Заблудившиеся в пространстве и времени

Виталий КОРОТИЧ 26 Января, 2005 00:00

Обидно за интеллигентов, торгующих чем-то из домашнего скарба на наших толкучих рынках. Не умея ни продать, ни купить, лишенные возможности заниматься тем, что умеют, - работать мозгами - они горестно заметны, как всякие люди, вынужденные заниматься не своим делом. Человек, выпавший из собственной судьбы, всегда трагичен.

Скульптор Эрнст Неизвестный рассказывал мне, как бывший советский лидер Никита Хрущев поразил его приметами физического здоровья. У генсека было крепко сбитое тело, горячие и сухие ладони. Скульптор, которого Хрущев распекал за "непонятные народным массам произведения", угадывал во время разноса, что же на самом деле замышляла природа, так крепко сколотив этого изрекающего глупости вождя... К старости, когда Хрущев писал мемуары, он быстро переродился, снова став то ли крестьянином, то ли подсобным рабочим с шахты: незаметным человеком с постоянными опасениями за свою жизнь, страхом перед окружающим миром, в котором ему уже не было места...

Природа в конечном счете берет свое. Многократно описанные жлобские гулянки советских начальников тоже были порождением стиля жизни, усвоенного ими смолоду, от которого они так и не смогли избавиться. Сын спившегося сапожника из грузинского села Гори потчевал гостей у себя на даче так же, как бывало на запомнившихся ему пьянках в родительском доме. И гости на сталинской даче отрывались под стать хозяину - в университетах не обучавшиеся, к носовым платкам и салфеткам не приученные. Зато вместе им бывало естественно и легко.

Люди трудно осваивают непривычную жизнь, иногда при этом ломаются так, что даже на первый взгляд различимы линии излома. Помню, как в киевском писательском кафе "Эней" сочинители, выпивая, рассуждали не о стихах, а о селах, из которых ушли, угадывали, что в поле уже созрело, а что еще нет. Им было тошно в городе, где писателями они так и не стали, неуютно живя между мирами: привычным с детства и тем, в который они стремились, да не вросли. Через дорогу от "Энея" был ЦК - их отдушина, там тоже работали упорно проталкивающиеся снизу вверх, в "красивую жизнь", и считающие, что такой путь можно оплатить чем угодно. Представления об устроенной жизни у мастеров стиха и мастеров директив часто совпадали.

Преуспевающие писатели так же, как преуспевающие цековцы, любили выпить-поесть со своими и поэтому бывали упитаны сверх меры. Тот же Эрнст Неизвестный, оценивавший человеческие тела по-скульпторски профессионально, описывает, как эта публика расходилась по домам после "ненормированного трудового дня": "Они как бы предали свой генотип. Видно, что стенически они призваны работать на свежем воздухе и что их предки из поколения в поколение занимались физическим трудом. Вырванные из своего нормального предназначения, посаженные в кабинеты, они стали столь же нелепы, как комнатная борзая. Они не знают, что делать со своими странными, отвыкшими от работы руками, распухшими, мертвыми, напоминающими ласты. Плоть, раскормленная сверхкалорийной пищей и не усмиряемая полезной деятельностью, разрослась. Всего у них много - щек, бровей, ушей, животов, ляжек, ягодиц". Люди, заблудившиеся в пространстве и времени, выглядели неприкаянно даже внешне.

До чего же непросто найти свое место на свете! "Руководящая рука" уже вроде бы исчезла, никто не передвигает людей, словно фигуры по доске, но многим от этого стало неуютнее. Многие еще ждут, чтобы их кем-нибудь назначили, даже ценой удаления из понятной им жизни. Все равно кем - писателем, чиновником, кем угодно, только бы чему-нибудь служить и кому-нибудь подчиняться...