Анатолий СОЛОВЬЯНЕНКО-младший: «Папа и Джина Лоллобриджида познакомились еще в 60-е, когда он учился в Италии, и с тех пор друг другу писали»

Выдающегося артиста, по праву признанного одним из лучших теноров мира, настоящего «голоса країни» Анатолия Борисовича Соловьяненко, блестяще исполнявшего партии Герцога в «Риголетто», Владимира Игоревича в «Князе Игоре», Ленского в «Евгении Онегине» и Альфреда в «Травиате», нет с нами уже 13 лет. Но любые воспоминания о нем до сих пор очень болезненны для его супруги Светланы, с которой он познакомился, еще будучи преподавателем Донецкого политехнического института, и прожил в любви и согласии всю жизнь. Поэтому о жизни и творчестве певца мы беседовали с его младшим сыном Анатолием, главным режиссером Национальной оперы Украины — по иронии судьбы, того самого театра, от которого Анатолия Борисовича отлучили «ввиду отсутствия фактических творческих связей с коллективом» и вернуться в который он надеялся до последнего...

«НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ПОКУПКИ ЧУДЕСНОЙ ИКОНЫ ОТЦУ СНЯЛИ СТРАШНЫЙ ДИАГНОЗ, ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ ЕМУ ПРИСУДИЛИ ЛЕНИНСКУЮ ПРЕМИЮ, А ВСКОРЕ РОДИЛСЯ Я»

- Анатолий, вы родились в 80-м, и в том же году ваш папа получил Ленинскую премию...

- ...и произошло это практически одновременно, причем не в самый лучший для нашей семьи период, потому что у отца было тяжелое воспаление легких, которое врачи ошибочно приняли за онкологическое заболевание. Он находился в ожидании результатов диагностики, от которых, можно сказать, зависела его жизнь, потому что у медиков был плохой прогноз...

- Проще говоря, они считали, что у Анатолия Борисовича рак легких?

- Да. И тогда маме, которая буквально через месяц должна была рожать, предложили купить одну икону. Она была довольно дорогая, поэтому мама посоветовалась с отцом, тот сразу согласился. На следующий день после покупки был снят страшный диагноз, еще несколько дней спустя отец узнал о присуждении ему Ленинской премии, а вскоре родился я.

Анатолий с матерью Светланой на фоне киевского памятника Анатолию Соловьяненко. «Мы с мамой много сделали для того, чтобы увековечить память отца»

- Интересно, кто был изображен на иконе?

- Богородица.

- Старинный образ, наверное?

- Нет, как раз того периода, никакой не раритет. Люди уезжали за границу и хотели отдать, как говорится, в добрые руки. Сказали: «Это очень хорошая, намоленная икона, она принесет вам счастье».

- До сих пор у вас хранится?

- У мамы. Материальной ценности не представляет, но для нашей семьи очень много значит.

- Это папа решил вас Анатолием назвать?

- Да. Когда сообщили, что я родился, он примчался в роддом и они с мамой стали решать, как меня назвать. Перебирали разные имена, и вдруг отец предложил: «А что, если Анатолием?». Мама согласилась. Кстати, разное приходилось по этому поводу слышать - что нельзя в одной семье одним и тем же именем называть, потому что кто-то из «одноименцев» долго не проживет, и так далее. Но я убежден: все зависит от человека, от обстоятельств, от того, что предначертано свыше, и того, как и ради чего ты живешь. А в предрассудки не верю.

- Насколько я знаю, у творческих людей много суеверий... Например, оперные певцы старой школы никогда не распевались в коридоре: мол, в коридоре поешь - там и выступать будешь...

- Отец в такое не верил, хотя в коридоре никогда не распевался, это правда. Во-первых, потому что был деликатным человеком и не хотел никому мешать, во-вторых, в театр приходил уже готовым к выступлению, поскольку всегда распевался дома.

«Авторитет Анатолия Борисовича в доме был таким, что ему хватало одного взгляда. Глазами папа мог сказать все и даже больше»

Каждый день Анатолий Борисович занимался дыхательными и вокальными упражнениями, и так было всю жизнь, независимо от того, надо было ему выходить на сцену или нет. В этом, собственно, и был секрет его творческого долголетия и той формы, которую он до последних дней имел. Полчаса зарядки, специального набора физических упражнений, придуманного им самим, час работы над дыханием и столько же - над голосом.

- Плюс ко всему, наверное, здоровый образ жизни?

- Причем для всей семьи: у нас в доме никто никогда не курил, поэтому папа не только не увлекался сигаретами, но и не дышал табачным дымом. Абсолютно спокойно относился к спиртному, мог выпить за обедом бокал красного вина к мясу или белого - к рыбе, и все. Ну, летом, на даче, когда был сезон раков, мог кружку пива себе позволить, но пьяным я его никогда не видел, водки в нашем доме не водилось. Хотя вина были, и хорошие: папа в них разбирался. В советский период предпочитал, естественно, грузинские, позже - итальянские, порой с гастролей привозил бутылку хорошего вина, но не столько, чтобы выпить, сколько для того, чтобы попробовать новый вкус, получить удовольствие от какого-то букета.

- Знаю, он был читающим человеком...

- ...да, очень много читал.

- ...и, наверное, в доме была обширная библиотека.

- И была, и есть, но опять же там нет дорогих изданий. Хотя когда я учился в школе, все, что мы проходили по программе, в доме было. Я никогда в библиотеку и не ходил: зачем, если все из списка на лето стоит у тебя на полках?

В роли герцога Мантуанского из оперы Джузеппе Верди «Риголетто». «Театр — сложный организм, и, мне кажется, его немножко демонизируют, но в одном людская молва права: в творческой среде всегда существует зависть»

Кроме этого, у Анатолия Борисовича была хорошая коллекция альбомов по изобразительному искусству. Он говорил: «Я никогда не стану настолько богатым, чтобы повесить произведения выдающихся живописцев у себя в квартире, но это не повод не знать их и ими не любоваться». Папа прекрасно разбирался в живописи, постоянно привозил из поездок альбомы, с гордостью показывал...

Еще одним его увлечением были шахматы. Мы играли не так много, потому что я постоянно проигрывал и такой исход сражения не был интересен ни ему, ни мне: мне было стыдно, а он хотел помериться силами с более достойным противником. Но я вас уверяю: играл отец весьма неплохо.

Не помню, чтобы он встречался с Карповым или Каспаровым, но соперники у него были сильные. Как сейчас в Киеве известны светские львицы, так в то время пользовались уважением те, кто хорошо играл в шахматы или на бильярде. Сегодня имена этих людей, к сожалению, ничего никому не скажут, однако в 80-е годы их ценили, в частности, мой папа. Они частенько у нас дома бывали.

Отец играл и на равных, и с превосходством, и проигрывал, но при этом, кстати, не был азартным или алчным - его интересовали только победа и удовольствие от игры, в которой денежных ставок и выигрышей никогда не было, иначе он попросту не сел бы за стол.

- Говорят, на позднего ребенка родители обрушивают всю свою любовь. Вы это на себе прочувствовали?

- Ну, не знаю, обрушивают или нет, но о себе могу сказать: у меня было столько родительской любви, сколько я могу себе представить.

- Папа постоянно баловал или иногда все-таки мог дать ремня - в воспитательных целях?

Иосиф Кобзон, Анатолий Соловьяненко, Юрий Гуляев и другие в Донецке на Дне шахтера, конец 70-х. «В советской эпохе все-таки много хорошего было...»

- Никогда! Ни отец, ни мама ни разу не подняли руку - ни на меня, ни на Андрея, брата. Авторитет Анатолия Борисовича в доме был таким, что ему хватало одного взгляда. Я в жизни не слышал от него крика или матерного слова, но его спокойный тон и строгий взгляд о многом говорили. Одними глазами папа мог сказать все и даже больше.

«ОТЦА НЕ СТАЛО ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ ПОСЛЕ ТОГО, КАК Я НЕ ПОСТУПИЛ В КИЕВСКУЮ КОНСЕРВАТОРИЮ»

- Вы ведь занимались вокалом, причем систематически и всерьез, и даже пытались в консерваторию поступить...

- Была такая история в моей жизни. Отца не стало через несколько недель после того, как я не был принят в Киевскую консерваторию... Кстати, приходилось читать, что я, как и папа, тенор, но на самом деле у меня баритон, я учился у прекрасного педагога Виктора Николаевича Курина, царство ему небесное! Очень благодарен судьбе за то, что семья Куриных была в моей жизни, потому что жена его, Тамара Григорьевна, концертмейстер, они вдвоем со мной занимались, и я до сих пор с ней общаюсь. Замечательные светлые люди, которые стали для меня вторыми родителями, поддерживали, когда умер отец, и во многом благодаря им я начал разбираться в пении, научился понимать певцов, знаю, что можно и чего нельзя оперному режиссеру.

- На вступительном экзамене вас зарубили, потому что вы Соловьяненко?

- Вы знаете, я много раз на эту тему говорил, те, кто в приемной комиссии сидели, высказывали свою точку зрения... У меня, как у каждого из нас, полно недостатков, но я отношусь к тем людям, которые способны высказывать обиду и недовольство в глаза. И я имел достаточно чести говорить об этом при жизни тех, кто меня в консерваторию не принял, и спокойно, не за спинами, а в лицо отвечать на их выпады. А теперь, когда многих из этих людей нет в живых, я считаю неправильным их обсуждать.

Анатолий Соловьяненко с супругой Светланой и старшим сыном Андреем у Мариинского дворца в Киеве. «В свое время Андрей неплохо играл на фортепиано, даже окончил школу имени Лысенко для одаренных детей при консерватории, но на этом его творческий путь прервался»

- Эта история уже обросла деталями, подробностями...

- Мне кажется, она, как ни странно, продолжает ими обрастать. Но это дело прошлое и для меня уже не имеет никакого значения. Что, скажите, изменится, если я буду его ворошить? Отца нет, и его не вернешь.

- Анатолий Борисович сильно переживал из-за того, что вы не стали студентом консерватории?

- Конечно. Я думаю, он меньше переживал бы, если бы я на юридический не прошел - в ту отрасль, к которой он не имел никакого отношения, чем туда, где он имел основания полагаться не то чтобы на поблажки, а просто на порядочное отношение к сыну.

- Что он сказал вам по этому поводу?

- Вы знаете, я дословно не помню. Помню только, что не ругал, все понял сразу и расстроился гораздо больше, чем я. Я отнесся к этому как к обычной неудаче: ну, сейчас провал, а завтра все будет хорошо, белая полоса сменит черную. Потому что, во-первых, я не остался на улице, поскольку был студентом третьего курса юрфака Киевского национального университета. Во-вторых, от меня не отказался мой педагог Виктор Николаевич. Он продолжал заниматься со мной абсолютно бескорыстно вплоть до того времени, когда я начал режиссерскую деятельность.

Организация концертов, праздников отнимала у меня много времени и внимания, я очень хотел себя на этом поприще зарекомендовать, поэтому пришел и честно сказал, что больше не смогу заниматься систематически. А ходить на уроки вокала как придется - это, я считаю, только отнимать у педагога драгоценное время, которое он может уделить кому-то другому, кто действительно стремится стать певцом.

Когда папа умер, мне было 19 лет, и я должен был зарабатывать. Брат (он на 13 лет меня старше) жил уже в Канаде: в дни московского путча улетел туда на учебу, окончил университет в Виннипеге и поселился в Торонто...

- С музыкой как-то связан?

- В свое время Андрей неплохо играл на фортепиано, даже окончил десятилетку для одаренных детей имени Лысенко при консерватории, но на этом его творческий путь прервался. Сейчас брат занимается транспортным бизнесом, в Канаде у него семья - жена, тоже бывшая киевлянка, и трое маленьких детей. Возвращаться в Украину, насколько я знаю, они не планируют.

Так вот, брат становился на ноги в Канаде, мама со дня смерти отца больше не работала, бабушке было за 80... Сами понимаете, мне некогда было учиться петь. Надо было учиться жить.

Хотя, как ни парадоксально это звучит, я даже благодарен тому периоду в моей жизни. Да, в консерваторию не поступил, но освоил в процессе подготовки то, что невозможно выучить по учебнику или на лекции, если сам не прочувствовал: что такое голос, диапазон, тесситура... Сейчас, когда к нам на прослушивание приходят солисты и называют программу, с которой хотят слушаться, я почти безошибочно определяю проблемы, которые они пытаются за ней скрыть. Либо нет нижнего регистра у баритона, когда человек предлагает арию Роберта из оперы «Иоланта», либо верх­него - когда арию князя Игоря, либо меццо-сопрано не держит тесситуру и имеет ограниченный диапазон, если певица планирует исполнить песенку графини из «Пиковой дамы», и так далее.

«ПО СЕЙ ДЕНЬ ПОМНЮ ВКУС ПАПИНОГО БОРЩА, ПОТОМУ ЧТО ЭТО БЛЮДО, КАК ПРАВИЛО, ГОТОВИЛ ТОЛЬКО ОН»

- Теперь только в кругу близких поете?

- Нет. Я не пою вообще - об этом не может быть и речи. Понимаете, для человека, который профессионально занимался пением, петь просто так... Ну, я же отношусь к себе требовательно и понимаю, что давно не нахожусь в той форме, в которой был, когда занимался пять раз в неделю. От нее остались только воспоминания...

Если в какой-то компании за столом просят спеть, отказываюсь. Люди, которые знают, что ты пел когда-то, ожидают, что покажешь класс, тем более если ты - сын Соловьяненко. А что я им покажу, если 10 лет не занимался?

Кстати, папа тоже никогда не пел на застольях - это было исключено. Он относился к пению как к профессии и не позволял под бокал или под рюмку хлопнуть себя по плечу и сказать: «Толик, спой!». Дома, когда распевался, и то закрывался в комнате. А чтобы на какой-то свадьбе или на природе, за шашлыком... Не было такого, не помню.

- Но на природу выезжать любил?

- Конечно! И очень хорошо готовил шашлык и борщ. Он как-то чувствовал, каким борщ должен быть, и я по сей день помню вкус папиного борща, потому что это блюдо, как правило, готовил только он. И с тех пор, кстати, очень редко ем борщ - детские воспоминания не дают.

- У Анатолия Борисовича был уникальный голос. От кого он ему достался?

- У него в семье музыкальными были и отец, и мама. Вот они и за столом пели, и в самодеятельности - у них в селе были импровизированные постановки «Наталки-Полтавки», «Сватання на Гончарiвцi». К сожалению, папина мама Ольга Ивановна рано умерла - в 43 года. Отец был еще маленьким, и воспитывал его наш дедушка, Борис Степанович. Всю сознательную жизнь он с ним прожил.

Папа пытался поступить в Ленинградскую консерваторию, но не получилось: базового музыкального образования не было. Учился в Донецком политехническом, занимался вокалом с Александром Николаевичем Коробейченко, потом несколько лет преподавал на кафедре начертательной геометрии Донецкого политеха.

- И в один прекрасный день вышел в телеэфир...

- Это был смотр художественной самодеятельности. Отец победил на конкурсе в Донецкой области, и его отправили в Москву. И когда в 62-м году Анатолия Борисовича показали по одноканальному телевидению в вечернее время, он за 10 минут стал известным на весь Советский Союз, а со временем - на весь мир.

- Вашего папу ставили в один ряд с мировыми оперными звездами: Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Хосе Каррерасом...

- И Паваротти, и Доминго, и Каррерас - высочайшего класса певцы. Мне посчастливилось побывать на репетиции Лучано Паваротти в Киеве, когда он давал концерт во дворце «Украина». Я очень хотел попасть именно на репетицию, поскольку бытовало мнение, будто Пласидо Доминго - великий музыкант, а Лучано - просто человек с уникальным голосом, которому все даровано свыше. Но уже через пять минут я убедился, что это не так: Паваротти безупречно знал партитуру, по существу делал замечания флейте, скрипкам, гобою... Словом, за очень короткое время я понял: это настоящий музыкант, который не просто хорошо знает свой голос, но и тембр каждого инструмента, гроссмейстер, как сказал бы папа.

- Но дружба у вашего отца сложилась только с Пласидо Доминго?

- Они не были близкими друзьями, но находились в хороших отношениях с 1977-го, когда по очереди пели в опере Пьетро Масканьи «Сельская честь» в постановке Франко Дзеффирелли.

- В знаменитой «Метрополитен-опера»?

- Да, в Америке. У них двоих был контракт на этот спектакль на сезон 1977-1978 годов.

- Правда ли, что именно Анатолий Соловьяненко, а не Хосе Каррерас мог стать третьим в трио теноров?

- Возможно, стал бы, потому что пришел в «Метрополитен», где трио формировалось, раньше Каррераса. Первым туда попал Паваротти, потом - Доминго и папа. Отец заключил пятилетний контракт с этим легендарным театром, но, к сожалению, началась война в Афганистане, и советскому певцу был запрещен выезд в Штаты. Союз его не выпускал - это был как раз тот период, когда за границей остались Вишневская с Ростроповичем, и после этого не только мой отец, но и Юрий Мазурок, и Елена Образцова, тоже заключившие контракты с «Метрополитен», пострадали... Позже в этот театр вернулась только Образцова - в середине 80-х.

- Я слышала, что Анатолия Борисовича оставляли и в Италии, и в России...

- Ну, вы, наверное, знаете: те, кто стажировался в Италии, в «Ла Скала», автоматически зачислялись в труппу Большого театра. Но это был театр корифеев того времени, они не особо видели молодежь с периферии у себя под боком, поэтому молодые певцы там покрутились-покрутились и практически ничего не спели. Соловьяненко, а чуть позже Николай Кондратюк, вернулись в Украину, Владимир Атлантов уехал в Санкт-Петербург, Муслим Магомаев - в Баку. Спустя несколько лет, в конце 60-х, когда Зураб Анджапаридзе перестал исполнять партию Германна, Атлантов вернулся в Большой - на эту партию. Остальные формировались каждый в своей республике, но со временем стали героями эпохи и народными артистами Советского Союза.

- Бытует мнение, что оперный театр, как и все театры, - клубок единомышленников?

- Театр - сложный организм, и мне кажется, его немножко демонизируют: не так страшен черт, как его малюют... Но в одном людская молва права: в творческой среде всегда существует зависть. Один человек вроде бы мало над собой работает, но от природы мощнейше одарен и оттого имеет контракты, поездки по всему миру, поклонников. А другой старается, пашет, рвется из всех сухожилий, а тембральные особенности такие, что его никто не хочет слушать. Без таких тоже не может существовать опера, крепкий середняк, знающий все партии и всегда готовый выручить, в любом театре необходим. Но исторически так сложилось, что трудяги с годами все больше и больше ненавидят звезд...

- И такие «трудяги» делали какие-то гадости вашему отцу?

- Ну, про то, что подсыпали что-то и парики воровали, - это бред. Подличали по-другому: писали анонимки, доносы... В общем, поступали, как честные советские граждане. (Улыбается).

- А он же еще и в компартии не состоял...

- Никогда! И не посещал политзанятий. Когда спросили, почему, ответил: «Я занимаюсь на дому».

- К такому ответу не придерешься...

- Так самое интересное, что он и вправду занимался! И историю партии знал досконально. Но и многое другое знал: во время стажировки в Италии благодаря тому, что выучил итальянский язык, которым с ним занимался Коробейченко, прочитал много литературы, запрещенной в Союзе...

Хотя вот мы с вами СССР ругаем, потому что практически не помним, а в советской эпохе все-таки много хорошего было: Анатолий Борисович из простой семьи из пригорода Донецка имел возможность добиться того, чего добился. И несмотря на то что не состоял в партии, стал народным артистом СССР и лауреатом Ленинской премии. А в 80-м году только двоим беспартийным ее присудили - Анатолию Соловьяненко и Аркадию Райкину, это беспрецедентный случай.

- Если не секрет, на что Анатолий Борисович ее потратил?

- Всю до копейки передал в Фонд мира. 10 тысяч рублей - огромные деньги, но папа пережил войну, когда их семью вывозили в эвакуацию. Была очень холодная, студеная зима, простудился и заболел его брат, а потом в дороге умер. И отец рассудил так: «Хочу, чтобы мои дети жили в мире, потому что ничего страшнее войны не видел...».

Знаете, он очень любил эту страну, этот народ, и хотя много здесь страдал, ни при каких обстоятельствах не мог представить себя вне СССР и вне Украины.

- Говорят, Юрий Лужков, тогда еще мэр Москвы, настойчиво предлагал Анатолию Борисовичу жилье в Москве.

- Мы даже ездили в Москву, смотрели. Но папа сказал: «Чужой город. Я не смогу здесь жить». Это было за несколько лет до его смерти.

- В Национальной опере он уже не выступал?

- Нет. Последние шесть лет жизни на эту сцену не выходил. Самым тяжелым для него было, когда мы гуляли по Киеву и к нему подходили люди и спрашивали: «Когда вас можно услышать в театре?». А ему нечего было ответить, потому что на каждый такой вопрос он сам себе отвечал: «Наверное, никогда». Правда, вслух этого не произносил. Надеялся, но с каждым днем надежды оставалось все меньше.

Хотя сейчас я понимаю и вижу, что ситуацию можно было легко исправить. На самом деле, за него просто никто не заступился, а вопрос-то был вполне решаем - одним телефонным звонком.

- Интересно, с какой формулировкой можно уволить из театра всемирно известного человека?

- Когда отцу исполнилось 60, видя атмосферу, в то время царившую в театре, он написал заявление и перешел на работу по договору, с оплатой за спетые спектакли. А впоследствии его просто перестали приглашать, и в трудовой книжке осталась запись: «Виключений зi складу солiстiв театру у зв'язку з вiдсутнiстю фактичних творчих зв'язкiв з колективом». Это если о формулировке говорить.

- А если о причинах, то в прессе не раз муссировалась тема его разногласий с Анатолием Мокренко, руководившим театром в то время...

- Вспоминать об этом смысла нет. Кстати, сейчас в Национальной опере работает его дочь Оксана, она заведующая труппой, у нас прекрасные отношения, так что никакой вендетты, слава Богу, нет и быть не может.

«ДО СИХ ПОР НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ЕГО НЕТ»

- Анатолия Борисовича давно с нами нет, но вас по-прежнему называют Анатолием Соловьяненко-младшим...

- Мне кажется, этим стоит гордиться, переживать тут не из-за чего.

- Когда вы осознали, что отец - звезда мирового масштаба?

- Точно не скажу, но всегда чувствовал, что живу в особенной семье. У нас не было домработниц, папа сам всегда ходил в магазин, покупал хлеб, молоко, и я видел, как к нему относятся люди: узнают, здороваются, пропускают без очереди... Хотя Анатолий Борисович никогда не просил об этом и становился в самый конец.

- Поклонницы его доставали?

- Приходили открытки, письма, они с мамой перечитывали их и вместе смеялись над какими-то ситуациями.

- В одном из интервью прошлых лет ваша мама призналась, что никогда не просила у Анатолия Борисовича подарков: ни шуб, ни ювелирных украшений...

- Правда. У меня тоже нет предрасположенности к предметам роскоши - по сути, ненужным вещам, которые предназначены лишь для того, чтобы раздражать окружающих. Мальчиком-мажором я никогда не был. Да, отец привозил из заграничных поездок какую-то одежду, куртки, джинсы, но, во-первых, в школу я ходил в такой же форме, как все дети, а во-вторых, это не были брендовые вещи, потому что в марках папа не разбирался. И я, честно говоря, ничего в них не смыслю. Единственный подарок, о котором я его просил, - книга о нем. Я очень хотел, чтобы он подписал ее мне, а он отнекивался: «Ты, Тоша, меня не торопи...». У нас остались вещи, которые не будут иметь ценности на базаре, но которые для нашей семьи бесценны: его фотографии, клавиры, переписка с Джиной Лоллобриджидой...

- Да вы что?

- Представьте себе! Они познакомились еще в 60-е годы, когда папа учился в Италии, и с тех пор они друг другу писали. После распада Советского Союза Джина приезжала в Киев, гостила у нас дома, но об этом я мало что могу вам рассказать: мне было лет 10-11, во взрослые разговоры я не лез, да меня и не допустили бы. Помню только, что это очень красивая дама с сияющими, лучистыми глазами...

- ...западного человека.

- Видимо, да. Успешного и такого, который материальные ценности ставит ниже, чем творчество... Нет, таких вещей, как драгоценности, у нас в доме никогда не было, да и сейчас, слава Богу, нет. Отец воспитал меня практичным человеком. «Зачем, - говорил он, - нужны антикварные статуэтки, которые собирают пыль?».

- А автолюбителем он был?

- Не фанатичным. Всегда у нас были «волги» - 21-ая, 24-ая, потом, в конце 80-х, появился «вольво». А последние годы, лет пять, папа не садился за руль - ездил в троллейбусе, трамвае, много гулял по городу. Я тоже люблю ходить пешком, спокойно спускаюсь в метро, и часто добираться таким способом несоизмеримо быстрее, чем на машине, постоянно попадающей в пробки.

- Доводилось читать, что когда Анатолия Борисовича не стало, вы не сразу поверили, что его нет...

- Мне еще иногда кажется, даже снится порой, что я ставлю какой-то спектакль и он принимает участие в постановке... Я часто слушаю его записи, мысленно к нему обращаюсь, когда предстоит принять важное решение, и он приходит ко мне во сне, подсказывает, как быть.

Мы с мамой много сделали для того, чтобы увековечить его память. В Донецке, Киеве и на могиле в Козине стоят памятники Анатолию Соловьяненко, на доме висит мемориальная доска. Вышли компакт-диски, фотоальбом, есть книга, которую написала Алла Терещенко, и я считаю, теперь мы должны перевести папины фондовые записи на современные цифровые носители. Ради будущих поколений певцов, которым, я уверен, это будет интересно.

- Как обычно вы отмечаете дни рождения отца?

- Кладем цветы на кладбище и собираемся семьей в доме в Козине под Киевом, где прошли последние часы его жизни. Да, вы правы: я до сих пор не могу поверить, что его нет. Возможно, потому, что ничто тогда беды не предвещало, папа не болел, возил с собой только лор-лекарства, как все певцы, чтобы защититься от простуды.

- А от инфаркта защититься не смог...

- Как выяснилось, это был не первый инфаркт, просто о предыдущих мы не знали, а он на сердце не жаловался. Анатолий Борисович относился к числу людей-интровертов, которые все потрясения держат внутри себя и оттого страдают сильнее и сгорают быстрее...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter