Леонид ЯРМОЛЬНИК: "Листьев уговаривал меня стать телеведущим, но Янковский сказал: "Козел! Ты загубишь себя как артиста!"

Леонид Ярмольник из тех людей, к которым нельзя относиться без эмоций. Кому-то он безумно нравится, кого-то раздражает... При этом большинство зрителей уже давно привыкли к формуле: Ярмольник - значит, весело. Но совсем недавно Леонид Исаакович предстал в совершенно неожиданном для многих амплуа: в новом фильме Валерия Тодоровского "Мой сводный брат Франкенштейн" он создал сложный психологический образ московского интеллигента, в благополучную жизнь которого неожиданно ворвалась война.

"С ГЕРМАНОМ Я ДАЖЕ ССОРИТЬСЯ ЛЮБЛЮ"

- "Франкенштейн", пожалуй, самый честный фильм о чеченской войне. Но он страшен тем, что не дает ответов...

- А какие тут могут быть ответы? Мы не то что не предлагали их сами - даже от зрителей не ждали. Этот фильм не о чеченской войне, а о войне вообще.

Правильно ли считать, что существует отдельно война, отдельно терроризм, отдельно Чечня или Ирак? Это преступления одного порядка. Потому мы и не планировали решать в своей картине какие-то глобальные вопросы. Просто фильмы о войне бывают разными, все зависит от того, как к этой теме подходят режиссеры.

На теме войны можно удачно спекулировать. Но мы, как мне кажется, сняли совсем другую картину. Про вас и про меня. Про то, что мы можем сделать со своей жизнью. Обычная история обычной московской семьи, в которую входит война без выстрелов. Сегодня есть ряд тем, которые все и всюду обсуждают.

Все кричат, обвиняя политиков в неправильном решении проблем... Но факт остается фактом - по глупости гибнут люди. И кто на самом деле знает, как избавиться от этого? Если бы я был президентом и меня спросили: "Как?", я бы честно ответил: "Не знаю".

- Уже шестой год продолжается работа над фильмом "Трудно быть богом", в котором вы играете главную роль. Вас устраивает темпоритм Алексея Германа?

- Я уже много раз говорил, что Алексея Юрьевича надо принимать таким, какой он есть. Если бы он мог снимать по-другому, снимал бы. Ритм его работы не измеряется понятиями "быстро" и "медленно". Он живет другими категориями - "правильно" и "неправильно".

Герман не признает механичности в съемочном процессе. И просто не может работать, если не до конца решил, что именно должен снять. В таких случаях он начинает лукавить, говорить, что павильон или реквизит не готов, что подвели художники (одним словом, виноваты все вокруг). Кричит: "Как могли принести эту пуговицу?", поворачивается и уходит. И все понимают, что дело не в пуговице. Ему просто надо еще подумать.

О чем он думает, не знает никто. Герман однажды сам определил стиль своей работы старой английской поговоркой - "Привидение нельзя увидеть вдвоем". То кино, которое он снимает, видит только он.

Я уже опять-таки говорил: есть какие-то химические реакции, когда от сотой доли миллиграмма зависит результат. Так и происходит в творчестве Германа. Я могу идеально отыграть 40 дублей, но курица не в том месте перейдет кадр - и это не стыкуется в сознании режиссера. Для работы с ним надо запастись огромным терпением. Мы ругались с ним постоянно, но я даже ссориться с Германом люблю.

- На роль Руматы Эсторского вас быстро утвердили?

- Пробы на "Ленфильме" длились почти полгода. Подготовительный процесс у Алексея Юрьевича такой же вечный и тщательный, как и съемочный. Поэтому пробы были нервными.

Пока Герман вел пробы к фильму, Саша Абдулов на том же "Ленфильме" снимал "Бременских музыкантов". Мы бродили по студии в клоунских нарядах, а когда я вернулся домой, мне позвонили от имени Германа и предложили прочитать сценарий. Я прочел, позвонил, и мне и предложили роль.

- Зная эстетику Германа, можно предположить, что нас ожидает весьма необычное прочтение Стругацких.

- Сценарий отличается от первоисточника больше по форме, чем по сути. У Германа, естественно, свой особенный киноязык. Но при этом он идеально соблюдает принцип "воздействия и постижения", присущий Стругацким. Усилилась и тема предчувствия. И это для Германа тоже естественно - он ведь всю жизнь напрягался по поводу этой темы.

- В московской прессе сообщали, что вы подписали с Германом контракт, согласно которому на период съемок отказываетесь от участия в любых телепроектах, от работы в других картинах и от появления на сцене. Но вот вы снялись у Тодоровского, появились в качестве ведущего в телепроекте "Форт Буаяр".

- Контракт я подписывал на три года. А съемки, как уже было сказано, затянулись на несколько лет. Но я ведь не отказался сниматься дальше, потому что очень дорожу этой работой. И уверен, что мы ее окончим.

Просто я не могу посвятить столько времени одному проекту. Иначе умру. К тому же я давно мечтал сняться у Валеры Тодоровского - и мы с Германом сразу этот момент обсудили. Поэтому никаких обязательств я не нарушил. Но Алексей Юрьевич все равно расстроился. Сказал как-то в интервью, что у него, мол, очень трудный период в жизни, потому что его артист снимается у другого режиссера.

- Герман опасался, что ваш веселый телеимидж плохо скажется на зрительском восприятии Леонида Ярмольника в интеллектуальном фильме "Трудно быть богом"?

- Нет. Для Алексея Юрьевича принципиальным было мое полное погружение в роль. Он боялся, что телевидение будет отбирать у меня время, эмоции и мозги.

"ОКСАНА НАГНУЛАСЬ В КОРОТКОЙ ЮБОЧКЕ К ЩЕЛИ ПОД ДВЕРЬЮ И ПРИКУРИЛА. Я СРАЗУ ВЛЮБИЛСЯ"

- О каких несыгранных больших ролях вы жалеете?

- О тех, которые уже не придется сыграть по причине возраста. Хлестакова, например. Когда Леонид Гайдай снимал "Инкогнито из Петербурга" по "Ревизору", я пробовался на роль Хлестакова. Но Гайдай видел его другим, потому утвердил Сергея Мигутько. Картина в силу каких-то обстоятельств не получилась. Так что, возможно, и хорошо, что я в нее не попал.

- Правда, что на телевидение вас позвал Влад Листьев?

- Он уговаривал меня попробоваться в качестве телеведущего. Тогда между Владом и моим близким другом Олегом Янковским, который категорически возражал против этого, разгорелся страшный спор. Янковский мне говорил: "Ты просто идиот! Козел! Ты загубишь себя как артиста! Тебя никто не будет снимать. Ты превратишься в нарицательное лицо. Тебе никто не поверит, если будешь что-то играть!".

Олег, конечно, был в чем-то прав. Но Влад сумел меня переубедить, объяснив, что ничего постыдного в этом нет.

- На эстраде вы появились, потому что ушли из Театра на Таганке. Почему, кстати, это произошло?

- Юрий Любимов тогда остался за границей. Сначала он уехал в Англию на лечение, затем вынужден был попросить там политическое убежище. И главрежем назначили Анатолия Эфроса, который прямо заявил, что как актер я ему неинтересен и не нужен.

А поскольку бегать в массовке во всех спектаклях было для меня унизительным, я уволился по собственному желанию. И стал едва ли не единственным актером, чья трудовая книжка находилась дома.

Сегодня быть свободным художником не страшно, а в ту пору считалось, что если твоя трудовая нигде не лежит, значит, ты тунеядец. Но я всегда верил, что без работы не останусь. Что-то делал на эстраде, выступал с авторскими вечерами, снимался в кино. Предложения были скромными, роли - маленькими, но к любой работе я относился очень ответственно. Конечно, было непросто, особенно если учесть, что я как раз женился, Оксана в положении, квартиры нет. Зато была молодость и присущий ей оптимизм.

- Ваша жена Оксана - театральный художник-модельер. Вы и познакомились в театре?

- Да, но тогда ей было 20 лет, она училась в текстильном институте и приходила в Театр на Таганке как зритель. Как-то она стояла в кассу за билетами, а мы с Леней Филатовым вышли с репетиции покурить. Между кассовым залом и зрительским фойе были стеклянные двери, через которые я ее и заметил.

Оксана держала очень модную черную сигарету (тогда такие только в валютных магазинах продавались), я показал ей зажигалку. Она нагнулась в своей короткой юбочке к щели под дверью и прикурила. Очередь была в шоке... А я влюбился сразу. Можно сказать, что в тот же вечер мы и поженились. (Завсегдатаем Таганки Оксана Афанасьева стала еще в 14 лет - у ее тети, зубного врача, лечились многие актеры этого театра. В 17 лет Оксана познакомилась с Высоцким, их отношения длились два года, вплоть до самой смерти Владимира Семеновича. Ярмольника она встретила год спустя. - Авт.).

Какое-то время жили в гражданском браке, расписались, когда Оксана была уже в положении. С годами чувства только окрепли. Мы даже стали похожи друг на друга.

- А как ваша дочь избежала соблазна стать актрисой?

- Одно время я очень боялся, что она захочет ею стать. Для женщин это профессия нелегкая: у актрис в отличие от актеров короткий век. Но у Саши, к счастью, обнаружились иные наклонности. И к артистам у нее отношение особое - будничное такое. В детстве она очень любила смотреть телевизор и достаточно быстро привыкла, что многие из тех, кого видит на экране, приходят к нам домой. Когда ей было три года, по телевизору часто показывали Горбачева. И однажды Саша поинтересовалась: "А почему он к нам не приходит?".

- У вас доверительные отношения с дочерью?

- Скажем так, свою личную жизнь она со мной не обсуждает. Рассказывает лишь какие-то смешные истории, которые произошли с ней и ее друзьями. Конечно, если я замечал, что с дочерью что-то происходит (например, она несколько вечеров подряд сидит дома, а это значит, что в личной жизни что-то не так), то мог завести абстрактный разговор: дескать, все это полная ерунда, и такой ерунды будет еще очень много, что нельзя попадать в зависимость от настроения другого человека, а лучше постараться поставить его в зависимость от себя.

Когда Саша задерживается где-то допоздна, мы постоянно созваниваемся. Я выясняю, как она будет добираться домой, и если возникают проблемы, могу оставить все дела и поехать за ней. А вообще, дочь очень стремится к самостоятельности. Несколько лет назад с ней было трудно разговаривать, она противилась всему, что исходило от родителей. Сегодня Саша изменилась, ходит со мной в театр, на концерты. Я часто прислушиваюсь к ее мнению, потому что у нее более свежий взгляд на привычные для меня вещи и, с ее точки зрения, все получается гораздо проще. Потому иногда ее мнение играет решающую роль.

- Когда общаешься с вами, создается впечатление, что у вашей Саши идеальный отец. А какими были ваши родители?

- Замечательными. Отец был офицером Советской Армии, и воспитывали меня нестрого, но правильно. Родители никогда не пытались на меня давить и редко наказывали. Отец меня выпорол только один раз, после того как обнаружил мой денежный тайник. Я тогда активно увлекался игрой в "коц" и выигранные деньги прятал дома под половицей. Как-то она отошла, и отец заметил мой "клад".

Меня больше улица воспитывала. С пацанами в войну играли, мяч гоняли во дворе так, что стекла оконные летели. До шестого класса я посещал все спортивные секции, которые были в нашем городе, потом увлекся художественной самодеятельностью, затем занимался в народном театре при Клубе работников торговли. Там были очень хорошие педагоги, они обучали нас актерскому мастерству, сценической речи. Мы ставили целые спектакли. Тогда же я и понял, кем хочу стать. Отец, правда, мечтал, что я продолжу его дело, но переубеждать меня не стал, зная, что это бесполезно.

"МОИ "ЖИГУЛИ" ВРЕЗАЛИСЬ В ГРУЗОВИК, ВОДИТЕЛЬ КОТОРОГО ЗАСНУЛ ЗА РУЛЕМ"

- Значит, детство у вас было боевым. Трамвы случались?

- Я несколько раз ломал нос. В первом классе мы собирали металлолом, я тащил арматурину, из которой во все стороны торчали железки. Я неудачно повернулся, и прут ткнулся мне в нос, сломав перегородку. Потом в третьем классе была неудачная поездка на велосипеде. Спускался с горки, и вдруг отказали тормоза - я с разгона прямо лицом влип в стенку дома. Велосипед всмятку, а следы переломов носа и сейчас заметны. А однажды мама взяла мне напрокат самокат, который оказался неисправным, - в нем торчала какая-то гайка, и я постоянно цеплялся за нее ногой. В итоге эта гайка разорвала мне ногу до кости, вырвав кусок мяса из голени. Рану, конечно, зашили, но шрам остался.

- А что это за случай, когда вы с Якубовичем чуть не оказались жертвами авиакатастрофы?

- Не только с Якубовичем - с нами еще были Андрей Макаревич и Юрий Сенкевич. Вечером мы вылетели из столицы Перу Лимы. Слева по борту - темнота и океан, справа - берег и огоньки. И вдруг через какое-то время замечаю: огоньки слева, а темнота справа. Спрашиваю у Сенкевича: "Как же так? Почему наоборот?".

Спустя три минуты командир экипажа сказал, что мы вынуждены вернуться обратно в аэропорт Лимы, поскольку неисправен левый двигатель. Неисправен - мягко сказано: из него топливо просто брызгало. Когда мы садились, нас сопровождало восемь пожарных машин с мигалками... После приземления я сильно напился.

Вообще, я, наверное, в рубашке родился. В 1977 году отправился в отпуск на своей первой "копейке" - через Минск во Львов. И в час ночи попал в жуткую аварию: врезался в грузовик, водитель которого уснул за рулем. В моих "жигулях" целым остался только двигатель. А я не пострадал совсем, отделавшись царапиной на левой щеке от разбитого стекла. Через сутки трейлер отвез обратно в Москву меня, пришибленного, и обломки "копейки". Это был мой второй день рождения.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter