Андрей ДАНИЛКО: «На Банковой мне сказали: «Андрей, место на кладбище для вас уже есть»

(Продолжение. Начало в №№ 16,17)

«На студии у меня портрет Брежнева висит — я его очень любил»

— У тебя бедное детство было, а пережитые лишения компенсировать ког­да-нибудь хотелось?

— Ну, ощущения, что это бедное детство, у меня не было — другого не знал, поэтому считал, что оно нормальное, но, единственное, у меня мечта была — ковровая дорожка, чтоб как в обкоме партии.

— Помню, у Таруты в Партените прекрасный санаторий «Айвазовское» с уни­кальным парком был, но корпуса уже обветшали. Я что-нибудь получше себе выбирал, а мне говорили: «Вот здесь, где красные дорожки, как в обкоме, периодически Андрей Данилко живет — ему у нас очень нравится». Это правда, что, когда у тебя большие деньги уже появились, ты не за границей, а в таких советских, кондовых санаториях предпочитал отдыхать?

— Понимаешь, я это время очень любил. Да, какие-то свои переборы там были, к примеру, в пионерском лагере — строй и песня.

— Праздник песни и строя...

— Это ужас для меня был, просто вы­рванные годы — все после завтрака туда-сюда под барабан ходят, и какая-то дура обязательно собьется. Вожатые говорили: «Из-за Оксаны — еще раз!», и мы опять маршировали.

— «Взвейтесь кострами, синие ночи!»...

— Ну, я все-таки на особом положении был, потому что всегда в президиум этого — как называлось...

— ...совета отряда?

— ...не отряда — дружины — входил...

— ...о-о-о!..

— ...и у меня свое время было, какая-то возможность строем не ходить. Я этого терпеть, конечно, не мог, но тот период любил: там все-таки больше хорошего, нежели плохого, было.

— Тяга ко всему советскому у тебя по-прежнему?

— Если бы ты на студию ко мне приехал, увидел бы: у меня портрет Брежнева висит. Серьезно тебе говорю, я его очень любил...

— Если бы он был жив, тоже тебя любил бы — не сомневаюсь...

---

---

— И я не сомневаюсь.

— Добрый он человек был...

— Абсолютно, и знаешь, когда-то я в его номере в «Нижней Ореанде» жил — такой дорогущий, зараза, был. Просто так этот номер взять нельзя было — пансионат Верховной Раде принадлежал, и надо было Литвину, на тот момент головi парламенту, позвонить, чтобы он распоряжение дал... Короче, какой-то сложный порядок там установили, и у меня этот номер был — боже, красота такая! Я по этой дорожке ходил — наверное, детские мечты какие-то сбылись: громадный зал, длинный стол. Утром слышу: дверь хлоп! Спускаешься — завтрак накрыт: яйцо с икрой, компот, то есть все, как в советские времена, было, — я еще это попробовал.

— Ты почетным гражданином Полтавы стал — какие-то привилегии это дает?

— Достаточно много — бес­платно в общественном транспорте ездить можно, какие-то льготы есть — что-то с землей связано, но я никогда этим не интересовался. Точно так же было, когда звание народного артиста я получил, и это тоже смешная история. Мне же Ющенко позвонил — правда!

— Лично?

— Да, когда Ани Лорак за второе место на «Евровидении» звание народной артистки получила, люди возмущаться начали, потому что Сердючке при таком же успехе год назад даже стакан кефира не дали, и я себе такой, без задней мысли, сижу — и вдруг звонок: «Алло, це президент України Вiктор Андрiйович Ющенко». Я аж встал, знаешь... «Андрiю, — говорит, — я думав, що вас вiдзначили, а вас не вiдзначили, i от 24 серпня ми хочемо вас зван­ням «Народний артист України» нагородити».

— Ты расплакался?

— Та нет, какую-то ерунду нес: «Та перестаньте, ви шо... У вас стiльки справ...». Ну, как дурачок, а он: «Колись нагода така буде, десь сядемо поговоримо». — «Ну, звичайно, — я согласился, — добре». Вiн: «Ну, пока», и я ему: «Пока!» — з переляку, а все, кто в комнате были, подумали, что Андрей или с ума сошел, или с ним что-то не так. Я объяснил: «Ющенко звонил», и правда, вскоре меня пригласили — в этот, как он называется...

— ...Мариинский дворец?

— Та нет, не Мариинский...

— На Банковую?

— Наверное, короче, пришли мы туда, я сонный: девять утра — не мое время. Глаза узкие, шапку надвинул... Меня ее снять попросили, потому что... Ну понятно — дресс-код. Я к Виктору Андреевичу хорошо отношусь, мне кажется, это очень добрый человек, но он так тихо разговаривал... Я — а все вокруг взрослые такие — сижу куняю, а он щось про Батькiвщину рассказывает: «Господи, — думаю, ну хоть бы меня тут не вырубило. В руки себя возьми!», и, конечно, — это очень смешно было — когда народного артиста вручали, мне показалось, что все улыбаются. Признаюсь, приятно было. «Надо же, — подумал, — я, хлопец из Полтавы, и народный артист: как такое возможно?».

— Место на Байковом кладбище тебе уже обеспечено...

— Да мне сказали: «Андрей, никаких привилегий уже нет, но место на кладбище для вас есть».

«Я водку люблю, и одно время реально много пить начал — более того, один, под яблоко. Моя доза — 0,5: если меньше, лучше и начинать не буду»

— Тебе гонорары огромные платят, уже много лет ты в топе — ты богатый человек?

— Смотря с чем и кем сравнивать.

— С Абрамовичем — так нет...

— С ним тягаться не могу, но я обеспеченный.

— Будучи обеспеченным, чем ты себя балуешь, чем радуешь? Едой, мо­жет, одеждой?

— Выпивкой (смеется).

— А что? Хорошее шампанское или виски — тоже радость...

— Я водку люблю. С алкоголем, вообще-то, у меня свои отношения были, и хотя когда начали писать о том, что я с ним перебираю, правдой это не было, но после тех статей я реально много пить начал, серьезно тебе говорю...

— Впечатлительный...

---

---

— Нет, но, знаешь, вот как песня «Все будет хорошо» влияет, так и эта писанина повлияла...

— И ты водку пил?

— Более того, один начал. За стол садился, на Крещатик смотрел, сбоку магнитофончик ставил... Рассказывать это мне не стыдно — ничего плохого там нет, просто у меня к себе очень своеобразное отношение: видеть себя ни выступающим, ни интервью дающим я не могу, а когда чуть-чуть бахну, реально в YouTube какие-то наши работы могу посмотреть и их проанализировать.

— Это в таком состоянии «Я сегодня напьюсь, тюк, тюк» ты написал?

— «Я сегодня напьюсь» — 100-процентная про меня песня: за то, что, бывает, выпью, я себя сам ругаю. Почему на нее так реагируют? Почему ее знают, хотя она даже не записана? Потому что это у всех, с кем ни поговори, происходит.

— Она про каждого...

— Вот и начинаешь в пять утра языком телепать, а потом некоторые моменты даже не помнишь.

— Под что же ты водку пил? Какая закуска на столе стояла: картошечка в мундирах, селедка?

— Если я один, то это только яблоко.

— Водка и яблоко? Сурово...

— Я вообще в этом плане очень крепкий: когда люди под стол падали, я их еще развозил. Моя доза — 0,5: если меньше, лучше и начинать не буду. Мне ровно пол-литра нужно — и я себе спокойно в кроватку ложусь, а в 10 утра как огурчик.

— Под эти 0,5 что-нибудь впечатляющее ты иногда писал?

— Нет, под чем-то я никогда не пишу.

— Для творчества, значит, время потерянное?

— Нет, наоборот, очень полезное. Я материал смотрю, демки слушаю и к ним не цепляюсь, причем если эту песню не­сколько раз прокручу, она обязательно зайдет: это уже вариант проверенный.

«Одно время, ну опять же из-за бедного детства, я квартиры покупать стал, дома, и так вовремя все это продал...»

— Чем же ты себя балуешь, что радость тебе доставляет?

— Так... Сейчас вспомню...

— Роскошно одеться тебя не тянет, правильно?

— Ну, это вообще... Подожди, чем же я себя балую? Знаешь, раньше у меня какая-то шизофрения по поводу компакт-дисков была — я в магазин заходил и мог их прос­то ради обложки брать: вот накуплю — и даже не слушать потом могу. У меня этих дисков тьма, а сейчас необходимость в них пропала, потому что...

— ...в интернете все...

— Да, так чем я себя балую?

— Сейчас окажется, что ничем...

— Ты знаешь, момент, когда всего и сра­зу хотелось, у меня, наверное, прошел и я подумал, как все-таки мало человеку нужно. Одно время, ну опять же из-за этого бедного детства, я квартиры покупать стал, дома, и так вовремя все это продал... Ну, допустим, дом — я уже ремонт делать начал и подумал вдруг: «Ну зачем он мне нужен? Кто жить в нем будет?».

— Ты разве за город переехать не хочешь?

— Хочу, но... Для этого, наверное, семья нужна. Думаешь: «Боже, это ж какого-то садовника, электрика надо, чтоб за хозяйством следить» — нет, заниматься этим я не хочу, и меня просто хорошие условия устраивают, аскетичные абсолютно.

— В квартире на Крещатике ты до сих пор живешь?

— Да.

— Там же, когда Майданы происходят, мимо тебя постоянно революционные толпы проносятся — дискомфорт какой-то из-за этого ты испытываешь?

— Знаешь, такого не было. Баррикады там, где ЦУМ, заканчивались — как раз до моего окна не доходя, то есть оно туда не выходило.

— Съехать оттуда не хотелось?

— Когда это происходило, я, конечно, и выстрелы слышал, и все, но эти события у меня дома абсолютно не ощущались. Это больше по улице Грушевского, по Майдану ударило — там, где палатки стояли.

— Желание на Крещатике жить, на бывшую улицу Ленина смотреть — это то­же рудимент того детства без достатка?

— Исключительно. Ты такую программу «Канал Д» помнишь? Ее телеведущий Дмит­рий Акимов вел.

— Да, Митя — при нем еще девушки бы­ли хорошие...

---

---

— Да, много девушек. Я в Полтаве концерт его группы «Ве­чiрня школа» проводил — эти ребята «День народження Наташi» пели — такой украинский «Ласковый май». Я их концерты в Полтаве организовывал, и вот филармония две тыщи рублей мне выдает...

— ...ого!..

— ...фиолетовыми еще купюрами — гонорар, и я их в Киев везу. Первый раз тогда в купе ехал: все-таки деньги! — и я на Крещатик, 26, пришел...

— ...на телевидение...

— ...Диму Акимова ждал... Пачку денег ему отдаю, а он одну бумажку вытаскивает и мне как бы за работу протягивает. Ты думаешь, я ее взял?

— Думаю, нет...

— Головой замотал: не-не-не, я работаю. Я эти фиолетовые 25 рублей вот как сейчас помню, думал: «Что ж я, дурак, их не взял? Богач великий!». Потом от Крещатика этого, 26, к ЦУМу шел, на этот дом со звездой смотрел и думал: «Боже, кто там живет?»...

— Счастливцы...

— Если бы кто-то тогда мне сказал, что я там поселюсь, не поверил бы, но квартиру нигде в Киеве не хотел бы — только в этом доме. Почему, спросишь? Потому что из моего окна Крещатик как на ладони, мне этот вид нравится. Сижу и думаю: «О, я в Киеве!», а если бы где-нибудь на бульваре Леси Украинки сидел, это уже не в Киеве.

— Какие ты книги читать любишь?

— Честно? Никакие, читать вообще не люблю, но все, что когда-то читал, мне нравилось. Даже по программе в общеобразовательной школе: «Мать» Горького, «Маленький грiшник» или «Фата Моргана» Коцюбинского...

«Они все время про папу, про папу спрашивали»

— У тебя потрясающе яркая жизнь, и сам Бог когда-нибудь мемуары велел написать — или наговорить, надиктовать: ты никогда об этом не думал?

— У меня раз такой припадок был: на пике популярности Сердючки какое-то московское издательство книгу выпустить предложило, и мне даже какие-то сумасшедшие деньги выдали — аванс. Ну, ты знаешь, как эти книги пишутся: есть журналист, который...

— ...рядом садится, и ты ему рассказываешь...

— Да, и он это все записывает, но я предупредил: «Ребята, я согласиться могу, только если это в режиме интервью будет. Вы вопрос задаете — я отвечаю», но они меня не услышали или не захотели услышать. Я два дня потратил — про папу говорил... Они все время про папу, про папу спрашивали, и я о нем рассказывал, и вот мне почитать первый отрывок дают, который так начинается: «Когда мой папа...». «Боже, — думаю, — какой ужас!»...

— ...это не я!

— Мне 25 или 26 лет, я об этом никогда в жизни не рассказал бы. Если спросите, отвечу, но сам о папе вещать или как я милицию вызывал и что там происходило, не буду, и я сказал: «Нет!» — аванс вернул, участвовать в этом не захотел. Они в шоке были, потому что деньги очень большие платили.

— Какое кино ты смотреть любишь?

— Интересное.

— Это может быть комедия, трагедия, драма?

---

---

— Это должно быть интересно. Я некоммерческое кино предпочитаю, фильмы типа «Матрицы» не люблю — вообще это не понимаю.

— Они равнодушным тебя оставляют?

— Да, как-то не трогают, не цепляют. Особенно я «Аватаром» себя мучил — клянусь: вот не моя тема, и пока въехал, что там, откуда... В результате он мне понравился, я его досмотрел, но начало пережить не мог.

— «Титаник» получше?

— Да, чувственное кино я все-таки люблю. «Титаник» для меня очень крутая работа, там все законы трогательно-сентиментальной картины соблюдены. Когда старая уже женщина, которая эту историю вспоминает, бриллиант «Сердце океана» в море роняет, а потом умирает и там (вверх показывает) герои встречаются, Боже, у меня слезы сразу. Думаю: «Вот всегда хеппи-энд есть — пусть даже там, на небесах, но они встретились» — это круто...

— Какую ты музыку предпочитаешь?

---

---

— Знаешь, я оперу полюбил, к классике пристрастился — в детстве даже подумать не мог, что когда-нибудь это слушать буду. Считаю, что в то время в общеобразовательной школе абсолютно неправильная подача материала детям была — она только какое-то отторжение вызывала... Нам слушать хотелось (поет): «На недельку до второго...» — а нам какую-то оперу давали: «Как во городе было во Казани»... Мне казалось, что это смешно, мы носы воротили, но со временем оперу я очень полюбил и всегда у знающих людей интересуюсь, какие произведения они советуют. Если говорят: «Это послушай», я так и делаю. Вагнера обожаю — его музыка очень мне нравится.

— Ну ясно — потом Адольф во сне и является...

— Ну, нет... (Смеется). Я знаю, что Гитлер Вагнера любил, но, понимаешь, такая сила в нем и возвышенность... Музыка всегда какую-то картину, мне кажется, должна рисовать — здесь это сила, покой и уверенность.

«Какая зависть! Если бы вам столько за эти песни платили, вы бы и без трусов выступали»

— Когда не спится, ты по YouTube бро­дишь?

— Все время. И не выключаю.

— И что ты там смотришь?

— Тебя.

— Спасибо за комплимент...

— Одно время, как ни включу твою программу, особенно с артистами, те все время меня вспоминают и жалеют: какой хороший артист был, но потом на поводу у публики пошел и петь песни стал... Я улыба­юсь: «Какая зависть! Если бы вам столько за эти песни платили, вы бы и без трусов выступали».

— Что может тебя плакать заставить?

— Ой, что угодно. Лук, наверное...

— Репчатый, да? Хороший ответ...

— Ну так, на троечку шутка. Конечно, какие-то трогательные вещи.

— От чего ты в последний раз плакал?

— Ой, Господи, а че ж я плакал?

— Кино растрогало, музыка, узнал что-то, услышал, себя, может, пожалел...

— А ты знаешь, вот я, когда, бывает, один выпиваю и в YouTube брожу... Как ты думаешь, что я последнее там смотрел?

— Не знаю...

— «Ласковый май», но только тот концерт, который был в интернате записан, когда они еще детьми были. Когда Юра Шатунов поет опять же (поет): «Ну что же ты моим цветам совсем не рада?», я не знаю, что со мной происходит... Именно эта песня моей самой любимой в то время была и полностью мои внутренние переживания отображала.

— Она до сих пор трогает...

---

---

— Вот сижу, в три погибели согнувшись, с сигаретой и (пьяным голосом): «Ну что же ты...». Клянусь: сижу и просто умираю...

— Подвижная психика в обыденной жизни мешает тебе или помогает?

— А что такое «подвижная психика»?

— Излишняя эмоциональность, способность на любые события остро реагировать, практически мгновенно переключаться...

— Думаю, раз и навсегда она не дается — это от состояния зависит. Если нормального сна нет, я — даже сам себе удивляюсь! — такой сонный бываю, в разговоре слова путаю.

— Ты самоед?

— Ужасный.

— То, что ты делаешь, тебе всегда не нравится или бывают моменты, когда себе говоришь: «Класс!»?

— Крайне редко такое случается, но если это класс, то реально класс. Допустим, фотографии мои взять — я говорю: «108 так себе, а вот эта — супер».

— Когда ночью не спится и ты в YouTube какой-то свой номер смотришь, признаешься себе иногда: «Большой я артист! Здорово!»?

— Нет, никогда, но моменты бывают, когда думаешь: «Как я это сыграл?» — это первых концертов касается, когда миниатюры еще были. Я там солдатом был...

— Гаишником...

— ...балериной. Какие-то не самые ранние выступления — там мы вообще еще ничего не умели.

— Помню, в театрах имени Франко и Леси Украинки аншлаги были...

— По 10 концертов подряд — это 99-й год.

— Я приходил и диву да­вался: какой парень талантливый!..

— В какой-то момент, когда 10 выступлений подряд в Театре Леси Украинки мы объявили, билеты не очень хорошо шли. Не помню уже, почему, но мы новую программу представили, и после первого же концерта ни одного билета в кассах не осталось.

— Полетели...

— Цыганская почта — самая лучшая реклама.

«Отчего депрессии? Оттого, что не знаешь, как с популярностью справиться»

— Андрюша, депрессии у тебя частые?

— Уже нет.

— А были?

— Раньше — постоянно.

— Отчего они возникали?

— Оттого, что не знаешь, как с популярностью справиться, потому что все от тебя чего-то хотят. Мне даже говорили: «Ты какой-то волчонок загнанный, все время настороженный...». Я по улицам ходить, с людьми общаться не мог — это очень непростой был период.

— Когда я Юру Шатунова в 89-м году впервые увидел и интервью у него брал, он тоже мне именно волчонком таким показался: весь ощетинившийся...

— А мы с ним очень похожи — ранняя эта популярность повлияла... Как-то стоим с ним в туалете в «Олимпийском», курим...

— ...и он говорит: «Ну что же ты?..».

— Он спрашивает: «Что ты не позвонишь?». — «Понимаешь, — отвечаю, — тут такая история...». Вот ко всем я привык, а к нему как к артисту не могу. Настолько он на меня повлиял, что благодаря Шатунову и «Ласковому маю» я на пианино играть начал, — сам поражаюсь, как научился.

— Ты знаешь, года четыре назад Юра Шатунов в Киев с концертом приехал, я к нему зашел... Мы с женой и детьми были, и дети совершенно одуревшими глазами смотрели на то, что с 40-50-летними тетками и дядьками творилось, когда «Седую ночь» или «Белые розы» он исполнял, — это надо было видеть! Кому об этом уже расскажешь?..

— Самое интересное: я же в концерте по случаю 20-летия группы «Ласковый май» участвовал — это 2007 год был. Меня пригласили, но как кого?

— Как почетного гостя — Разин тебя объявлял, я помню...

---

---

— За ночь я попурри из тех песен «Ласкового мая» сделал, которые когда-то вся страна распевала... Тогда, наверное, каждый мальчик в «Ласковом мае» хотел вы­ступать — такое у меня впечатление сложилось.

— Их столько, этих мальчиков, было! — «Ласковых маев», наверное, 50 по стране ездило...

— Даже среди моих знакомых все им подражать пытались, и понятно, что это какие-то нереальные вещи были, а тут как будто время вспять повернуло, и ты вместе с ними на сцене, понимаешь? Нас так хорошо принимали...

— «Ну что же ты...»...

— И это тоже в попурри было...

— Я слышал, что периодически проблемы со здоровьем у тебя возникают, — это правда?

— Я уже к этому привык.

— А что не так?

— Да что-то все время плохо себя чувст­вую, а сейчас это еще и в том проявляется, что плохо выгляжу, какие-то сбои давления и всего остального, поправился, но как-то с этим смирился, пока, как есть, принимаю. Почему так происходит? Мне кажется, я себя просто загнал, — этими перелетами, отсутствием отдыха. Ты же, как белка в колесе, бежишь, и у меня даже не спрашивали, хочу я выступать или нет: мы едем, едем, едем — поезда, самолеты, выступаю и снова еду, еду... Некоторые годы вообще не помню.

— Поток...

— Да, и вот в детстве все помню, а тут — ничего: в нулевых, вот этих 2000-х, — провал.

— Многие артисты и политики, когда в таком загнанном состоянии находятся, на кокаин переходят, и у них все как по маслу идет — ты не пробовал?

— Хорошая идея.

— Запиши, пожалуйста...

— (Смеется). Я запомню.

— Ты одно время жаловался, что у тебя со зрением проблемы, — глаза до сих пор подводят?

— Вижу все хуже и хуже, дошло до того, что, например, самостоятельно поехать куда-нибудь не могу, потому что в аэропорту ни одной надписи не прочитаю. Ну как объя­снить, чтобы ты понимал? Вот в пяти метрах от нас гример — я вижу, что этот человек сидит, но лица его не различаю.

— Сейчас, однако, технологии такие продвинутые — в Америке уникальные операции делают...

— Понимаешь, я боюсь, очень боюсь... Мне когда-то кто-то из тех, которые лечат, типа экстрасенсов, сказал: «Операцию на глазах никогда не делай», и так это запомнилось... Думаю: «У других все хорошо, а именно у меня какая-то накладка будет».

— Ну а очки носить ты не хочешь?

---

---

— Дома ношу — сегодня успешно их раз­давил.

— На сцене Верка Сердючка в очках невозможна?

— А зачем? Мне так комфортно, что я никого не вижу, — на сцене это все-таки очень удобно.

— Желания спортом заняться у тебя нет?

— Такой припадок у меня тоже был — я месяцев восемь регулярно с очень хорошим тренером занимался, и изменения в фигуре уже появились, но когда Сердючку надел, сразу видно стало, что это переодетый мужик, понимаешь? Мускулы мешать начали, потому что так-то оно хорошо, а для работы — плохо.

— Как мой друг Борис Воскресенский говорит: «Спорт здоровому не нужен, а больному вреден» — да?

— Нет, спорт, конечно, нужен... Я бассейн люблю, мне кажется, мой вид — плавание, я себя хорошо сразу чувствую.

«В артистическом мире, по большому счету, близких друзей у меня нет. То ли в коллегах зацикленность на себе раздражает...»

— Звездную болезнь в свое время ты легко или с осложнениями пережил?

— Мне кажется, она в моей жизни отсутствовала из-за того, что при большом успехе в придачу куча закулисных проблем мне досталась: и каких-то личных, и по здоровью, и всяких других, — у меня, в общем, ее не было. Моменты, о которых люди говорили, с большей требовательностью сопряжены были, но у нас никогда райдеров не было, которые сейчас как какой-то стеб, прикол читаешь — над этим же все смеются.

— Ну хорошо, а с кризисом среднего возраста, переоценкой ценностей у тебя как?

— Это вот было, абсолютно — когда 40 лет мне исполнилось, это реально почувствовал. Полная переоценка всего произошла — отношений с людьми, отношения к артистам. Это вообще не моя компания — в артистическом мире, по большому счету, близких людей, друзей у меня нет, ото всех почему-то я отошел. То ли в коллегах зацикленность на себе раздражает — она у многих.

— Да практически у всех...

— Я просто поражаюсь: как можно? — даже неудобно. Слава богу, что Инка у меня есть — мы над этим просто смеемся.

— Мне кажется, твой любимый цвет — черный...

— А почему ты так решил?

— Ты и сейчас опять-таки весь в черном сидишь — зимой и летом одним цветом практически: кроме сцены...

— Наверное, да — сцена все-таки для ярких красок, и я не люблю, когда она бытовая. Перевоплощаясь в Сердючку, я же женщину не играю, да? — это все-таки символ праздника какой-то, она будто говорит: «Мне тоже не очень хорошо, но с нами пошли — лучше будет». Моя цель — настроение поднять и через это атмосферу счастья создать. Вот в Израиле у меня концерт был... Я так устал, но знаешь, что мне потом зрители, которые там были, рассказывали? «Вот прикинь, — говорят, — некоторые люди, даже одноклас­сники, живя в Израиле, годами не виделись, а тут, на Сердючке, встретились, пообщаться за­хотели — типа, продолжить, так в ресторане столик нельзя было заказать — столько желающих, и все разговоры только о концерте. У нас, — это я цитирую, — разные выступали артисты... Ну после концерта вышли, в машины сели, поразъезжались, и на этом дело закончилось, а тут...», и, конечно, мне нравится, что какая-то история есть, что Сердючка людей объединяет.

— Верка всегда веселая, а ты, по-моему, большую часть времени грустный...

---

---

— Нет, это раньше было — в жизни я веселее сейчас, чем на сцене: мы с Инкой такое несем!.. Ну, тот юмор только нам, вероятно, понятен, но это очень смешно, и я сейчас реально очень много в жизни смеюсь — раньше такого не было.

— Что такое одиночество, ты знаешь?

— М-м-м... (Задумался). Проблемой для меня это никогда не было, мне всегда есть чем заняться... Наверное, что такое одиночество, я не знаю — в том смысле, что даже не представляю, как в квартире с кем-то еще находиться могу.

— Ну, для многих одиночество — это несчастье, а для тебя что?

— Отдых, наверное, — от людей. У меня такие припадки бывают: вот я в компании сижу и в какой-то момент чувствую, что надо обязательно в туалет выйти — руки помыть и просто в комнате постоять, одному. Оп, собрался! — дальше пошел.

«Семьей обзавестись мне лет в 20 хотелось, а сейчас, думаю, такие перемены в тягость будут»

— Мы с Валерием Леонтьевым много-много лет, с 88-го года, дружим — время от времени в Испании, в других странах встречаемся. Я иногда ему говорю: «Валера, может, вам как-то детей завести?», а он: «Ну зачем? Чтобы они такими же несчастными, как я, были?»...

— А что, он несчастный? С чего это?

— Ну, счастливым его назвать я не могу...

— А почему? — у него же все вроде в порядке... Мне кажется, он как-то неправильно себя принимает — вот такое у меня ощущение.

— Смотри, Пугачева с Галкиным, Киркоров детей завели — как-то они, состоятельные, успешные, знаменитые, к этому все равно приходят, а тебе семьей обзавестись хочется?

— Нет! Понимаешь, лет в 20 хотелось, а сейчас, думаю, такие перемены в тягость будут.

— Ты разве заботиться о детях не хочешь?

— Нет-нет, сейчас объясню. Вот у меня человек работал, и у него двое детей с разницей в полгода родились, то есть и тут, и там он успел — не планировал это, но так случилось. Сейчас у него уже трое, но я считаю, что такие вещи все-таки свыше даются, к тому же у каждого человека свое предназначение — у кого-то пятеро детей, у кого-то ни одного.

— Что же такое любовь, Андрюш?

— Любовь...

— ...«не трали-вали»...

— Нет, это необходимость — друг в друге, обязательно, и когда — это очень редко бывает, по крайней мере, у меня! — пазл складывается: какие-то личные отношения, скажем, сексуальные или когда зарождение дружбы с нахождением на одной территории совпадает (имею в виду в быту)...

— Когда находиться вместе хочется...

— Когда тебя это не парит и ты не думаешь: «Скоро ли они уйдут, успеют ли на метро?», и наконец: «Господи, уже домой езжайте!». Это для меня сложный момент...

— Сегодня, с такой биографией за плечами, ты счастлив?

— Конечно, жаловаться мне грех, хотя я битый-перебитый и история у меня какая-то непростая.

— В шрамах?

---

---

— Весь! Меня вот в «Х-фактор» сесть заставили — имею в виду седьмой сезон, и я не то что упирался — просто дверь закрывал, а они в окно: это правда! При том, что не секрет: я там не бесплатно сижу, и, скажу тебе: может, этот «Х-фактор» — судьба, потому что я ребят — группу «Mountain Breeze» из Полтавы — встретил (тоже какое совпадение, да?). Я думал, таких уже не выпускают.

— Так это же Полтава!

— Это какое-то интересное поколение — в общении, в подходе, они меня смешат, как-то вдохновляют, и мне о них заботиться очень нравится. Иногда думаю: «Может, я рожден, чтобы помочь им каких-то результатов добиться, а не Веркой Сердючкой быть?». Не знаю...

И еще скажу: всем добрее быть надо. Я вот в соцсетях никогда комментариев не читаю, даже не смотрю, что там пишут, потому что правильно замечено: когда тебе хорошее слово, какой-то комплимент скажут, ты 15 минут радуешься, а что-то плохое — больной три дня ходишь. Ребята, даже если вам что-то не понравится, какие-то негативные вещи не пишите — людям, которые на сцене находятся, это так мешает. Если не понравилось — лучше промолчите или хорошее напишите: артист только в любви расцветает.

— Андрюша, я очень тебе благодарен...

— ...а я тебе...

— ...хочу, чтобы праздник в душе у тебя всегда был и чтобы ты нас, зрителей, дальше радовал. Ты выдающийся артист — выдающийся!

— Ой, ну Дима...

— Знаешь, людям всегда при жизни то, что о них думаешь, надо говорить — это, по-моему, очень здорово. Напоследок: у меня такая традиция есть...

— Спеть, что ли? (Смеется).

— В конце я это даже не поющим предлагаю — как один мой друг говорит: «У меня все поют!»...

— Понимаешь, сделать это я не могу — бесплатно не пою...

— Так что-нибудь не Сердючкино спой...

— А что?

— В этом даже какой-то кайф будет. В конце концов, сегодня о Юре Шатунове мы говорили...

— Да нет, я так не могу, Дима, прости. Если бы хотя бы гитара у нас тут была, я что-то из Высоцкого бахнул бы. Шучу... Вот ты «Ласковый май» вспомнил, и я тебе скажу: это для меня детство. «Ласковый май», и я с кассетой и двумя магнитофонами сижу — переписываю. Сам удивляюсь тому, что до секунды помню, как эту головку дурацкую одеколоном протирал, как кассету перематывал — вот какое они на меня впечатление произвели!

— Спасибо тебе большое!

— Дим, тебе спасибо — ты уж меня прости, если что-то лишнее сказал.

— Да нет, все замечательно было...

— Это теперь музыку надо: длан-далалан, длан-далалан...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter