Сын экс-первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущева Сергей ХРУЩЕВ: «Когда тело отца отправляли в морг, врач сказал: «Золотые коронки надо пересчитать»

«Я буду у людей побираться, — пригрозил Хрущев бывшим соратникам. — Мне подадут, а вам нет»

— Что, став пенсионером, Никита Сергеевич делал? Не пытался ли у себя на даче выращивать кукурузу?

— Сначала освоил гидропонику — выращивал овощи на питательных растворах, без почвы (сейчас это дело обыденное, а тогда было последним криком моды). Отец старался внедрить новаторский метод вокруг Москвы, за что его, кстати, потом очень ругали, и из интереса занялся этим лично. У него была переводная научная английская книга, по которой он делал растворы, а потом построил себе теплицу под помидоры и огурцы. Был у него и огород, где кукуруза росла, а рядом стояло дерево, в кроне которого жили грачи, — маленькую едва проросшую кукурузу они нещадно выдергивали. Охранники предлагали: «Давайте их перестреляем», но отец отрезал: «Не дам». Закрывал грядки ветками, но грачи все равно пролезали внизу.

— Никита Сергеевич любил фотографировать?

— Молодым, еще до войны, — у него был фотоаппарат, он снимал...

— А после отставки?

Хрущев проживал остаток дней в глубокой изоляции, соратники по партии не столько о нем забыли, сколько демонстративно игнорировали

— Когда вышел на пенсию, фотографировал очень много, но не могу сказать, что это любил. Говорил: «Убиваю время».

— У вас его фотографии сохранились?

— В основном отец делал слайды — их целый чемодан остался. Что-то есть у меня здесь.

— Книгу, из этих слайдов составленную, издать не собираетесь? Было бы интересно...

— Ну, если кто-то захочет помочь — буду рад. Кстати, во времена Ельцина Союз журналистов устраивал выставку Хрущева-фотографа.

— После отставки на дачу к Никите Сергеевичу приезжал Евтушенко, внучка Юля привозила Высоцкого... Правда ли, что никто из кремлевских друзей так его и не навестил?

— Для тех, кто хотел, двери были открыты — отца, например, часто проведывали мои друзья, ракетчики. Никакого запрета на посещения — мол, вас не пустят! — не было, но политики испарились. Им говорили: «Не рекомендуем», в частности, приятелю Никиты Сергеевича послу Югославии в СССР Велько Мичуновичу прямо сказали: «Можете к Хрущеву поехать, но тогда вас больше никто не примет в Кремле», и он не рискнул.

Никита Сергеевич с фоторужьем. «В основном отец делал слайды — их целый чемодан остался»

— Даже Микоян, его старый друг, не приехал ни разу?

— Ну, Микоян, он же между капельками... Анастас Иванович поздравил отца по телефону с Новым, 65-м годом, и за это на Президиуме ЦК ему, говорят, сильно врезали. После этого он уже никогда не звонил и не приезжал, хотя венок на могилу, будучи уже в отставке, прислал.

— Большой поступок!

— Может, и небольшой, но поступок. Знаете, венков ведь почти не было: официальный от Совета Министров, от семьи и от Микояна — все...

— Хрущев был в отставке, маршал Жуков — тоже: уж им-то ничего встретиться не мешало...

— Понимаете... Жуков отставку свою отцу не простил, и мемуары его написаны не скажу что тенденциозно, но специфически. С Хрущевым они были в близких отношениях — начиная с Киевского округа и затем всю войну, но Никиту Сергеевича он всего дважды упоминает. Первый раз — дескать, приехал куда-то на фронт, а потом к Хрущеву зашел — у него всегда можно было хорошо покушать, а второй раз — что Хрущев ехал вместе с Ватутиным, их обстреляли националисты, Ватутин закрыл его своим телом...

На пенсии Никита Сергеевич увлекся любительской фотосъемкой. «Но не могу сказать, что он это любил. Говорил: «Убиваю время»

— ...и погиб — это правда?

— Неправда. Хрущева вообще там не было — Ватутин ехал один. Потом Жукову передали, что он кое-что напутал. «Да, ошибся», — согласился прославленный маршал, но эта легенда ему нравилась: Ватутин из-за Хрущева погиб.

— В отставке Никита Сергеевич надиктовал несколько тысяч страниц откровенных воспоминаний, которые были затем изданы на 16 языках. Ему ведь, насколько я знаю, запрещали писать мемуары...

— Да, это так, но видите ли, в чем дело... Он был сильной личностью, а противостояли ему люди слабее, поэтому применить репрессии: посадить в кутузку или под домашний арест, отобрать магнитофон — они не решались. Первым с ним пообщался на эту тему член Политбюро ЦК украинец Андрей Павлович Кириленко...

Сергей Никитич и Никита Сергеевич на берегу реки Истры. Октябрь 1969 года

— Пригласил или вызвал?

— Вызвал, и они крепко поговорили. Кириленко сказал, что писать историю — прерогатива ЦК, на что Никита Сергеевич ответил, что, как любой человек, имеет право читать и писать. Его воспоминания — это опыт, который передает людям, «а вы, — сказал, — действуете, как Николай I, запрещавший Шевченко писать и рисовать». Не договорились ни до чего. Хрущев заявил: «Вы можете у меня отобрать дом, пенсию — все, что хотите, — работать пойду. Все-таки знаю слесарное дело и на жизнь себе заработаю». Потом чуть подумал, решил, что хватанул лишнего... «Нет, — уточнил, — я буду у людей побираться. Мне подадут, а вам нет» — на этом разговор закончился.

— Во время одного из следующих посещений здания на Старой площади Никита Сергеевич взбрыкнул: «В нарушение Конституции вы утыкали всю мою дачу подслушивающими устройствами — сортир и тот не забыли: тратите народные деньги на то, чтобы слушать пердеж». Ваш отец, чувствуется, конкретно с бывшими соратниками говорил...

Никита Сергеевич с внуком Алешей Аджубеем на даче в Ново-Огарево, 1959 год

— Да, и есть даже запись этой беседы, которая с точки зрения здоровья дорого ему обошлась. После нее у него еще один случился инфаркт, но он был твердый человек, отстаивал свою точку зрения. Больше всего отца убивало не то, что его отставили от власти или подслушивают, а то, что сделанное им пошло насмарку: экономические реформы свернуты, снова вернулись к неописуемым военным расходам, жизнь ухудшается, продуктов все меньше и меньше, жилищные проблемы не решены. В мемуарах он обо всем этом писал — мыслил государственными категориями.

— Он переживал, что его заслуги в Великой Отечественной войне замалчиваются?

— Очень, особенно когда однажды услышал, как... Генерала Батова, короче, спросили: «Бывал ли Сталин на фронте?». И ответил: «Не знаю». Ему следующий вопрос задали: «А Хрущев в Сталинграде?». Он снова: «Не знаю». Отец вскипел: «Вот мерзавец! Мы же там с ним рядом от начала до конца просидели». Очень обиделся, когда ему зажали медаль в честь какого-то юбилея, которую давали всем.

«Пока я приехал, отец уже умер. Возле лестницы стояли здоровенные реаниматоры, а стена была забрызгана кровью»

— Это правда, что Никита Сергеевич несколько раз заговаривал с вами о самоубийстве?

— О том, что хочет уйти из жизни, не говорил и, надеюсь, не думал, однако в последний год сильно сдал и признавался в сердцах: «Не знаю, зачем жить... Стал никому не нужен — зря только хожу по земле...».

Никита Сергеевич и его верные друзья — овчарка Арбат и грач Кава. Петрово-Дальнее, 1966 год

— Оружия у него не было?

— Был полный шкаф ружей, а также три пистолета, подаренные на 70-летие КГБ.

— При случае, следовательно, мог нажать на курок?

— Ну конечно. Когда начальник охраны спросил: «Может, вы пистолеты сдадите?», он на него так посмотрел, что больше этот вопрос не возникал. Потом уже, после смерти отца, я их сдал.

— Никита Сергеевич прожил остаток дней в изоляции и умер, забытый соратниками по партии. Как он умирал?

— Случился очередной инфаркт. Поехал к Раде на дачу, там прихватило сердце... Ночью маме сказал: «Что-то мне страшно». Она с ним посидела, зажгла свет... Днем вызвали его доктора Беззубика, тот постановил: «Надо в больницу». Отец попросил: «Только не на вашей каталке — давайте машину вызовем». Ехал спокойно: шутил, разговаривал. Увидел поле и оживился: «Хорошая кукуруза», по краям дороги заметил яблони, порадовался на улицах Москвы каштанам — вспоминал, как уговаривал озеленителей их сажать...

Сначала Никита Сергеевич относительно неплохо себя чувствовал. Я книжек ему натащил, и вроде, когда в последний раз виделись, ничто беды не предвещало, а затем у него развился инфаркт, и он уже слег: опять монитор, кислород — и конец.

Нина Петровна Хрущева и супруга 34-го президента США Дуайта Дэвида Эйзенхауэра Мэйми. Вашингтон, Белый дом, 1960 год

— Вас вызвали?

— В тот день мы к нему приходили, а потом он уснул — вроде бы стало лучше. Уже и Юля из Киева прибыла, и Рада, и мама — все собрались... Вы еще молодой человек, больничного опыта не имеете, а когда там лежишь и тебя без конца посещают, думаешь: «Ну хоть бы минутку от вас всех отдохнуть», поэтому мама сказала: «Мы тут побудем, а ты отправляйся домой». Сестры тоже уехали, а потом мама мне позвонила: «Отцу плохо».

Я жил в Староконюшенном переулке: оттуда до улицы Грановского, где Кремлевская больница находится, пешком минут 15, а на машине — буквально две. Пока я приехал, отец уже умер... Возле лестницы, помню, стояли здоровенные такие реаниматоры... Я в палату зашел, а стена кровью забрызгана...

Хрущев с женой в Петрово-Дальнем, 1971 год

— Кровью?

— Да. Открытый массаж сердца делали, но все было кончено...

— Что вы почувствовали, увидев мертвого отца?

— Мне стало страшно — я очень любил его и ничего, кроме страха, не ощущал. Я, кстати, как Чарли Чаплин в фильме «Диктатор», все время оставался последним. Помните, там в самом начале из огромной пушки «Большой Берты» падает неразорвавшийся снаряд и нужно к нему подойти? Офицер приказывает стоящему у него за спиной капралу: «Пойди!», тот оборачивается назад, к рядовому: «Пойди!», и так продолжается, пока очередь не доходит до Чаплина. Он поворачивается и видит: за ним никого нет — значит, надо идти самому... Так вот и я...

Все были в шоке и ушли — я остался один. Врач, как полагается, когда тело отвозят в морг, сказал: «Золотые коронки пересчитать надо». У них это полагалось указывать, как в анкете.

— Потому что санитары могли их вырвать?

Никита Хрущев, Нина Петровна, Екатерина Фурцева (третья слева в первом ряду). Подмосковье, начало 60-х

— Трудно сказать: могли — не могли... Не думаю, что в морге Четвертого управления подобное было возможно, но меня это резануло...

— В день смерти Хрущева обыск на его даче произвели?

— Обыска не было, но сразу же опечатали и комнату Никиты Сергеевича, и дачу. Я остался в Москве решать вопросы: умер отец в субботу, никого нет, где хоронить, как прощаться с ним, неизвестно, — а сестры и мама на дачу поехали. Приезжают, а она заперта, стоит часовой.

— Кошмар!

— Чуть позже дом все-таки отперли, но комната отца на замке осталась. При Брежневе была введена процедура: когда любой значительный человек умирал, его квартиру тут же опечатывали, чтобы изъять все документы, но в связи с тем, что Никита Сергеевич был предусмотрительным, изымать было нечего. Мы с ним заранее договорились: если он вдруг в больнице окажется, я забираю бобины с пленкой, — поэтому на магнитофоне стояла чистая.

«Больше всего отца убивало не то, что его отставили от власти, а то, что сделанное им пошло насмарку»

— Скромный некролог в главной газете советских коммунистов «Правде» появился только спустя два дня после смерти Никиты Сергеевича — фактически в день его похорон...

— Да, чтобы никто не успел его проводить.

— Обидно вам было?

— Очень — и то, что принятых в таких случаях слов «с глубоким прискорбием» не было, и остальное. Потом, через много лет, мама мне говорила: «Я спать не могла, все с Брежневым ночью мысленно разговаривала»...

— Не по-человечески получилось, правда?

— Понимаете, это для вас эти люди — символы, а для меня Брежнев — Леонид Ильич, Подгорный — Николай Викторович, да и все остальные — старые знакомые...

— Когда отец был в силе, они, наверняка, перед вами заискивали?

— Ну, это вы несколько преувеличиваете.

— Хорошо: скажем так, выказывали расположение...

— Выказывал расположение один Шелепин: он мне звонил, поздравлял с днем рождения, а остальные ко мне относились как к сыну товарища, да и отношения там не такие были, чтобы уж очень заискивали. Все они славословили — вот это да, полагалось.

С внуками Никитой и Алешей и сыном Сергеем

— «Наш дорогой Никита Сергеевич»...

— ...какие-то приводили цитаты, а дома, со мной встречаясь, были просто дружелюбны. Леонид Ильич иногда приходил: не пил, но коньячком немножко попахивал...

— ...и одеколоном...

— Да, веселый, приятный!

— Человек-праздник. Кто-то из членов Политбюро выразил родным и близким Никиты Сергеевича соболезнование?

— Нет, и вообще, началось хамство. Из-за границы семье стали присылать соболезнования люди большие, маленькие...

— ...президенты...

— ...и не президенты, но все эти послания приходили с большой задержкой, в совершенно свинском состоянии, то есть грязные, мятые (о том, что открытые, уже не говорю). Что-то нам доставляли, что-то нет...

Из книги Сергея Хрущева «Хрущев».

«Мы, если честно, ждали, что позвонит кто-нибудь из членов Политбюро, ведь и с Брежневым, и с другими отец не только проработал десятилетия — большинство из них выросли под его руководством, они дружили, ходили друг к другу в гости, хорошо знали маму, да и всю нашу семью. Смерть всех уравнивает, и что, в сущности, значат перед ней людские ссоры и политические конфликты?

Жизнь на пенсии Никите Сергеевичу скрашивали семья, мемуары, над которыми он усердно трудился, и некоторые увлечения. Например, гидропоника. «Отец выращивал овощи на питательных растворах, без почвы (сейчас это дело обыденное, а тогда было криком моды)»

Никто из них так и не позвонил...

Поздно вечером мы включили радио. Желая избавиться от подслушивания, вышли на крыльцо — так и сидели там на скамейке в темноте холодной ночи, слушая сквозь помехи и работу глушилок различные «голоса». Все они, кроме московского радио, говорили о смерти отца, зачитывались соответствующие сообщения, комментарии, воспоминания.

Проскользнуло в эфире и первое официальное соболезнование в адрес cоветского правительства — его направил малоизвестный в ту пору политический деятель Мадагаскара Дидье Рацирака, который впоследствии стал президентом этого государства. Видимо, там, на Мадагаскаре, не очень разбирались в тонкостях наших внутренних взаимоотношений, но международный протокол знали».

— Кто-то из высокопоставленных соратников Никиты Сергеевича на похоронах присутствовал?

— Не было никого, и вообще, провожали его те, кого допустили. Были мои друзья по КБ Челомея, по институту электронных управляющих машин (они же несли гроб), еще какие-то люди со стороны.

— Евтушенко приехал?

— Да — покрутился и вскоре исчез. Евгений тоже неблагонадежным считался, а это же очень опасно. Мама спросила: «А кто выступит?». И снова я оказался последним Чарли Чаплином. Понимал, что наверху не хотят никакого митинга, но раз она попросила, подошел к управляющему делами ЦК Павлову: «Митинг будет?». — «Нет». — «А если кто-то захочет сказать пару слов?». В ответ он рукой махнул: «Делайте что хотите». Я понимал: внутри ЦК тоже всем было неудобно. Дали указание официальный митинг не проводить — Павлов его исполнял, а если кто-то что-то на месте придумает, его дело сторона: распоряжений насчет этого не было.

Хотя на смерть Хрущева власть отреагировала лишь скромным некрологом в газете «Правда», проститься с Никитой Сергеевичем пришло много народу. На переднем плане сын Сергей и дочь Рада. Москва, Новодевичье кладбище, сентябрь 1971 года

Отправился я искать ораторов. Среди провожающих был старый большевик, приятель Никиты Сергеевича еще по Донбассу. Все говорят: «Дайте ему слово!». Я к нему, а он: «Нет, я себя плохо чувствую». Выручила Надя Диманштейн — тоже большевичка из Донбасса. Сама вызвалась: «Я выступлю».

— Терять нечего!

— И тому терять было нечего, но видите — воздержался. Подошел я и к Евтушенко: «Женя, ты что-то скажешь?». Он замялся: «Понимаешь, в молчании есть что-то более значительное» — и исчез. Я на него не обиделся: зачем Жене в тот момент неприятности были?

— У него их и так хватало...

— Да, и я к нему до сих пор с большим уважением отношусь. Потом Вадика Трунина спросил, был такой сценарист. Он: «Я выступлю, но совершенно не знаю, о чем говорить». Ну я и сказал: не надо...

Кстати, появился Евтушенко, когда уже памятник сделали. Думаю, Жене в первую очередь было перед собой неудобно, что он слинял... Пытался замолить грех — так же, как теперь, на старости лет, когда всем своим бывшим девушкам пишет стихи — в вашем интервью я их прочитал. Когда устанавливали памятник, он и маму мою встречал, и что-то об отце говорил — при всех, на виду, зная, что это будет записано.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter