Ведущий программы «Час суда» адвокат Игорь ГОДЕЦКИЙ: «Автомат Калашникова в моем офисе — не боевое оружие. Это калькулятор для окончательных расчетов»

«Бульвар Гордона» Игорь Годецкий, пожалуй, самая темная лошадка на украинском телевидении. С одной стороны, он каждый день заседает в передаче «Час суда» на канале «1+1», облаченный в черную мантию, ударом молотка двигает запятую в хрестоматийной фразе: «Казнить нельзя помиловать». С другой — в титрах программы сказано: «Настоящий судья не принимает участия в передаче». Так кто же тогда Годецкий? А он — один из самых успешных и дорогих адвокатов Украины, выигравший немало заведомо провальных, запутанных дел. При этом человек скромный — обитает в обычной двухкомнатной квартире на Оболони, передвигается на простеньком «ланосе», имеет небольшой домик за городом с садиком да огородиком, который недавно благополучно обчистили. Одним из своих главных достижений 49-летний Годецкий считает четверых детей от двух браков. Если раньше Игорь Юрьевич вел заседания телевизионного суда с лицом серьезным, даже мрачноватым, то сегодня позволяет себе улыбнуться. Порой, наслушавшись очередных бредней со стороны истца и ответчика, взывает к Всевышнему. Иногда со вздохом мечтает о «скорой». Но это все шутки. А если всерьез, то прежде, чем стать успешным юристом, Игорь Годецкий прошел совсем другую войну.

«В АФГАНИСТАНЕ Я ЗАПРЕЩАЛ СВОИМ СОЛДАТАМ ЛИШНИЙ РАЗ СТРЕЛЯТЬ»

— Игорь Юрьевич, объясните, пожалуйста, каким ветром вас, киевлянина, занесло в Рязанское военно-десантное училище?

— Начнем с того, что мои родители были людьми сугубо гражданскими, хотя отец много лет прослужил военным инженером на киевском оборонном предприятии, побывал во всех странах, в которые Советский Союз поставлял танки, знал многих правителей лично, включая Саддама Хусейна и Муамара Каддафи. Ну а я в детстве сильно болел — туберкулезом. Рос слабеньким, хилым. С возрастом возникли серьезные проблемы с самоутверждением.

— Сверстники дразнили, обижали?

— Ну я хоть и выглядел дохленьким, такого отношения к себе никому не позволял. До сих пор помню, как мы подрались с хорошим мальчиком по имени Сережа. Лупили друг друга... 45 минут без перерыва. Зацепились, кажется, из-за новенькой одноклассницы. Боксеры проводят на ринге столько же времени, но с перерывами, а мы били друг друга, не останавливаясь. Уже на ногах стоять не могли, но не отступались. И все равно я не сдался: когда оба упали, рухнул сверху.

Во время драки впервые ощутил, что, оказывается, победить не могу. Схожее чувство порой возникает сегодня, в юридической практике. Я тяжело переношу моменты, когда как адвокат твердо знаю: этот человек ни в чем не виноват, но суд людской утверждает обратное, и никакие доводы не могут его мнение переломить. А ведь еще древние римляне утверждали: «Пусть лучше девять виновных не будут наказаны, нежели наказан один невиновный».

— Судя по вашему виду вы положили на лопатки собственную болезненность, чахлость.

— Школьником всерьез увлекся спортом, выполнил все нормативы мастера спорта по стрельбе. Занялся вольной борьбой, боксом, прыжками с парашютом, греблей. К тому же был выбран секретарем комсомольской организации 201-й школы. Мы стали призерами Всесоюзного патриотического соревнования. В 70-е годы это было круто.

Все время я хотел быть только лучшим, постоянно себе что-то доказывал. Поэтому и решил поступать не в какой-либо киевский вуз, что было легко и просто, а в Рязанское десантное училище, где конкурс 20-30 человек на место. Уверен: среди существующих военных заведений Рязанское занимает первое место по уровню подготовки. И в Афганистане, и в других горячих точках я часто сталкивался с выходцами из других училищ и всегда убеждался: пусть хоть на полголовы, но мы подготовлены лучше.

— В Афганистан попросились сами?

— Да. Сейчас это объяснить трудно, но люди старшего поколения меня поймут. К примеру, те, кто перед Великой Отечественной воевал в Испании. Это был искренний порыв, патриотическое стремление оказать интернациональную помощь.

В начале 80-го туда бросили неукомплектованную дивизию, и в сжатые сроки за счет добровольцев нужно было пополнить нехватку личного состава. Перед отправкой в Афганистан нас всех собрали в Чкаловске под Москвой. Слушайте, какое там шампанское! Ну что вы смеетесь? Представьте — 1980 год, а мы упиваемся «Абрау Дюрсо». Заходим в кафе и... обалдеваем. Причем у каждого, как у отправляющегося в горячую точку, в кармане по две офицерские зарплаты, и в запасе три дня на то, чтобы все деньги спустить. Вели себя точь в точь как в фильмах про гусаров, которые шампанским лошадей поили. Один из нас чуть было не погиб.

— Перепил?

— Ни в коем случае. Шампанским, тем более хорошим, упиться нельзя. Просто человек неправильно лег спать. В результате, скажем, вовремя не открыл нужный клапан. Утром его раздуло до такой степени, что напоминал он женщину на сносях. Пришлось шланг вставлять. Такое оно коварное, «Абрау Дюрсо».

— Два года вы командовали взводом разведки. Как относитесь к современным фильмам про афганскую войну? Правда ли, что анашу там советские солдаты курили наравне с офицерами?

— Это дело процветало в пехотных частях, куда в основном призывался контингент из Средней Азии, — там гашиш курят чуть ли не с пеленок. В десантных войсках такие случаи были очень редки. В любом случае все зависело от командиров. В моем взводе дурь никто не употреблял. Мало того — я запрещал своим солдатам лишний раз выстрелить. Кто не слушался, первым шел в разведдозор. Это значит — шагать в 500 метрах впереди взвода. Удовольствие еще то.

— Что значит «запрещал стрелять»? Это ведь война.

— Афганцы применяли хитрую тактику. В засаде на небольшом расстоянии лежал замаскированный душман. Вычислить его нереально. Внезапно вдали выскакивала толпа на лошадях и начинала пальбу в нашу сторону. Это была провокация. Само собой, пехота отвечала шквальным огнем. А тем временем под шумок снайпер метко поражал одного бойца за другим. Наши потом недоумевали: «Какие классные стрелки — с двух километров в лоб попадают!». Поэтому я категорически запрещал начинать пальбу без команды. Если только нарвешься на душмана один на один, спрашивать разрешения у командира некогда.

Кстати, вскоре я понял: в Афганистане нас с нашей помощью уж точно не ждали.

«Я ЗАЩИЩАЛ МИЛИЦИОНЕРОВ, ПОДОЗРЕВАЕМЫХ В УБИЙСТВЕ ЖУРНАЛИСТА ИГОРЯ АЛЕКСАНДРОВА»

— За два с лишним года наверняка получили ранения?

— Конечно. Одно я честно переходил на ногах, а когда подошло время отпуска, поехал долечиваться в Киевский военный госпиталь. Сами понимаете, сколь «эффективно» лечение в пыли да грязи. Две недели из 45 положенных суток отпуска провел на койке и вернулся в строй... Во время вильнюсских событий 1991 года служил в Прибалтике, бывал в Фергане и других горячих точках, а когда развалился Союз, переехал в родной Киев.

— После столь бурной военной биографии что привело вас в юриспруденцию?

— Во время службы я заочно учился на юриста в Киевском университете. Получив диплом, уволился в запас и начал адвокатскую деятельность. Это тоже защита наших граждан.

— Трудно стать адвокатом?

— Для этого нужно сдать экзамены, подтверждающие твою квалификацию. Но сегодня существует решение Конституционного суда, согласно которому защищать людей разрешается кому угодно, включая юристов непонятных коммерческих фирм. Даже в уголовное производство допустили всех, кого ни попадя. Отменили лицензии. В результате юристов — море, профессионалов — мизер.

— В практике были дела, которые лично вы провалили?

— У меня есть дела, которые я не выиграл. Хотя вопрос в том, кто и как это оценивает.

Как-то пришла на консультацию женщина. «Мой муж — гадина! Достал вопросами: «Где ты по вечерам шляешься?». Я дамочке объясняю: «Ревность — это всегда тяжело. Расскажите, с чего все началось?». — «С того, что мы расписались». Оказалось, до этого они пять лет прожили в гражданском браке. Затем дама настояла на официальном оформлении отношений. Супруг тут же включил ревность. Продолжаю расспрашивать: «Вы сами настояли на росписи, хотя прекрасно знали этого человека. Чего же теперь хотите?». — «Хочу отобрать у него все: квартиру, машину, ребенка». — «Но общение с ребенком — это право не только матери, но и отца». Знаете, что она мне ответила? «Вы — женоненавистник!».

Иными словами, клиентка задумала обобрать мужа до нитки. При желании можно было найти на него компромат: мол, ведет аморальный образ жизни, имеет вредные привычки и так далее. Тогда любой суд вынес бы приговор в ее пользу. Но когда я начал подводить итоги: «Вы намерены его выгнать?», она ответила категорическим отказом: «Нет, он, как и раньше, будет жить со мной, только не имея никаких прав». Слушая этот словесный поток, я, честно говоря, чтобы не упасть, за стул держался. Не мог понять женскую логику: как можно, долгое время прожив с человеком в мире и согласии, настоять на браке, попытаться лишить его всех прав и после оставить мужика при себе, как игрушку!

— На вашем счету уголовных дел много?

— Хватает. Сейчас защищаю автолюбителя, который на мосту Патона сбил насмерть трех человек. Никто не отрицает, что он был за рулем. Вопрос в степени его виновности. Подробности рассказывать не буду, но у моего клиента есть ряд смягчающих обстоятельств.

Моя работа состоит не в том, чтобы суд его оправдал, а в том, чтобы вынесенный приговор был справедливым и адекватным. Одно дело, если человек украдет пять миллионов и получит за это пять лет условно, и совсем другое — если кто-то по глупости возьмет 20-30 гривен (а минимальный порог для возбуждения уголовного дела по факту кражи — 600 гривен) и отсидит пять-шесть лет. Самое интересное, что отбывать наказание он будет за наш с вами счет.

Посмотрите, кто в тюрьмах сидит. Не спорю, надо было наказать непосредственных виновников скниловской трагедии — пилотов Егорова и Топонаря, на совести которых более 70-ти погибших. Но почему перед судом не предстали люди, которые не предусмотрели возможность авиакатастрофы, разрешили летчикам выполнять фигуры высшего пилотажа над головами зрителей?

— В вашей практике случались тяжелые дела, о которых вы без содрогания не можете вспоминать?

— (Долгая пауза). К сожалению или к счастью, я не могу позабыть ни одного из тех, в которых участвовал. Например, в деле об убийстве журналиста из Славянска Игоря Александрова я защищал нескольких подозреваемых милиционеров. Эти люди — обычный продукт нашей системы, как и многие, они делали то, что им скажут, — то есть исполняли приказ. Допускать панибратство с обвиняемыми, отождествлять себя с ними я, разумеется, не мог, иначе как дальше работать? Но и не поверить им было бы с моей стороны негуманно.

«ВОРОВ БЫЛО ТРОЕ, НО ВСЮ ВИНУ ВЗЯЛ НА СЕБЯ ОДИН ИЗ НИХ»

— Вероятно, так думали и адвокаты, защищавшие серийных убийц Чикатило, Оноприенко...

— Именно об этом я сейчас говорю. Не так давно в Украине по адвокатскому протесту отменено решение суда, приговорившего трех человек к пожизненному заключению за убийство. Двоих уже освободили, но ведь они успели отсидеть по шесть лет! Невиновные прошли все суды, вплоть до Верховного, который оставил приговор в силе. К счастью, за это дело взялся толковый адвокат, он сумел доказать, что в момент совершения преступления один из осужденных работал на рынке в Москве, второй служил в армии в Казахстане. А с третьим в это самое время по совершенно другому делу проводили следственные действия ялтинские правоохранительные органы!

Каждый, даже оступившийся человек, имеет право быть услышанным. Что касается моих душевных страданий... По-моему, у следователя, который заводит на человека уголовное дело, и у судьи, который этого человека сажает, гораздо больше причин переживать и не спать ночами, нежели у адвоката, который пытается своего клиента защитить. Как ни странно, люди часто сознаются в том, чего не совершали, — в основном ради близких, не желая их подставлять. Нельзя позволить человеку себя оговорить.

— Вы сами попадали в криминальные разборки?

— Когда обчистили мой загородный дом, перевернув там все вверх дном, я написал заявление в милицию. Честно говоря, не надеялся, что воров найдут, но их все-таки поймали. Ребят было трое. И что вы думаете — всю вину взял на себя один, хотя дураку понятно: без подельников он бы не справился — в одиночку нереально вынести такое количество вещей. Просто они воспользовались лазейкой в законе: сознайся злоумышленники в групповом преступлении, каждый получил бы от пяти лет и больше, а так виновному дадут от трех до пяти.

— Можете припомнить самые несуразные дела?

— Сколько угодно. Недавно человек, возмущенный новыми тарифами, потребовал, чтобы ЖЭК в его квартире перекрыл горячую воду: мол, я и холодной обойдусь. Ему ответили: «Не имеем права». Дело дошло до суда. После нескольких судебных заседаний, где присутствовали судья, адвокаты с двух сторон, истец и ответчик, был вызван сантехник, который в течение пяти минут перекрыл горячее водоснабжение и опломбировал кран. Все. Но сколько времени и сил было потрачено!

— Пару слов о передаче «Час суда с Игорем Годецким». Вы проходили в нее кастинг или попали на телеэкран по блату?

— У меня много знакомых журналистов. (Смеется). А если серьезно, то рассматривались разные кандидатуры. Далеко не у каждого получается выглядеть перед телекамерой раскрепощенным, не дергать себя непроизвольно за нос, не корчить рожи. К тому же не все могут четко и доступно излагать свои мысли. Безусловно, человек, выделивший на данный проект деньги, контролировал процесс от «а» до «я», следил, чтобы ведущий хорошо смотрелся в кадре. Если это можно назвать кастингом, значит, я его прошел. Как и моя партнерша по передаче Ира Калинская.

— А вы вначале дрожали, заикались?

— Не-а.

— Слабовато верится.

— В Рязанском военном училище, о котором я вам рассказывал, существовал класс ораторского искусства. Это единственное известное мне военное учебное заведение, где в то время готовили курсантов к публичным выступлениям. Такой предмет, насколько я знаю, не преподают даже в Университете имени Шевченко. Одна стена в кабинете была оформлена огромной фотографией зрительного зала, на остальных — сплошь огромные зеркала. Ты становишься на трибуну и начинаешь вещать. Полное впечатление, что вокруг живые люди, с которыми ты общаешься, дискутируешь, отстаиваешь свою точку зрения.

В процессе «выступления» включаются определенные помехи, — шум зрительного зала, разговорчики, которые оратору нужно перебороть. Помните, как в фильме «Противостояние» по роману Юлиана Семенова немцы учили своих разведчиков? Человека ставили на раскачивающуюся платформу, а он при этом должен был твердо и четко писать. У нас было нечто схожее.

«ЗАВИДЕВ МЕНЯ ВО ДВОРЕ, ХОЗЯЕВА БЕРУТ СВОИХ СОБАК НА ПОВОДОК»

— Это правда, Игорь Юрьевич, что в ваших телепроцессах выступают не только реальные персонажи? Поговаривают, что зачастую их заменяют добровольцы, которые разыгрывают «дело» за гонорар.

— Не вижу в этом ничего плохого. Часто как бывает? Одна сторона хочет поведать свою историю, призвать обидчика к ответу, но вторая не соглашается ни за что. Помню случай, когда рано утром на совершенно пустой улице женщина на несколько минут оставила свою машину. Возвращается — а авто уже забрали на штрафплощадку. Понятно, что допустившими беззаконие двигало элементарное желание слупить «бабки».

Пострадавшая обратилась в «Час суда», но попробуйте-ка в такой ситуации вытащить на передачу водителя эвакуатора или гаишника! И на роль ответчика подыскивают человека, который хорошо знает тему, — кого-то из бывших работников органов, гаишников, налоговых инспекторов. Опять-таки не могу гарантировать, что некоторые правдоискатели не выдумывают свои истории, лишь бы попасть на телевидение.

Кстати, многие сюжеты посвящены жалобам на работников ЖЭКов. Вот они охотно соглашаются поучаствовать в передаче. Этих людей можно понять. В ситуации, когда государство бросило коммунальные службы на произвол судьбы, от них невозможно требовать многого, а нареканий от населения предостаточно. Вот коммунальщики и приходят в студию, спорят с истцом, пытаются доказать свою правоту.

Перед съемкой каждого сюжета проводится кропотливая подготовка. Материалы дела поступают к моим юристам, которые работают и с истцом, и с ответчиком, все анализируют, продумывают варианты развития ситуации. И все равно лично я не могу предугадать, как участники процесса поведут себя во время съемок.

Ни я, ни режиссер не хотим, чтобы «Час суда» превратился в развлекательную шоу-программу. Нужно, чтобы все было справедливо, интересно и поучительно. Хотя, исходя из требований жанра, необходимо заботиться и о зрелищности.

— Вы судя по передаче не очень жалуете владельцев собак?

— Вовсе нет. Для меня на первом месте — уважение к закону. Помню, после одной из передач встретился я с соседом — хозяином огромного пса. Он мрачно на меня глянул и молча надел на собаку намордник, хотя раньше не удосуживался. Да и остальные собачники, увидев меня во дворе, тут же взяли своих питомцев на поводки. Просто после цикла передач о домашних животных у народа поменялось отношение к проблеме. Владельцы начали заводить ветеринарные паспорта, вовремя делать прививки.

— Многие телезрители воспринимают вашу передачу как реальное судебное заседание и порой болезненно реагируют на вынесенное решение. Приходилось выслушивать по этому поводу возмущения на улице, по телефону, в письмах?

— Если вы заметили, мои личные координаты в титрах не значатся, хотя найти их по справке или в интернете не проблема. Указан лишь адрес редакции и сайт. Если на него зайти, можно прочитать много как хорошего, так и плохого. Но я стараюсь решать все по за-ко-ну, а не в интересах рейтинга.

Я буду вам благодарен, если напишете: такие проекты окупаться должны не за счет рекламы кетчупов, водки и прокладок, их должно финансировать государство, Министерство юстиции. Чтобы люди, в основной своей массе юридически не подкованные, понимали — свои права надо защищать.

— Так это перебивка на рекламу виновата в том, что в одной программе вы умудряетесь сменить от трех до четырех галстуков?

— Серьезно?! Ну надо же! А я и не замечал. Понимаете, каждое дело записывается 30-40 минут. Дальше работают монтажные ножницы, и на экране вы видите пятиминутный сюжет. Так почему, собственно, в перерыве я не могу поменять рубашку и галстук? Прошлым летом за один съемочный день терял от четырех до пяти килограммов. Тяжко, жарко, нервотрепка, к тому же на мне тяжеленная, «ватная» мантия.

— Вас что, в костюме выпустить не могут?

— Еще скажите: в футболке и джинсах! Я же судья. Есть определенные правила, традиции. Представьте, если вдруг Джеймс Бонд появится на экране небритым.

— Надеемся, съемки не ежедневные?

— Нет, на все про все выходит неделя в месяц, иногда в два. Когда Ира Калинская не снималась, у меня ежемесячно на запись улетало семь дней. Трудно было, не скрою.

— Кто в это время занимается делами фирмы?

— У меня большой штат юристов. Главный помощник — Светлана Рудь. (Светлана — гражданская жена Игоря Годецкого. — Авт.).

— Перед тем как откланяться, не можем не поинтересоваться: зачем у такого гуманного, безмерно любящего своих клиентов адвоката на полке лежит автомат Калашникова?

— Это не автомат. Это калькулятор для окончательных расчетов. (Смеется). А вообще, он для хохмы лежит. Да и оружие это не боевое — боек спилен. Хотя если затвор поменять, дело останется за малым — зарядить да на курок нажать. Интересно наблюдать, как ведут себя посетители, увидев эту взрослую игрушку. Видите, и вам понравилась. Как-то бросил я его на заднее сиденье машины. Гаишник останавливает, заглядывает в салон: «Ваши права-а-а...». И тут же скороговоркой: «Вообще-то, проезжайте, проезжайте». Человеку в форме как-то побыстрее захотелось отпустить стремного водителя. Не знал, что у меня документы на него в порядке, а сам автомат — своеобразный подарок близких друзей.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter