, худсовет разогнал. Сказал: «Победы общие, поражения мои». И в театре мгновенно стало тихо! Никаких интриг и склок, никто никого не судит, как раньше, когда человек мог поливать грязью весь спектакль только потому, что в нем не занят.

- С Михаилом Юрьевичем вас связывают хорошие рабочие отношения, вы поддержали его в 2005 году, когда его пытались из театра убрать. Правда, что вашей супруге звонили и просили утихомирить вас, а не то будет худо?

- Правда. Тогдашнего министра культуры Билозир, ни за что ни про что обвинившую Резниковича в воровстве, я сравнил с пугливой козой, и это показали все телеканалы. Вообще-то, я человек мирный - не люблю ни войн, ни битв, ни революций. Но если на мозоль наступят, остановить меня трудно: обостренное чувство справедливости не дает возможности молчать. Несправедливо же обвинили человека, бездоказательно!

В то непростое лето 2005 года, когда мы, артисты, заключали с театром контракты на будущий год, Михаил Юрьевич сказал: «Давид, я подписываю с вами контракт не на год, а на семь. Чтобы в случае моего ухода вы были защищены». - «Спасибо, - ответил я, - но если мы не победим, ни дня здесь не останусь!». И то же самое сказал жене, которая получала то ли 500, то ли 600 гривен пенсии, всю жизнь проработав в научном институте. Таня ответила: «Ничего страшного. У нас внизу требуется консьерж, будем дежурить по очереди».

- Где вы нашли такую верную подругу жизни?

- В самодеятельности - в РАБИСе. В 67-м году я был студентом первого курса (вот и посчитайте, какой у нас стаж!), а она училась на третьем курсе КПИ и была звездой Театра «ЭТА» в политехе, им Виталий Иващенко руководил. Ушла оттуда к нам, чего Иващенко, кстати, всю жизнь не мог ей простить.

Наши отношения - отдельная большая история, «Сага о Форсайтах». Мы встречались, но вскоре я уехал работать в Архангельск и не имел права Таню обременять, потому что не знал, как сложится моя судьба. Оказалось, что она все-таки меня ждала, и когда я вернулся в Киев, мы снова стали встречаться.

Не могу не сказать важных слов о ее маме и папе, которые в полной мере заменили мне моих. Их тоже уже нет, но когда я вспоминаю родителей, всегда уточняю, что их у меня четверо. Тесть и теща как-то органично и тепло приняли меня в свою семью - замечательную, уникальную! Танин папа Валентин Евгеньевич Волков - потомственный киевлянин, из дворянского рода, его отца большевики казнили в 20-м году, и мама в графе «отец» ставила ему прочерк - только таким образом он окончил КПИ, а потом, в Москве, Артиллерийскую академию имени Дзержинского. Оттуда ушел на фронт, вернулся, преподавал. А когда военные академии организовывали в других городах, попросил перевести его в родной Киев. Танечка, москвичка по рождению, сильно переживала: очень любила и любит Москву. Ну, к этому городу нельзя относиться иначе...

- Кстати, вас ведь наверняка туда звали, почему не поехали?

- В 2005 году сказал, что если бы знал, в какой стране окажусь, то принял бы в 98-м приглашение Театра Моссовета. Мы ездили туда на гастроли и играли «Школу скандала». А у них был спектакль по этой же пьесе Шеридана «Школа злословия», но исполнитель роли сэра Питера Евгений Лазарев уехал в Америку. И они пригласили меня. Я сказал: «Могу приезжать гастролером и играть в этом спектакле». Но главный режиссер Хомский и директор настаивали: «Нет, мы хотим, чтобы вы вошли в труппу». На том все и закончилось.

Я о семье доскажу. Отец Тани был полковником, стал деканом в КИСИ, завкафедрой начертательной геометрии, его там держали до 85 лет и не отпускали, потому что удивительный человек, с юмором, очень легкий, хулиган по натуре. А мама, Зоя Александровна, - простая крестьянка из Нижегородской губернии, но более воспи­танного, интеллигентного, мудрого и доб­рого человека я в своей жизни не встречал. Боль каждого она принимала как свою, и видимо, потому в 70 лет скончалась от инфаркта. А тесть не дожил трех месяцев до 90-ти. 10 лет назад его не стало. До 80-ти бегал, играл в футбол...

- ...а вы же ярый болельщик...

- Да! Знаешь, почему он меня принял? Валентин Евгеньевич - так его звали - старый киевлянин. Его поразило, что я знаю все дореволюционные названия улиц Киева (папа когда-то водил меня по городу и рассказывал, какая улица как называлась) - это раз. И то, что смыслю что-то в футболе, - два. Тесть начинал играть в футбол со всеми довоенными киевскими динамовцами, самым близким другом его был Антон Идзковский - знаменитый вратарь, добрыми приятелями - Николай Балакин, Макар Гончаренко... Словом, нашли мы друг друга, и в Таниной семье я мгновенно стал своим.

Когда тестю исполнилось 60, я пришел на праздник со спектакля. Гости - ректоры вузов, профессора - уже поужинали, перешли к сладкому, и теща накрыла мне на кухне. А Валентин Евгеньевич в присутствии друга, руководителя одного из московских вузов, налил мне стакан водки. Ну, налил - значит, надо выпить, я пожелал ему здоровья, принял, закусил и пошел к гостям. А потом узнал, что товарищ сказал тестю: «Валик, я этого хлопца в первый раз вижу, что за человек, не знаю. Но пить он умеет!». (Смеется).

«ПОДХОЖУ СЗАДИ В ТЕМНЫХ ОЧКАХ И ГОВОРЮ: «ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕЛЯ!». САНАЕВА ОБЕРНУЛАСЬ - И НА ШЕЮ МНЕ БРОСИЛАСЬ...»

- Жена не жалеет, что не стала актрисой?

- После школы прослушивалась у Рушковского, он оставил очень добрые воспоминания, но что-то отсоветовал. Родители ухватились за это и отправили Таню в политех, что для нее было ужасу подобно, потому что она чистый гуманитарий. Но таланта своего не растеряла. Был такой режиссер, Алексей Денисович Дикий. Так вон, он, приходя на репетицию, говорил актерам: «Ну, чем будем удивлять?». Таня - мое большое счастье, потому что удивляет меня по сей день. А на вопрос отвечу так: о том, что моя жена не актриса, жалеть не надо, поскольку не знаю, смогла бы она выжить в театре со своей добротой, мягкостью, принципиальностью и восприимчивостью, от мамы доставшимися, или нет. Здесь нужен твердый характер.

- Ваших персонажей из сериалов «Роксолана» и «День рождения Буржуя» зрители помнят до сих пор. Но в кино вы никогда особо не рвались.

- Пару лет назад моя ученица сказала: «Слушайте, что вы за человек такой странный? У вас совершенно нет амбиций!». Кино всегда интересовало меня как другой вид искусства, который много дает для театра. Эстрада привила абсолютное чувство зрителя (многие актеры его попросту боятся), а кино - точность. Я никогда не жалел, что снимался не столько, сколько другие. Но я снялся, например, у Ролана Быкова и счастлив, что познакомился с ним, подружился и наши отношения продолжались до самой его смерти. Это был абсолютный гений! А жена его, Лена Санаева, - моя подруга детства. Она москвичка, но мама у нее киевлянка и на лето привозила Лену к бабушке. Летом мы общались, потом писали друг другу письма, затем перестали... И вот в 77-м встретились в Ленинграде на крыльце гостиницы «Советская». Я был с театром на гастролях, Быков снимал картину «Нос». Гляжу: Ролан Антонович! А рядом с ним - девочка из тех далеких лет...

Подхожу сзади в темных очках и говорю: «Здравствуй, Леля!». Так ее называли только свои. Санаева обернулась - и на шею мне бросилась: «Ролик, это Додик, о котором я тебе столько рассказывала!». Так что для меня кино - удивительные встречи и знакомство с потрясающими людьми, а не повод порадоваться, увидев себя на экране. И о том, что меня там не так уж много, не жалею. К слову, в 81-м году я побывал в Доме ветеранов сцены имени Яблочкиной, где на стене висел плакат: «Не живи уныло, не жалей, что было, не гадай, что будет, береги, что есть».

- А если не секрет, чего в день рождения самому себе желать будете?

- Ну, чего я хочу? Здоровья. Чтобы дома все в порядке было. И чтоб у моих учеников в жизни все сложилось. Каждый раз, приходя в академию, ловлю себя на мысли, что даже не как педагог, а как артист и человек много у них беру. Они другие, соображают быстрее, и я должен быть для них интересным, не отставать в развитии сегодняшнего понимания жизни. Глядя на курс, которым руковожу и с которым работаю вместе с моими учениками, молодыми талантливыми педагогами Сашей Поповой и Димой Банновым, с ужасом думаю, что через год с этими ребятами придется проститься: это же родные люди! Дима Оцупок, Маша Грибачева, Женя Овчаров, Саша Урбанская, Тарас Деласа, Сережа Сосновцев... Дай Бог, чтобы все они состоялись, и этим я буду счастлив - даже там, куда все мы рано или поздно придем...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter