В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

Волонтер и общественный деятель Алексей МОЧАНОВ: «Мы живем в королевстве кривых зеркал и не ради того выходили на Майдан, чтобы на смену одним организованным преступным группировкам во власть пришли другие, а судя по рожам не пришли, а вернулись»

Дмитрий ГОРДОН. «Бульвар Гордона»
Удастся ли вернуть в Украину Крым и Донбасс, что общего между Порошенко и Януковичем, как погиб Виктор Янукович-младший и стоит ли вести переговоры с главарем «ДНР» Захарченко, что он думает о террористах Гиви и Мотороле, почему предложил себя в обмен на пленных киборгов и о чем хотел бы напомнить Надежде Савченко, рассказал в авторской программе Дмитрия Гордона на телеканале «112 Украина» Алексей Мочанов. Интернет-издание «ГОРДОН» эксклюзивно публикует текстовую версию интервью.

«Проблема Украины в том, что кому-то очень выгодно, чтобы под мышками у этой страны находились костыли, потому что кто-то заведует кассой, которая эти костыли оплачивает»

— Добрый вечер, Алексей, рад тебя видеть. Ты один из самых известных наших волонтеров...

— Начнем сразу с волонтера. Волонтером я был на «Евро-2012», и я считаю, что волонтерство — это костыли, которые нужны для того, чтобы человек, сломавший ногу, смог опереться на них, встать с кровати и начать ходить. Потом, в положенное время, надо отложить костыли и взять палочку, после этого закачать ногу и ходить, как нормальный персонаж.

Проблема Украины в том, что кому-то очень выгодно, чтобы под мышками у этой страны находились костыли, потому что кто-то заведует кассой, которая эти костыли оплачивает. Три года волонтерить не­воз­можно, да и не нужно — те, кто знают, как, должны зайти внутрь системы, а не создавать параллельную и что-то делать, а те, кто не знают... «Мы тут сидим без ничего», «Вот номер карточки — помогите пацанам», «Молимся, вернитесь живыми»... — это, по-моему, уже начинает раздражать, даже тех, кто внутри системы.



Фото Ростислава ГОРДОНА

Фото Ростислава ГОРДОНА


— Омоновец, автогонщик, каскадер, журналист, телеведущий... — что тебя привело на Майдан?

— В двух словах объяснить сложно. При Януковиче очень неплохо жил — все знают, что много работал, занимался, в частности, автопарком Сергея Курченко, и ничего плохого в этом не вижу. Мне предложили работу...

— ...и ты зарабатывал...

— ...да, очень хорошие деньги. Я делал то, что я знаю и умею, и лично мне при Януковиче нормально жилось. Мне не было плохо — я просто не хотел, чтобы по наследству (я — своему сыну, а он — своему, моему внуку) мы передавали телефонную книжку, когда у тебя, чтобы нормально существовать, должны быть знакомый мент, знакомый прокурор, знакомый судья и знакомый автослесарь, который в карбюраторах или в ценах на нелегальные авто разбирается. Я хотел нормальных правил для всех, потому что считаю себя достаточно образованным и вменяемым человеком, чтобы в любых условиях найти себе место и заниматься тем, что умею и знаю.

Для жизни мне, если честно, особо много не надо. Как и очень многие мои знакомые, которые вполне неплохо устроились при Януковиче, я выходил на Майдан для того, чтобы наши дети жили в другой стране и мы хоть чуть-чуть тоже. Собственно, я пришел на Майдан в годовщину «оранжевой революции», посмотреть, появятся ли те, кого я видел там в 2004 году, после чего раз зашел, два — мне спеть предложили. 25 ноября мы там студентам что-то спели (тогда еще два Майдана было — один политический, на Европейской площади, и второй — собственно на Майдане, где были только студенты). В итоге я не хотел быть нигде, а попал везде. Мы первых титушек гоняли, мы первыми начинали из травматического оружия над головой стрелять, потому что людей возле Оперного театра и памятника коррупции в Киеве у Золотых ворот убивали.

Я чувствую себя ответственным за то, что я там был, поэтому три года на войне, с военными. Спрашивают: «Как ты попал в АТО?», но попасть в «антитеррористическую операцию», если ты не работаешь в какой-то антитеррористической структуре, нельзя. Это война, она не объявлена, хотя россияне это войной не называют. Они считают, что освобождают Украину от каких-то там западных мерзавцев...

— ...бендеровцев...

— ...геев, пиндосов... Ну, они же все время какие-то ярлыки вешают, а я считаю, что мы победим, что все, что сейчас происходит, — это такое обострение болезни. Обычно обострение либо к выздоровлению, либо к смерти приводит: вот нас и ждет «либо — либо», а что именно — зависит только от нас: от воли, от ума, от образования. Надо помнить, что человек — это то, из чего он состоит: из того, что он выпил, съел, услышал и прочитал... Читайте, слушайте!.. Есть и пить — не то, чем мы сейчас занимаемся. Собственно, поэтому так и живем.

«Настоящий Майдан — это не концерт «Океана Эльзы» с ліхтариками, а те 500 человек, которые были там, когда все возле сцены горело»

— В одном из интервью ты сказал: «На Майдане было две категории людей: одних не устраивала система, а других — что в этой системе нет их фамилий»...

— Ну, я это не в интервью — я это 21 февраля со сцены Майдана сказал, чем вызвал достаточно живую реакцию стоящих под сценой. Давай смотреть правде в глаза: то, что сейчас иностранцам и многим украинцам, которые подзабывают недавнее прошлое, выдают за Майдан с ліхтариками, с кучей людей, — это не Майдан, это концерт «Океана Эльзы». Славе Вакарчуку, чтобы собрать 70 тысяч человек под сценой, совершенно не надо какие-то акции в цент­ре Киева уст­раивать — они за билеты, за деньги собирают стадионы, и дай Бог — с их музыкой, они это будут делать еще много-много лет, как Rolling Stones.

Настоящий Майдан — это те 500 человек, которые были там, когда все возле сцены горело. Женя Нищук просил деревянные домики разобрать, но не трогать флаг и трезубцы ярмарки, когда там можно было погибнуть, а теперь люди с той стороны, которые категорически против того, что в Ук­раине сейчас происходит, спрашивают: «Майдан выходил против олигархов, зеков и педиков, да? Так каким же образом так получилось, что в мае первое место занял олигарх, второе — сидевшая Юлия Владимировна, а третье — Олег Валерьевич Ляшко?». Ответить на этот вопрос с лету достаточно тяжело, а, с другой стороны, я им говорю: «К сожалению, тех, кто мог сгореть, было 500 человек, а тех, кто пришел голосовать за олигарха и за его обещания, — девять с половиной миллионов, и победило, к сожалению, необразованное и непродвинутое большинство».

— Твой отец, русский человек, сказал, что был счастлив возвращению Крыма в Россию, — с отцом после этого ты не поссорился?

— С родителями я не поссорюсь. Бате — 82, маме — 80, практически все люди этого возраста хотели бы, чтобы вернулась опять страна, в которой «15 республик, 15 сестер», в которой они были моложе...

— ...были счастливы...

— ...полны сил и имели кучу возможностей, реализовали себя. Отец и мама у меня академики, безмерно уважаемые мною люди. На вопросы той же территориальной целостности Украины я смотрю так, отец — по-другому, но это не повод ссориться, это повод общаться и думать, что делать. Думаю, что Крым оккупирован достаточно надолго, что очень тяжелыми дипломатическими усилиями когда-нибудь, может, удас­т­ся его вернуть.

Нам надо четко понимать, что и как мы собираемся делать для того, чтобы жить вместе одной страной либо не жить вместе одной страной. Сейчас, как сказал мой друг Рауль Чилачава, в свете последних событий любой украинец должен сколотить будку, посадить Насирова и раскачать лодку. Вот я и говорю: «Петр Алексеевич, я в своей жизни строил собачьи будки, когда был инструктором-вожатым в пограничных войсках, и скворечники мы делали из старых гитар, с которых снимали струны, откручивали грифы и прибивали их к деревьям, поэтому имею право на свою точку зрения. Мне в этой стране жить, я никуда уезжать отсюда не собираюсь, и я как не хотел жить при блатоте донецкой, а до них — при блатоте днепропетровской, так не хочу жить и при винницких базарных пацанах, строящих страну, в которой каждой сестре раздается по серьгам, и, чем ближе ты к перстню, который поцеловал, тем больше возможностей тебе дают». Донецкие были с тюрягой связаны, они строили тюрягу, винницкие — с базаром, они строят базар, днепропетровские — с заводом, они строили завод.

Мы декоммунизировали улицы, причем так смешно, что улицу Боженко в Киеве улицей Малевича назвали, не особо понимая, что Малевич про Украину говорил, но написали на табличках: «Улица Малевича», а в скобках — «Боженко». Зачем было декоммунизировать? Это раз. Два: обрати вни­мание (Сикорский, кстати, тоже мало хо­роших слов Украине адресовал), у нас очень много талантливых людей родилось, но никто из них здесь не умер. Из тех, кто стал известным, — только те, кто выехали за рубеж, то есть эта территория родить может, а дать себя реализовать, к сожалению, пока не очень. Надеюсь, мы это ис­пра­вим, так вот, мы декоммунизировали улицы, но не декоммунизировали Конституцию...

— ...и мозги...

— Основной закон, по которому мы живем, был подписан и принят коммунистическим большинством Верховной Рады — с тех пор каждый президент, который приходил к власти, пытался подстроить его под себя, и мы получали то завод, то зону, то винницкий базар: ну и чему удивляемся?

«Хотел бы, чтобы люди понимали: далеко не все, кто на передовой, — это наши герои, и далеко не все, кто в тылу, — негодяи с плоскостопием и те, кто косят»

— Ты о Крыме сказал, а Донбасс, на твой взгляд, возвратить удастся?

— Надеюсь. Сейчас то, что происходит в процессе блокады, — это очень показательная вещь. Три года войны, да? Если бы мы Донбасс через три месяца после начала военных событий блокировали, тогда, в марте, когда был референдум по Крыму, или, как минимум, до середины июня 2014- го, я бы был категорическим противником, потому что нам надо было людей звать к себе и говорить, что все хорошо и что все, что рассказывают про убитых ук­ра­инцами русских снегирей, про кровь пятимесячных младенцев, про распятых мальчиков и бандеровцев на каждом углу, — это ложь и провокация.

— А сейчас?

— А сейчас единственное условие нашего сосущест­вования с соседями в этом мире (с какими из них, мы сейчас пока не зна­ем, потому что территориально все равно останемся здесь, никто нас не вырежет и в Антарктиду не переселит — мы и там можем пингвинов задолбать) — я понимаю так: сейчас мы должны всем людям, которые на территории современной Украины живут, новый общественный договор предложить, возможность договориться о правилах, своих отцов-основателей получить, которые не пойдут во власть, получат фильтр на выходе, создадут правило и на 10 лет откажутся от любого варианта участия внутри процесса как действующие политические единицы. Тем, кто не хочет жить в этой стране, — популярное ныне: «Чемодан, вокзал, Россия». Мы должны вернуть себе территорию либо, как минимум, вернуть сюда людей, которые готовы жить в этой стране, строить и не рассказывать, как плохо жить с теми, кто сейчас у власти, а думать о том, что делать с теми, кто будет после них, — а они будут очень скоро.

— Ты поехал на войну — зачем?

— Вот как с Майданом — нигде не хотел там быть и в итоге везде оказался, так и с войной — та же история. Готовились мэрские выборы, я согласился пойти в мэры Киева только потому, что Майдан дал запрос на новые лица, и мы считали, что если мы там находились и людей как бы возле себя держали, не можем теперь просто так, когда все закончилось, уйти и опять начать автогонками заниматься, поэтому собрали команду и решили участвовать в выборах с такими посылами, за которые могли бы проголосовать датчане, если бы мы шли на выборы в мэры Копенгагена. В мае тог­да ничего у нас не получилось — оно и не могло получиться...

— Не Копенгаген, да?

— Как только все закончилось, чтобы это не было воспринято как какой-то предвыборный пиар, я поехал к своим знакомым ребятам из ГАИ, которые были в Изюме в составе милицейской группы, сопровождавшей армейскую группу по наведению порядка в рамках антитеррористической операции (войной это тогда никто еще не называл). Сейчас уже, спустя три года, я прекрасно понимаю, что чувствовал тот же генерал Виктор Муженко, который 7 марта вместе с войсками поехал туда и на три года погрузился в историю, — очередь ни в Генштаб, ни в АТО тогда не стояла, и никто особо ехать туда не хотел, и боялись над некоторыми воинскими частями ук­ра­ин­ские флаги поднимать, чтобы их не постреляли.

— Ты много хороших ребят на войне встретил?

— Очень. Так же, как и мудаков, кстати, поэтому искренне хотел бы, чтобы люди понимали: далеко не все, кто на передовой, — это наши герои, и далеко не все, кто в тылу, — негодяи с плоскостопием и те, кто косят. Любой нормальный человек име­ет фамилию, имя и отчество, любой негодяй — тоже, и они не характеризуются ни цветом кожи, ни вероисповедани­ем, это либо нормальные люди, либо не­го­дяи.

— «Почти в каждом украинце, — сказал ты, — сидит мелкий вор, который завидует крупному коррупционеру». Ну, и еще: «Если бы в Украине за коррупцию рубили головы, а за воровство — руки, не исключено, что вскоре некому было бы рубить головы и не осталось бы того, кто сможет держать топор, потому что руки у всех будут отрублены»...

— Дима, контекст все-таки в том, что мы боремся с коррупцией, а бороться надо с воровством. Коррупция — это всего лишь воровство с использованием служебного положения, и поэтому, ког­да большинство борются с коррупционерами, — это менее успешные воры борются с более успешными ворами за место возле точки, с которой можно что-то стырить.

Я не считаю каждого украинца мелким пакостником или взяточником, или вором, но, скажи, пожалуйста, почему водитель, который стырил 20 литров солярки, например, или бензина в свою машину, — красавчик, а руководитель его, который заплатил 20 тысяч гривен за то, чтобы стоять на маршруте, — негодяй? Либо и тот, и тот — красавчики, либо и тот, и тот — негодяи: проблема вся в том, что внутри страны должны быть принципы, а во внешней политике — интересы. У нас все с точностью до наоборот. Во внешней — принципы: мы в Европу пойдем (хотят нас там видеть или нет, не важно), а внутри у нас интересы. То Юля хорошая, то плохая, то Яценюк хороший, то плохой, то Петр Алексеевич хороший, то плохой, то Жора Тука хороший, то плохой...

Определитесь! Если завтра самый от­вра­тительный мне человек начнет жить в соответствии с определенными принципами, говорить и делать так, как эти принципы того стоят, я стану эту баржу вдоль речки Днепр тянуть, бурлаком буду.

Проблема наша вот в чем: что бы мы ни начали предлагать, — вместо того чтобы обсуждать принципы и суть предложенного, люди начинают обсуждать кандидатуры, а кандидатуры как раз обсуждают, только когда речь идет об интересах. Плохой-хороший, далекий-близкий, белый-черный... Мы живем в стране, где реально, давай смотреть правде в глаза, религий и вер много, а языков? Да тут же не только украинский и русский.

Слушайте, мы боремся за украинский или против русского? Против русского, а если хотите бороться за украинский, попробуйте поехать в Закарпатье и в Берегово запретить говорить на венгерском. Ког­да я приезжаю туда, вижу: там, в Закарпатье, прекрасно сосуществуют друг с другом украинцы, русины, словаки, венгры, евреи — да кто угодно, но только там проходят фестивали не борща, а бограча, и в это время практически все Косино раз­украшено не в «желто-блакитные» цвета, а в цвета Венгрии, потому что Орбан достаточно много паспортов раздал, и люди эти паспорта получили — на всякий случай... «Куме, шо ви на своєму городі робите?». — «Гроші закопую». — «От ви дурний, куме: при комунізмі ж грошей не буде». — «Це у вас, дурнів, не буде, а у мене буде». Понимаешь?

«Любая война предполагает, что те, кто воюют, на какие-то трофеи рассчитывают, и кто-то воюет на передовой, кто-то — внутри Министерства обороны»

— Леша, в Министерстве обороны воров много?

— (Пожимает плечами). Не знаю — я же не Министерство обороны, да и с ворами стараюсь не общаться. Вообще-то, любая война предполагает, что те, кто воюют, на какие-то трофеи рассчитывают, да? — и кто-то воюет на передовой, а кто-то — внутри Министерства обороны. Думаю, обидеть или забыть себя никто не хочет, потому что страна, государство и система не выстроены так, чтобы человек, который приносит пользу, мог видеть для себя в этом какой-то реальный толк.

— Тем не менее на позиции бойцам действительно поступает не всегда то, что им нужно?

— Это очень сложный вопрос. Когда как. Когда что. Проблема в том, что у нас есть две системы — система поставок Министерства обороны и так называемая волонтерская — от души, искренняя и зачастую не особо продуманная. Всем селом две тысячи долларов собрали и какой-нибудь Opel Frontera купили, не понимая, что он доезжает до Славянска, работает еще две недели и рассыпается в пух и прах, потому что для тех дорог лучше купить пять нормальных машин, чем 50, которые...

Пойми, централизованной поставки там нет, а я как автогонщик прекрасно понимаю, что это такое, когда в команде у тебя Subaru и Mitsubishi одновременно, да? Это тройной бюджет! У нас одни на Mitsubishi L200 ездят, вторые — на Pickup Nissan, третьи — на каком-то там Pickup SsangYong. Надо запчасти держать, надо немедленно это все ремонтировать, когда оно в негодность не только от обстрела приходит, — у нас же главная террористическая организация в Украине не ЛДНР, а «Автодор». Ну, это же они нам две трети страны «кончают», а не тот маленький кусочек, поэтому, пойми правильно, потребности людей, которые стоят на самой передовой линии, — одни, у тех, которые в двух километрах от них, — другие, в 10 километрах — третьи, а в 20 километрах, куда еще «Град» добивает, — четвертые, и всем им не нужны только батарейки, каски, тактические очки и грелки.

— Волонтерская помощь разворовывается?

— Понятия не имею. Я номер карточки не публикую — я знаю, что это абсолютно бесполезная вещь. Пытаюсь каких-то своих знакомых найти, которые имеют определенные средства. Если бы я сейчас озвучил фамилии людей, которые через меня помогали и покупали и «скорые помощи», и машины комбатам, и батарейки... От серьезных регионалов — до людей из Администрации президента, потому что есть работа и политическая целесообразность, а есть определенный уровень доверия, при котором мне звонят и говорят: «Алексей, вы были там-то и там-то, — что нужно? Я бы предложил это — туда, вот это — туда, а вот это — туда, я могу вот этот вопрос закрыть. Это для мирных, это — для военных. Хорошо?». — «Хорошо». Сделали.

— Задам тебе неудобный вопрос. Ребята, которые приезжают из зоны АТО, рассказывают мне и разные неприглядные вещи. Скажи, наши воины коррупцией, контрабандой и мародерством там занимаются?

— Дима, я считаю, что любые обвинения, которые звучат, должны звучать обоснованно и быть доказанными, потому что говорить все время, без разницы, о ком, — от Бойко, допустим, до командира 92-й бригады Ветра: «Этот — вор с вышками» или «Этот — убийца Эндрю»... Соберите информацию, докажите и посадите, а три года орать: «Держи вора!»... Может, на ворах и шапка горит?

Я не сомневаюсь, что есть люди, которые пытаются воспользоваться ситуацией для того, чтобы себе карманы набить, но не думаю, что это какая-то прямо глобальная схема. Огромное количество ребят, которые находятся там, защищают территориальную целостность страны, но я понимаю, что если в кило 900 повидла добавить 100 грамм дерьма, получится два килограмма дерьма. Вопрос — в консистенции, но армия состоит из людей, которые пришли из обычных населенных пунктов, где тоже есть нормальные люди и есть воры, есть те, кто переведет бабушку через дорогу, и те, кто, пока бабушка переходит, попытаются залезть к ней в карман. Там это все только оголяется и подсвечивается, а наша задача сейчас — научиться думать и понимать, как мы готовы жить вместе. Готовы ли мы на нормальный новый общественный договор, на свод правил, на основании которых напишем Конституцию, по которой будем жить вместе, либо это не прекратится никогда.

«Гиви и Моторола — это два не особо серьезных клоуна, которых в общественное сознание вводила российская профессиональная пропаганда, потому что им нужен был коллективный Василий Теркин»

— Ты рассказывал, что Моторола под­вешивал труп нашего бойца за ногу и обмазывал его фосфором, чтобы он в темноте светился. Что за люди были Гиви и Моторола?

— С Моторолой я не общался и один раз, когда ездили по обмену Рахмана на Старкова, виделся с Гиви... (Презрительно). Слушай, ну, это два не особо серьезных клоуна, которых в общественное сознание вводила российская профессиональная пропаганда, потому что им нужен был коллективный Василий Теркин. Один — местный (Гиви — это Михаил Толстых из Иловайска), второй — приезжее чмо откуда-то из... не Калмыкии, а...

— ...Коми...

— ...да, Коми АССР. Один — охранник, второй — мойщик. Чтобы люмпен, который находится на тех территориях либо в России, имел возможность понять, что если ты никто, но ты приехал освобождать Украину от бандеровцев, пиндосов и всего остального, ты будешь там подполковником, героем. Георгиевские кресты, танки, трали-вали-фестивали, при этом очень выгодно было использовать наличие двух этих придурков в ситуации «что же это за украинская армия, если она не может победить двух клоунов?», а понятно же, что там российские инструкторы, понятно, что люди, которые воюют против нас с той стороны, проходят достаточно серьезное обучение и подготовку. Они мотивированы, они загнаны в угол, и ясно, что все это просто так и легко ни для кого не закончится, поэтому, мне кажется, важно узнавать, кто кукловоды. Какая разница, кто Пьеро и Арлекин, — это всего лишь два клоуна, их уже нет, все, но ниточки остались, и сейчас на них вот этого подвесят... Не Пелевина, а, как его?.. Прилепина?

— Прилепина, да...

— Будут каких-то новых людей вводить, скажут: «Все, этих же уже нет, можно уже вот с этими разговаривать, потому что...

— ...свято место пусто не бывает...

— Свято место пусто не бывает, да.

— Ты с Александром Захарченко встре­чался — зачем?

— В конце июля 2015-го в плен попал мой старый друг Андрей Гречанов (Рахман), и я прекрасно понимал... Первая ситуация, когда я себя предложил на обмен пленных, 20, по-моему, января 2015 года была, когда терминал Донецкого аэропорта взорвали и попали в плен Брановицкий, Толя Свирид, Олег Кузьминых. Я прекрасно понимал, кем они на самом деле являются и что будет, если их подноготная выяснится, — их просто заживо на ремни бы нарезали. Предложил себя обменять. Тогда это, слава богу, без моего участия про­изошло. Я себе отчет отдавал, что ЛДНР против украинской армии воюет, что самые крутые чуваки в украинской армии в их понимании — это десантники, самые крутые десантники — это киборги, а Рахмана президент Порошенко назвал «киборгом номер один». Рахман был на половине мобилизационных плакатов, Рахман был у Ахтема Сейтаблаева, который снимает сейчас фильм «Киборги», в программе «Киборги незламні», Рахман был у Сергея Лойко в книжке «Аэропорт»...

Я поехал за другом, и весь этот набор дерьма, который до сих пор время от времени пытаются посыпать на вентилятор... Ну, мне уже даже не смешно, то есть, если для людей что-то где-то значит, у меня вот есть перстень со знаком ВДВ, внутри которого написано: «Иди своей дорогой, усилия суммируются». Это мне подарил Андрей в благодарность и на память о том, что нам удалось эти четыре месяца вместе пройти и Андрюху сюда вернуть.

— Впечатления от Захарченко у тебя какие? С ним можно разговаривать, нуж­но разговаривать или нет?

— Дима, разговаривать нужно. Не думаю, что о том, разговаривать ли с Захарченко, или с Путиным, или с Сечиным, или кто там у них в России этим всем рулит, надо решать нам сейчас, но пока не заговорят люди в пиджаках, люди в камуфляжах не успокоятся. Я надеялся, что Петр Алексеевич (ну, я же не знал, что он участник боевых действий в 1984 году в Казахстане, служа в ПВО, — вот узнал и удивился) — хороший дипломат. Увы, полтора года они троллили за Клинтон и попали в дипломатическую штангу, даже в день выборов написали, что надеются на ответственный выбор американского народа, а все равно президентом стал Трамп, за которым я следил очень давно. Помню, когда он еще с Опрой Уинфри шел как бы в паре в президенты США и она уже тогда была афроамериканкой и женщиной (улыбается), и он не побоялся тащить ее с собой... Я смотрел на все эти смешные попытки нашей дипломатии выставить Хиллари явным лидером и недоумевал...

Я был уверен, что победит республиканец, но я был точно так же уверен, что клас­сический, вот такой чистокровный республиканец (либо демократ) в современном мире сейчас ничего не сделает, потому что есть устои и принципы, и что нужен такой немножко не от мира сего персонаж, которому, возможно, через три года какой-нибудь импичмент объявят, но он свое дело сделает. Потому что читала биографию Бенджамина Франклина, отца-основателя, потому что прекрасно понимает, кто такой Абрахам Линкольн — с его знаменитой фразой о том, что он за сохранение Союза, что он не «за» и не «против» рабства. «Если мне надо будет освободить всех рабов ради того, чтобы Союз сохранился, я их освобожу. Если мне нельзя будет освободить ни одного раба, чтобы Союз сохранился, я не освобожу. Если мне надо будет освободить часть рабов, а часть оставить, я так сделаю — лишь бы сохранился Союз». Политик должен думать и идти на компромиссы, причем это не сделки с собственной совестью. Очевидно, что конфликт на Донбассе одна из сторон силой закончить не может, — сил не хватает ни у одной, ни у другой, и эта партия заходит в тупик.

«У нас огромное количество никчем, которые не придумали ни Google, ни iPhone, но подпущены к возможности решать какие-то вопросы, и если ты хочешь себя реализовать, должен уехать либо поцеловать перстень»

— От Абрахама Линкольна — к нам, грешным. Ты говоришь: «Ничто так не объединяет людей, как совместно стыренное бабло» и задаешься вопросом: «Откуда у вас, судейки, прокурорки, чинуши, мусора и решалы, то, что вы надекларировали?». Как, кстати, ты к результатам е-декларирования относи­шь­ся?

— Да я... Ты вот просил меня не материться, но я был потрясен и возмущен до глубины души. Как можно выразиться? Ну, слушай, есть персонажи — такие, как, например, Слава Константиновский, да? Он сам ходил, настаивал на том, чтобы приняли все его какие-то бумаги, а от него бегали как черт от ладана, потому что было важно дурака назначить. Слава явно к этой категории не относится, можно в каких-то вопросах с ним соглашаться, в каких-то — нет, но человек, как минимум, хотел обозначить, где он это все заработал. У нас же практически все живут по принципу: помыл одно яблоко, продал за два цента, купил четыре яблока, потом — восемь, а потом умерла бабушка в Питтсбурге и оставила наследство в полтора миллиарда.

У нас огромное количество никчем, которые не придумали ни Google, ни iPhone, ничего реально серьезного, но подпущены к возможности решать какие-то вопросы. Конечно, они сопротивляются, не хотят уходить от власти, потому что ничему не учились, — они умеют только созваниваться и говорить, кто свой, кто чужой, назначать правых, виноватых, хороших, плохих, а в Украине образование, количество прочитанных книг и их качество, желания человека ничего по-прежнему не означают. Если ты хочешь себя реализовать, ты должен уехать либо поцеловать перстень, потому что политика в нашей стране — это лифт: ты приехал, припарковался на нижнем этаже — открывается дверь лифта, стоит чмо с ключами и говорит: «Дружище, на любой этаж можешь заехать — целуй перстень. Вот насколько сильно поцелуешь и оближешь, так высоко и поедешь. Ты со мной можешь доехать до самого верха, мы будем смотреть с пентхауса на «электролохов» вот этих — электоральное лоховское поле — и будем на них «пилевать и писять»...

Мы говорим о неконтролируемых территориях Донецкой и Луганской областей, на которых есть подконтрольные нам шахты, забывая о том, что на контролируемых Украиной территориях есть не подконтрольные нам расследования по янтарю. Мы живем в королевстве кривых зеркал и, уж 100 процентов, не ради того выходили на Майдан, чтобы на смену одним организованным преступным группировкам во власть пришли другие, а судя по рожам не пришли, а вернулись. Для всех, кто был когда-то кем-то, необходим фильтр на занятие политической деятельностью, настоящая люстрация — это возможность даже тем, с кем ты, в принципе, лично знаком и к кому относишься неплохо, сказать: «Друзья, извините, но если не будет принципов, мы погибнем. Вы все, что могли, уже нацаревали, наделали, а теперь время пришло...

— ...отдохните...».

— Матрос Железняк где-то есть, и я надеюсь, что это не Вова Парасюк, — честно.

— «В прокурорских и антикоррупционных делах, — сказал ты, — главное — не копать глубоко, чтобы на самих себя не выйти», а что ты думаешь о том, что происходит с господином Насировым? Чем эта история закончится?

— Понятия не имею. Слушай, идет война, и мне вообще неинтересна судьба Насирова, мне вообще неинтересно, как... Помнишь, был фильм «Антикиллер», да? Когда эти сидихинские чуваки (там были «красные» и «синие») идут на какую-то драку, Сидихину говорят: «А как мы узнаем, кто — свои, кто — чужие?», и он отвечает: «Они такие же, как мы, только морды не­знакомые». Мне абсолютно все равно, как НАБУ с фискальной службой будут решать этот глубоко, как мне кажется, личный конф­ликт.

— В связи с этим еще одна цитата из Алексея Мочанова. Когда похитили Алексея Гончаренко, ты заявил: «Никого из власти и оппозиции не жалко. Никого. Они не вызывают ни сочувствия, ни сострадания»...

— Это правда. Слушай, ну это же клоунада! Есть еще, кстати, вторая часть этой фразы. Практически каждый, кто в этой ситуации пострадал, — Булатов с ухом, Таня Черновол (девочку бить нельзя, но мы до сих пор не знаем, что там произошло)...

— А Булатову ухо отрезали, кстати?

— Не знаю — я же не ухо-горло-нос Булатова. Я его видел, и никакого позитивного впечатления он на меня не произвел. Ну, такой себе... Не так я себе представлял министра спорта в стране, где есть олимпийские чемпионы, «Динамо» (Киев) и куча всего. Ну, хотелось ему быть чинушей... Он потом в АТО пошел, где-то там воевал...

«Младший сын Януковича погиб тяжело и страшно — провалился под лед и всплыл не в лунку, а рядом»

— Что ты думаешь о Наде Савченко?

— (Длинная пауза). Дима, ну, это не­честно — сначала говорить перед эфиром «не матюкайся», а потом спрашивать: «А что ты думаешь об ухе Булатова, о Наде Савченко?». Я не знаю... Надя Савченко — это такой же гражданин Украины, как все остальные. Я работал в милиции и уже тог­да был полицейским. Служил в 1-м взводе 1-й роты Отряда милиции особого назначения, когда Куликов только майора получил, мой позывной был «Тайфун-27», так вот, я тебе скажу, нас очень правильно учили, что мы должны защищать всех граждан своей страны, а не только тех, кто тебе нравится или не нравится. Мне, может, по каким-то причинам Гордон отвратителен: ну, я не знаю — потому что ты бритый, или потому что еврей, или потому что у тебя красный свитер, но если ты не делаешь ничего плохого, никакой отрицательной эмоции ты от меня не получишь, мы просто вряд ли с тобой за один стол сядем.

— Скажи, пожалуйста, младший сын Януковича Виктор действительно погиб?

— По той информации, которую я имею, — да. Погиб тяжело, страшно, и когда после этой истории меня россияне набирали и пытались по поводу подробностей что-то спросить... Нет, озвучивать их я не уполномочен.

— Что такое — «тяжело и страшно»?

— Провалился под лед и всплыл не в лунку, а рядом, и воздуха не хватило — задохнулся, утонул. Я просто скажу: из всех известных мне Януковичей, мне кажется, это был самый безвредный, и я бы не стал на его костях топтаться, его обсуждать. Он ездил на гонках, и ездил, к слову, неплохо. Демонизируйте тех, кто реально был у власти, а маленький Витя был сыном своего отца, которого отец затащил в парламент.

Петр Алексеевич Порошенко, как только стал президентом, тоже своего сына затащил сразу в парламент, то же самое сделал. Виктор Янукович хотел быть президентом только тех, кто за него голосовал, а не президентом всей страны, и Петр Алексеевич с точностью до миллиметра повторил его ошибку. Он решил, что он будет президентом только тех 54 процентов, которые за него голосовали, но я хочу напомнить Петру Алексеевичу, что 54 процента без Крыма, Донецкой и Луганской областей — это третье место на выборах, в которых выиграл Янукович, а второй стала Юлия Владимировна. По количеству людей Петр Алексеевич не победил даже Юлию Владимировну.

Я бы не хотел, чтобы этот вот «террариум единомышленников» под куполом нашего цирка продолжался, я хочу, чтобы люди собрались за столом, чтобы... Каждым новым президентом Конституционное собрание назначалось по удобным ему параметрам. Никто не хотел у нас узнать, как мы хотим или не хотим вместе жить, хотим мы один язык или восемь. Я не понимаю, почему президент поздравляет всех с Пасхой, но не поздравляет, например, с Рамаданом, с еврейскими кучками. Ну, если мы в светском государстве живем, либо ты всех верующих поздравляешь, либо никого, если мы живем в многонациональной стране, ты не можешь выйти и поздравить всех по-русски, по-украински и по-татарски... А евреям? Что делать закарпатцам, которые говорят по-венгерски? А людям с Буковины, которые у себя дома друг с другом говорят на румынском, и они такие же точно украинцы и никуда уезжать не собираются.

У нас в высших эшелонах нет ни одного человека, готового мыслить масштабно, который бы этой работе учился, который бы, находясь на своей должности, хотя бы попытался изучить свое место сидения, понять, какие это дает возможности не для собст­венного кармана, а для того, чтобы войти в историю как президент или премьер-собиратель. Я считаю, что нам нужен вице-премьер по Конституционной реформе, — не буду фамилии называть, хотя у меня есть люди, которым эту позицию я бы доверил. Кто-то из них друг с другом договорится, 100 процентов, потому что опять начнут орать, что Путин нападет, что это люди Юльки, Мертветчука, кого-то еще...

Мне глубоко до одного места Виктор Медведчук — клянусь, мне глубоко до одного места, работает с ним или не работает Надежда Савченко. До тех пор пока она не нарушает законов Украины, она может быть депутатом украинского парламента, но я хочу напомнить Наде и всем, кто за нее заочно проголосовал как за героя, что эту войну она не воевала. Все самое интересное она просидела, поэтому Надя Савченко — участник боевых действий в Ираке, где она была в составе 95-й бригады, но война, которая, по-серьезному так, длилась на временно оккупированной территории Донецкой и Луганской областей с лета 2014-го по середину февраля 2015-го, — это не Надина война.

— Леша, недавно ты, красивый, молодой парень, перенес инфаркт — как здоровье сейчас?

— Ты про все предыдущее тоже врал? (Улыбается). «Красивый, молодой парень»... Ты что, Дима?

— Хочешь сказать, что ты не красивый и не молодой, да?

— Мне 48 лет, я понимаю, возраст уже, конечно, такой, что нужно почаще в паспорт заглядывать, и 22 раза особо уже не поподтягиваешься, но отжаться 22 раза и показать, что есть еще и порох в пороховницах,­ и ягоды в ягодицах, можно... Режим мой, особенно во фронтовой жизни, такой: утро — гречка с тушенкой, обед — вермишель с тушенкой, ужин — рис с тушенкой или картошка с тушенкой, где-то там чуть капусточки, грибочков... Понятно, что следить за собой достаточно тяжело, плюс все время за рулем...

— Сейчас все нормально?

— Бывало и лучше, бывало и хуже. Ког­да меня спрашивают, как дела, я говорю: «Зайдите в любой госпиталь, не обязательно киевский военный — их, к сожалению, хватает, посмотрите, каково пацанам, и поймите, что вам еще неплохо, руки-ноги на месте». Мне сейчас вырвали зуб, какой-то антибиотик дали, пробиотик на него не наложили, начался стоматит... У меня полный Фейсбук каких-то просьб — от приютов и питомников до детских домов и инвалидов каких-то групп, и я все время вспоминаю анекдот: Вовочка себе говорит: «Маша из 2-Б беременная, пацанам из 5-го класса 20 тысяч долларов должен, бате машину развалил — где ремонтировать, непонятно...». Учительница подходит: «Вовочка, ну-ка, сколько будет дважды два?». Он: «Четыре, Марья Ивановна — мне бы ваши проблемы», поэтому когда меня просят: «Опишите свою жизнь в двух словах», я отвечаю честно: «Всякое бывало».

— Последний вопрос, Леша, подразумевающий ответ одним словом: Ук-раина прорвется?

— Да!


Записала Татьяна ОРЕЛ



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось