Виктор КОРЧНОЙ: «С пользой и весело я провел с Дмитрием Гордоном несколько часов за беседой, а затем еще столько же в ресторане — мы пили водку и закусывали селедкой, картошкой в мундире и салом: тогда я еще не догадывался, что это интервью практически последним для меня станет...»

«Бульвар Гордона»

Как профессионал-шахматист я считаю, что качества, воспитываемые в человеке этой игрой, очень полезны и в жизни. Шахматы учат верно оценивать положение — свое и чужое, мыслить логически, отличать умные вещи от глупых, вырабатывают умение думать не просто быстро, но и концентрированно на протяжении многих часов. Не случайно же педагоги не оставляют попыток сделать их одним из школьных предметов, но мой циничный друг советских времен однажды заметил, что в СССР на шахматы куда более важная возлагалась миссия: «Футболисты и хоккеисты нужны, чтобы народ не так много водки пил, а вас показывают по телевизору, чтобы интеллигенция Солженицына поменьше читала».

Сегодня в независимых России и Ук­ра­ине властям, по-моему, безразлично, кто что читает, поэтому насущная потребность в нас, шахматистах, отпала, и если раньше маститые специалисты на телеэкранах партии разбирали, репортажи с соревнований вели, то теперь корреспонденты в лучшем случае сообщат, что Гарри Каспарова за участие в политической акции оппозиции арестовали, поэтому я искренне благодарен Дмитрию Гордону за то, что пригласил меня два года назад в Киев и записал со мной интервью, которое вы в этой книжке найдете. Советую его прочитать — хотя бы потому, что тогда говорил я гораздо лучше (в августе 2012-го Виктор Корчной перенес инсульт, в результате чего речь его пострадала.— Прим. ред.). С пользой и весело я провел с Дмитрием несколько часов за беседой, а затем еще столько же в ресторане — мы пили водку и закусывали селедкой, картошкой в мундире и салом: тогда я еще не догадывался, что это интервью практически последним для меня станет...

Я вообще легок был на подъем... Коллеги не понимали, почему мне в комфортной и устроенной Швейцарии не сидится, их удивляла моя постоянная готовность по первому зову из бывшего Союза сорваться и к черту на кулички лететь, в провинциальных турнирах играть и даже в колонии для малолетних преступников — причем отнюдь не ради гонорара. Единственным моим условием оплата проезда и проживания в гостинице была (денег я и в Европе мог заработать), но пожилому человеку что, на мой взгляд, нужно? Разные города видеть и страны, с людьми знакомиться, говорить с ними за жизнь, и я чувствовал во время поездок, что многим шахматистам (и не только!), которые годятся мне если не во внуки, то в дети уж точно, беседовать со мной интересно.

Сегодня на правах старшего хочу посоветовать молодым: спешите жить, общаться, играть, потому что можно и опоздать. Помню, в 2006-м (Украина как раз визы отменила для иностранцев) я решил своего большого друга — гроссмейстера, профессора Киевского госуниверситета Владислава Шияновского — проведать. Сел в самолет и в Киев махнул, а когда при­летел, мне сообщили, что несколько дней назад он умер — сердце не выдержало...

Уходит мое поколение, но, к счастью, друзей в Украине у меня по-прежнему много: из давних Александра Белявского, Олега Романишина назову — теперь вот к ним не шахматист, а журналист Дмитрий Гордон прибавился.

Кстати, после 91-го года, когда первый и последний президент Советского Союза Горбачев издал указ, 24 известным деятелям культуры гражданство восстанавливающий (первым в списке шел Солженицын, а где-то 20-м я), редкая встреча с бывшими соотечественниками без вопроса обходилась: почему вы не возвращаетесь? Я отшучивался тогда: дескать, средняя продолжительность жизни в странах, на развалинах Союза образовавшихся, 62 года, а в Европе — 76 лет, значит, все сверстники мои ушли: словом перемолвиться не с кем. «Неужели и мне нужно вернуться, чтобы навеки уже замолчать?» — многозначительно спрашивал я, и собеседники понимали сразу, что прожить мне минимум до 100 лет суждено и за шахматной доской умереть, предварительно поставив сопернику мат.

Сегодня мне уже 82, и мысли приходят в голову всякие. С одной стороны, Российская шахматная федерация даже с днем рождения на своем официальном сайте поздравила (дожить до того, что меня по-хорошему там вспомнят, и не надеялся), а с другой — эту не круглую дату в швейцарской клинике встретил. До сих пор сожалею, что на турнир в Латвию, куда был приглашен, не попал — болезнь помешала, но не сдаюсь, борюсь.

На дух свой не жалуюсь, а вот физическое самочувствие очень неважное. Постоянное наблюдение врачей, процедуры, бессонные ночи жены — это, согласитесь, утомительно, но, видимо, до конца дней своих в больничной палате оставаться при­дется — жить на уколах да капельницах. Сегодня единственное мое удовольствие — сидеть над доской, идеи придумывать... За последние месяцы я только раз больничные стены покинул — чтобы в феврале 2013-го на супертурнире в Цюрихе появиться, в котором чемпион мира Вишванатан Ананд, экс-чемпион мира Владимир Крамник, Борис Гельфанд и восходящая звезда Италии Фабиано Каруана участвовали, и вы не представляете, какой я фурор произвел, когда в зал на инвалидной коляске вкатился! Кстати, со всеми этими шахматистами я много играл, но до болезни — теперь же, досмотрев все партии блицтурнира, с помощью которого жеребьевка проводилась, почти до конца, чувствовал себя, по меньшей мере, героем (думать, что это последнее мое «участие» в соревнованиях было, не хочется).

Да, в Киеве, у Дмитрия Гордона в гостях, я куда энергичнее был — не случайно же после того, как украинское телевидение запись нашего интервью показало, мне и писали сюда, в Швейцарию, и звонили. Особенно удивлялись тому, что я много смеялся, шутил — совсем, мол, на Виктора Грозного был не похож, а по-моему, если бы брови хмурил и губы сурово сжимал, выглядело бы это странно.

С другой стороны, шахматные баталии высокого уровня — это гладиаторский бой, где или победить нужно, или умереть, и панибратство, расписанные (то есть договорные) партии, ничьи после получасового ленивого передвигания фигур, совместные походы в бар или боулинг (как, впрочем, и грязные приемы по отношению к противнику) тут неуместны. Помню, как обиделся Сергей Карякин, когда я однажды его за излишнюю улыбчивость раскритиковал, — тогда он и Магнус Карлсен первое место на турнире в Румынии разделили, и шахматный журнал разместил на обложке снимок: счастливый Карякин и криво усмехающийся Карлсен. Мне это не понравилось. «Вы же стать чемпионом мира мечтаете и ради этого из Крыма в Москву переехали, — украинскому гроссмейстеру, российское гражданство принявшему, я попенял, — а Карлсен лично против вас как претендента на мировое первенство выступает — не забывайте об этом!».

Впрочем, соревнования — это одно, а общение с хорошим, понимающим собеседником — другое. В Дмитрии Гордоне я не соперника увидел, а единомышленника, и не только потому, что я шахматный профессионал и моя обязанность — популяризации шахмат способствовать. Прекрасно помню, как однообразно, будто под копирку, советские журналисты работали — чтобы авторитет игры поднять, гроссмейстеров с придыханием живописали, причем всех в одну кучу мешали: русских, евреев, татар... В их статьях все мы мальчиками-паиньками были: никто якобы не сказал друг о друге плохого слова, не напился, не надебоширил, товарища при формировании команды на международный (а значит, высокооплачиваемый) турнир не подсидел, и все бы замечательно, если бы это не было ложью, а меня так «плохо» в семье воспитали, что говорить привык только правду, поэтому и вынужден был в конце концов из Советского Союза бежать.

Автор этого аккуратного тома тоже начинал свой путь в журналистике при советской власти, когда газеты, радио и телевидение не информировали, а пропагандировали и агитировали, однако его та школа не искалечила. Дмитрий не прерывал меня, формулировки мои, сомнительным правилом руководствуясь: «О мертвых или хорошо, или ничего», не смягчал — его только истина интересовала, пусть даже нелицеприятная, и для меня это — главный признак профессионализма.

Ну и еще. Вы знаете, как болезненно к национальному вопросу я отношусь (в юности, получая паспорт, Виктор Львович попросил евреем его записать, но когда родные об этом узнали, потребовали изменение в анкету внести и одним росчерком пера сделали парня русским. Спустя годы похожая история произошла с его сыном — мать Игоря армянкой была, но его записаться русским заставила.— Прим. ред.). Я много потом размышлял о том, какими последствиями это чревато, и любопытный эпизод вспомнил, свидетелем которого стал. В 59-м году в многонациональном Тбилиси, где первенство СССР проходило, к моему хорошему другу, вернее, приятелю Льву Полугаевскому группа тбилисских евреев пришла — его болельщиков. «Скажите, — спросили они, — а вашу фамилию правильно надо Полугаевский писать или Полугоевский?» (напомню, что гоями евреи неевреев называют). Если подумать, правильно второе, но Лев вместо того, чтобы хорошей идеей вос­хититься, стал от нее открещиваться: «Ну что вы, я Полугаевский, конечно!».

Он своих корней явно стыдился, фактически их презирал — так мог такой человек большого успеха на мировой шахматной арене добиться? Нет! — чтобы вершины достичь, прежде всего нужно иметь уважение к самому себе: вот, на мой взгляд, почему за звание чемпиона мира Полугаевский никогда не боролся, хотя очень талантливым был.

Кстати, если в шахматах советская власть евреев еще терпела, то в журналистику путь им был заказан — могу себе только представить, как сложно было юноше с фамилией Гордон и неблагонадежной записью в графе «национальность» на избранном поприще пробиваться. Кто-то из его практичных коллег брал себе псевдоним, кто-то — фамилию жены, но Дмитрий остался верен себе, и это уважение вызывает.

Сегодня он борется за высшие достижения в журналистике: за внимание читателей и телезрителей, за рейтинг авторских телепрограмм и тираж «Бульвара Гордона» — я рад, если чем-то ему помог, и желаю успеха, а вам, уважаемые читатели, напоследок скажу... И в «осколках» Советского Союза, и на Западе я знаю людей, которые интерес к книгам совершенно утратили. Коротких аннотаций к книжным новинкам, которые в интернете имеются, им абсолютно достаточно, но увесистый томик в руке — нечто большее, я считаю, нежели просто информация, он к размышлению располагает (в отличие, на мой взгляд, от компьютера). Без литературы развить свой язык нельзя, и хотя как-то в магазине или такси объясниться получится, тонкие разговоры без чтения книг вряд ли возможны. Может, я и не прав, может, это брюзжание старческое, но именно так жизнь себе представляю, поэтому за предисловие это и взялся.

Новую книгу Дмитрия Гордона «Души отдушина» с автографом автора вы можете приобрести по почте. 

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter