Александр КОРОТКО. Небо, сдавайся!

«Бульвар Гордона». «Бульвар Гордона»

После всего, что с нами произошло, осталось только сказать небу: руки за голову солнца и — сдавайся! Пусть весь мир увидит, что ты из себя представляешь.

А небо, что небо? Смотрит наивными голубыми глазами и не понимает, зачем все это. Действительно, зачем все это? Сколько жизней надо прожить, чтобы осознать всю бессмыслицу происходящего. У войны нет победителей, но есть проигравшие, есть пострадавшие, и самое страшное — есть убитые.

Когда ты посягаешь на чужую жизнь, ты лишаешь будущего собственную душу. А как без будущего, как без веры, в чем же тогда смысл существования на земле? Неужто в самоутверждении, в рейтинге, этом бумажном кораблике, который бежит по проталинам времени в никуда, а кто-то думает, что он плывет к славе.

У славы нет берегов, нет своей гавани, нет пристани, она, как облако, скрывается за тучами забвения. А что дальше? Ничего, пустота, одиночество и — оправдание своих поступков, которым нет оправдания.

Что же произошло с нами? С кем — с нами? Я думаю, со всеми, не только с моей страной.

Неужто мир движется к апокалипсису, к своему ледниковому периоду? Я удивляюсь, что приходит весна, зеленеют деревья... А может, это обман и мне только кажется, а на самом деле все погружается во тьму?

Вначале было слово. Что же будет в конце? Когда-то было принято говорить: в конце тоннеля будет свет, но тоннель-то не кончается, а мы продолжаем строить все новые и новые. Мы не поднимаемся ввысь, мы падаем вниз, мы не там ищем свет. Свет не в конце тоннеля, он — над ним.

Кто-то скажет: но это же воля народа. С на­родом надо не заигрывать, к народу надо прислушиваться и делать его жизнь луч­ше, а самого человека добрее.

Как выйти на этот путь? Да очень просто — отказаться от старого. Неужто это возможно? Конечно, возможно. Тем более если поверить в это невозможно. А поверить придется.

Киев, июнь 2014

* * *

Кровосмешение эпох.
Слезой мгновенье покатилось,
бой барабанов, мир оглох,
война коварная
взбесилась.
И кажется, что жизнь
прошла,
остановилась, поглупела,
воспоминания зола
легла на сердце неумело.
Но снег и яблоневый цвет
летят в тумане птицей
белой,
и солнце смотрит им
вослед,
мир согревая жарким
телом.
И пробивается листва,
рассветы дышат полной
 грудью,
земли кружится голова,
и счастливы простые
люди.

* * *

Дай в глаза посмотреть,
а потом уходи.
Впереди только смерть,
кровь уже позади.
Беззащитная жизнь,
воздух пленный молчит.
Ты нам правду скажи —
кто твои палачи.
Под прицелом весна,
спит в патроннике день,
смотрит ночь из окна
на убитую тень.
Скрытых истин пароль,
он с бедою знаком.
Замурована боль
в каждом сердце
людском.

* * *

Реальность — блеф.
Воспоминаний драма,
заноза памяти, непрошеная роль...
В суфлерской будке,
как в преддверье храма,
звучит с надрывом неземная боль.
А может, это отголоски ада?
Воображенье, брось, уйди,
не подходи!
Дождь барабанит черной каплей яда,
и стынет кровь, и бездна впереди.
Минуты ртутью, словно черти,
скачут,
и бьют затравленные сто колоколов,
зрачки ночей с бессонницей судачат
в безмолвной мышеловке слов.
Но беспощадно небо
солнечного света,
любовь всегда с ним заодно.
Ты думаешь, что жизни песня спета?
Не верь, иди и распахни окно.

* * *

Разъяренный питомник ума
носит голову в котелке,
и походная нервная тьма
стынет баржей на сонной реке.
И суставы весны болят,
ночь скрипит ледоходом рассвета,
и дождей заколоченный ряд
прячет в небе звезду
от людского навета.
В неуютном веселье царят
отголосками правды
ветра-невидимки,
то ли вовсе молчат,
то ли так говорят,
с тишиной бессловесной в обнимку.
С парапета заката упала гроза
и змеей проползла,
и ужалила в сердце,
солнцем, красным от боли,
скатилась слеза
на холодную землю
в надежде согреться.

* * *

Ночи черная икра
по крупицам ждет рассвета,
жизни бедная игра,
медной родины монета,
на ребро упала — фарт —  
не орлом, не скудной решкой,
нет в колоде больше карт,
значит, будут ложь и слежка.
И закрутится земля
под ногами, как рулетка,
то ли ноль, то ли петля
выпадет уставшей меткой,
и бревенчатые дни
встретят зимнее застолье,
и бенгальские огни
загорятся красной солью.

* * *

Пора нам победить друг друга,
все игры побоку теперь.
Не обойтись войне без юга,
весна затравлена, как зверь.
Не мы одни, весь мир в засаде,
но будут убивать сейчас,
во имя власти, страха ради,
в назначенный для смерти час.
Чужая боль для них лишь малость,
букашка, одуванчик, пыль.
Приказано оставить жалость,
и пусть кричит степной ковыль.
Прижала мать к груди ребенка,
не хочет верить в этот ад.
Жизнь, отведи ее в сторонку
на пять, на десять лет назад.

* * *

С кровавого порога
и дальше — по судьбе
раскаянья дорога
уже зовет к себе.
Путь не простой, не яркий
без сцены и без клятв,
не раздают подарки,
софиты не горят.
Шумихи нет и славы,
восторгов гаснет свет,
ни левых нет, ни правых,
ни яростных побед.
Лишь снов слепых усталость
на пепелище грез,
да в жизни скудной малость
осиротевших слез.

* * *

Проездом из ночи в рассвет
цыганским весенним бароном
я с памятью медных монет
прощаюсь гастрольным поклоном,
с афишами дней на руках,
с подборкой дождей в «Литгазете»,
с натурщицей снов в облаках —
и деньги, и песни на ветер.
Пятак полнолунья плачу
за очередь бед в лихолетье,
я щелкаю жизнь, я лечу
из прошлого — в это столетье.
Затравлена тень на снегу.
Чернильным пером скорописца
пишу, что еще я могу,
ах да, задушевно проститься.

* * *

Беглой строчкой,
скуластой и строгой,
как по грядкам весны,
убегаю заочно
не заученным слогом
из захваченной стороны.
Все, что найдено и потеряно,
оставляю друзьям,
с нашей дружбой растерянной,
неподвластной словам,
расстаюсь незатейливо,
без особых хлопот,
так осеннее дерево
сквозь листвы ледоход
клонит ветры прощальные
к долу зимних примет
вечерами сакральными,
где в помине нас нет.

* * *

Далеко за оградой зимы
тишиною обглодано время,
выплывает корабль из тьмы,
и щебечет весеннее племя.
Ночь вплетает в рассвет пенье птиц,
розу майскую носит в петлице
дней, прошитых быльем небылиц
нервной дрожью в зеленой столице.
Прорастает любовь сквозь года,
Дама пик прячет сердце в колоде
и берет в плен судьбу и ее города,
тают айсберги глаз на свободе.
Распускаются гроздья сирени,
покушаются на синеву,
неподкупная нежность сомнений
застилает росою траву.

* * *

Приглушенная правда ночей,
тишины придорожная весть,
рук холодных уставший ручей
в нашем доме по имени здесь.
Белых клавиш к рассвету не счесть,
обрывается нота прощай,
это музыки нежная месть
прикоснулась к душе невзначай.
Заблудилась зимы канитель,
расплела косы снежных полей,
стелет роза ветров нам постель,
догорают костры тополей.
Отрешенной судьбы карамболь —
заигралась луна-медуница,
и лавиной сошла наша боль,
обнажив просветленные лица.

* * *

Нам о войне еще расскажет
свинцовых туч бронежилет
и на востоке смерть покажет,
и черным станет белый свет.
Но а пока война возводит
на пепелище красный дом,
подходят люди и подходят,
и ангел машет им крылом.
Какая мстительная роскошь —
потери ждать и бить в набат
и в небе на лугах нескошенных
считать расстрелянных солдат.

СТЕАРИНОВЫЙ ДОЖДЬ

I

С родины жизни на родину смерти
за доли секунд,
за крупицы мгновений
с билетом «прощайте»
в черном конверте,
с надеждой на память
иных поколений,
без провожатых, вокзала и трапа,
без расставаний и нежных объятий,
а дождь стеариновый капал и капал
на женские руки, на летние платья.

Марш доиграют
звезд медные трубы,
с первых аккордов прощальный,
 надрывный,
лишь небо безмолвное,
стиснувши зубы,
прошепчет упрямо: «Ребята,
вы живы,
давайте пробьемся сквозь судеб
изгибы,
покуда рассвет
с горделивой осанкой
склонился над домом
плакучею ивой,
еще не окрепшею тенью подранка».

II

Не верю, что вы пали духом,
жизнь пролетела, не прошла,
земля и небо стали пухом,
развеялась ночная мгла.
Нет больше взлетной полосы,
посадочная смотрит в небо,
и ангельская соль росы
отныне будет вашим хлебом.

А на земле как на земле -
война, рассветы и закаты
и в огненном цвету, в котле,
минут убийственных солдаты.
У времени нет больше сил
тянуть потерь тяжелый воз
и мимо проходить могил
без сожаления и слез.

 

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter