Наум КОРЖАВИН: «Жизнь моя подходит к концу, круг замкнулся, и это интервью, может, последнее... Нам, осколкам ушедшей эпохи, Дмитрий Гордон супермегафон протянул — средства массовой информации, позволяющие докричаться до миллионов»

Жизнь моя подходит к кон­­цу, и это не жалоба, не попытка выдавить у сердобольных читателей слезу, а конс­татация факта. Представьте: я уже старше, чем был Лев Тол­стой, когда в последнее пу­тешествие из своего дома в Яс­ной Поляне ушел, мне боль­­ше лет, чем было Анне Ахматовой в день, когда она скончалась... «Жизнь — трагичная штука, потому что смертью заканчивается»: это не я сказал, а критик Станислав Рассадин — мой близкий друг, автор предисловия к одной из моих не­многочисленных книг, ныне тоже покойный, и, наверное, он и поэты военного поколения (а я тоже к ним отношусь, хотя по состоянию здоровья на фронте не был) там, где пребывают сейчас, меня заждались... Что ж, после того, как в 91-м в Моск­ве окрестился, а в 2007-м свой личный архив в Российский государст­венный архив литературы и искусства передал, готов к ним присоединиться, но что-то меня в этом мире держит. Видно, не все земные долги мною отданы — кому же я задолжал?

Говорю об этом, и в памяти купола Киево-Печерской лавры всплывают, улица Саксаганского, однако судьба моя неразрывно и с русской культурой связана, и с величайшей русской трагедией — сталинизмом (она, впрочем, не только нашей была — мировой). В Москве состоялся я как поэт, но родился в Киеве — в этом городе довоенную юность провел, первые стихи написал, там в Бабьем Яру родст­венники мои лежат... Об этом после недавней встречи с Дмитрием Гордоном я размышлял: он специально прилетел в Бос­тон, чтобы интервью записать, которое вы в этой книге найдете, — может, мое последнее, и в том, что адресовано оно землякам, я знак свыше усматриваю.

Не скрою: времена, когда ночами напролет мог о стихах спорить, давно в прошлом — из-за проблем со здоровь­ем на обстоятельную беседу, да еще «под прицелом» телекамеры, согласиться было непросто, но и отказаться от нее сегодня, когда ценителей поэзии гораздо меньше, чем читателей газет, для меня исключено — по отношению к ней это было бы предательством.

Редкий журналист отваживается ныне наперекор рынку идти, серьезную, а тем более высокую литературу  «съевшему», и мне повезло дважды: во-первых, судя по подаренным мне книгам с интервью Евгения Евтушенко, Владимира Войновича, Да­ниила Гранина, Виталия Коротича и других поэтов и писателей моего поколения, Дмит­рий из числа этих смельчаков, а во-вторых, он коренной киевлянин. Какие-то дальние родственники в Киеве еще у меня остались, но отношений мы — так уж вышло — не поддерживаем, и вот благодаря гостю, посланному мне судьбой, жизненный круг замкнулся...

Я всегда русским поэтом себя ощущал, что, впрочем, православным евреем с украинскими кор­нями оставаться и в Соединенных Штатах жить мне не мешает, и хотя политикой почти не интересуюсь, за новостями из Украины слежу. Провинциальной украинскую культуру я никог­да не считал и радуюсь, когда о ее достижениях слы­шу, согласен, что она должна важную роль играть, и никакого личного ущем­ления в этом не чувствую. Кстати, в свое время с равным удовольствием по-русски Виктора Некрасова и по-украински Дмитра Павлычко читал, с именами которых родной город у меня тоже ассоциируется.

Я не за украинизацию и не против нее — считаю, что тут мера нужна, но для меня непереносима мысль, что о Киеве могут не по лучшим его представителям судить, а по совсем другим... Например, по украинским парламентариям, которые требовали вернуть в обиход слово «жид», определенный процент должностей в госструктурах чистокровным представителям титульной нации выделять... Мне о любых проявлениях расового подхода слышать больно: в такие моменты, признаюсь, с языка сами собой подзабытые выражения слетают — в полном соот­ветствии с посвященной мне рассадинской эпиграммой: «Не ругайся Мандель матом, был бы Мандель дипломатом».

Я одержимости не приемлю, какой бы она ни была: коммунистической, националистической, религиозной, и в свои 89 лет живучести разработанного большевиками метода «вынесения за скобки» не устаю удивляться. Читателям суть его объясню. Допустим, люди плохо живут, от засилья зла, от бедности и безнадеги страдают и рано или поздно к выводу приходят: ситуацию надо исправить. Как? Нужна революция! — и вот уже все силы на свержение власти направлены, а первопричина за скобки вынесена и, вопреки правилам математики, забыта. Не вспоминают о ней и позднее, когда революция свершилась, потому что завоевания сначала удержать нужно, затем развить, от внешнего и внутреннего врага защитить... Разумеется, для этого пояса затянуть следует, от каких-то свобод отказаться, и уже революция за скобки выносится...

Такое нехитрое действие снова и снова под обещания: «Потерпите, зато дети заживут!» — повторяется, и это продолжается, пока не осознает народ, что плохо живет, от засилья зла страдает и ситуацию надо менять... В общем, все как в «Доме, который построил Джек», блестяще в свое время Самуилом Яковлевичем Маршаком переведенном.

Сказал и задумался: а все ли в курсе, о каких стихах речь? Не уверен... Литературоцентрический век, когда вокруг все читали, когда поэтические вечера стадионы со­би­рали, а люди не престижными автомобилями, а библиотеками гордились, закончился. Голос писателя, а тем более поэта, звучит с каждым годом все глуше, и я благодарен Дмитрию Гордону за то, что нам, осколкам ушедшей эпохи, супермегафон протянул, то есть средства массовой информации, позволяющие не до тысяч соотечественников, согласно нынешним тиражам поэтических сборников, докричаться, а до миллионов.

Ну что ж, раз такая возможность у меня появилась,  вслед за моим другом Рассадиным повторю: «Как можно быть оптимистом, если, во-первых, жизнь смертью заканчивается, а во-вторых, человечество делает все, чтобы себя уничтожить?». Как ни горько это звучит, природой человека не обольщался я никогда: знаю, что она далеко не ангельская и не во всем поддается прогрессу. Зверь, в нас сидящий, всегда ждет возможности наружу выскочить, поэтому история цивилизации со всеми ее провалами и падениями была, есть и будет историей обуздания в homo sapiens темного, животного начала. Именно этой цели нормы общежития служат, к которым человечество в итоге пришло, — пусть не так уж идеальны они и гармоничны, но за пренебрежение ими неизменно потом расплачиваться приходится.

Одна из таких базовых ценностей — толерантность, терпимость, к иной позиции ува­жение. Государство беспре­пят­ст­вен­ное высказывание разных мнений обязано обеспечить (при этом призывы к беспоряд­кам и натравливание одной части населения на другую жестко пресекая), а нам несогласных с большинством исчадьями ада объявлять не следует. Неумение договариваться друг с другом, возражения слушать — это атавизм, гримаса кровавого прошлого, и особенно обидно, когда лица представителей культуры она искажает. Не российской или украинской в отдельности, а постсоветской — все из одной бочки налиты, так с чего бы это одни большими ока­зались свободолюбцами, чем другие?

На обломках СССР образованных много, а вот думающих, способных не «за» или «против» мыслить, а независимо — мало. Соотношение тех и других кардинально этот сборник интервью не изменит, но кого-то задуматься заставит, прислушаться, даже устыдиться, потому что здесь весь спектр мнений, без изъятий и претензий на обладание истиной в последней инстанции, представлен. Панорамное видение позволяет Дмитрию всех слышать и на проблемы современности адекватно, а не с точки зрения какой-то концепции реагировать — идеологически, как многие представители интеллигенции, он не зашорен и понимает: на сложнейшие вопросы современности простых ответов нет, поэтому оче­редную его книгу я настоятельно рекомендую всем прочитать.

...Кстати, с тех пор, как мы с ее автором познакомились, моя связь с Киевом не обрывается. Время от времени помощницы Гордона звонят, так что есть у кого о погоде на киевских кручах расспросить и кому мое любимое стихотворение «Землячкам» прочитать, и от них опять-таки знаю, что в Ук­ра­ине по-прежнему тост «За успех нашего безнадежного дела!» популярен, мною еще в 60-х придуманный. Почему он до сих пор своей актуальности не утратил? Потому, что любое достойное дело, в том чис­ле и то, которым Дмитрий Гордон занят, в конечном счете всегда безнадежно, поэтому и готов я поднять — нет, не бокал с вином! — мензурку с лекарством за то, чтобы ему всегда то высокое удавалось, к чему он стремится.

Ну а вам, дорогие читатели, не замыкаться в себе, не становиться провинциалами желаю и помнить, что к великой принадлежите культуре, — только при таких условиях все, что завоевано нами, нашей мыслью, нашим пониманием и нашим стра­данием, сможет развиваться и при­носить радость.