Вахтанг КИКАБИДЗЕ: «Я не понимаю, как это: тебя кто-то бьет, а ты для него петь идешь»

На пороге со­лид­ного юбилея батоно Вахтанг — именно так принято обращаться в Грузии к почтенным мужчинам — книгу воспоминаний пишет. Не о себе — о людях, которые на его пути встречались, и их историях, и в этом, кстати, тоже какая-то высокая, аристократическая скромность Вахтанга Кикабидзе проявляется: мол, не обо мне — о них, не для себя — для всех.

Он и впрямь аристократ, и не только по происхождению (мама Вахтанга Константино­вича из древнего княжеского рода Багратиони происходила), но и по духу. В 2008-м, когда огромная Россия на крошечную Грузию напала, кусок территории от нее оторвала и на границе танки поставила, Кикабидзе твердо решил: в Россию — ни ногой, по крайней мере, пока власть там не сменится. Он и от ордена Дружбы, и от российского рынка отказался, на котором, колеся по городам и весям, зарабатывать можно было беспроблемно и стабильно. «Если тебя кто-то бьет, а ты потом к его столу идешь, кормишься там и песни поешь, это, — считает знаменитый Мимино, — ненормально».

---

---

В Украине последних лет такое «ненормально» в привычку вошло: несмотря на то что Россия Крым отжала и войну на юго-востоке нашей страны развязала, некоторые украинские артисты (далеко не худшие, а как раз наоборот, из числа талантливых, да и с виду вроде не глупых) продолжают с выступлениями туда ездить, украинские голоса как в пафосных концертных залах, так и на площадях, в ресторанах слышны. Где платят, короче, там и звучат.

Осуждать их за это — народных и заслуженных (кстати, когда уже эти звания вообще отменят — в стране, в Европу идущей? Ну смешно же!), с паспортами с трезубцем на обложке? С одной стороны, а хвалить-то за что? Ну не пели же Шульженко с Утесовым немцам в 40-е, а с другой — как тог­да к власть имущим относиться, неимущим, видимо, настолько, что с агрессором торговать продолжают? Куда, в какую графу сотни тысяч, если не миллионы, украинских заробитчан вписать, как и прежде, в России вкалывающих, потому что дома и таких денег не заработаешь?

Хотя стоп. Последних, наверное, все же не к артистам, поскольку «нечем семью кормить» для строителя дяди Васи и певца или певицы с гонораром в 25 тысяч долларов — это две большие разницы. Кому, как говорится, суп жидкий, а кому бриллианты мелкие.

Вахтанг Константинович в контексте всей этой неразберихи и двойных стандартов — как единица измерения: вот сколько в тебе стойкости, гордости, патриотизма (не показушного, заставляющего сорочку на груди рвать, а искреннего, в солидарности со своей страной заключающегося) — столько в тебе Кикабидзе. Он вот в Россию уже 10 лет не ездит, и ничего! — оказывается, есть она, жизнь, вне российских денег и возможностей, смотрите!

Всем известную строчку «Мои года — мое богатство», мне кажется, нельзя просто взять и спеть — ее заслужить надо. Каким образом? Прожив жизнь, не испачкавшись так, что тебя отмыть нельзя, не запятнав себя подхалимским письмом, поддержкой тирана, плевком на чью-то могилу, подлостью и ножом в спине брата.

У этого Мужчины, который сидел передо мной в свои почти 80, куря сигарету за сигаретой, шутил и смеялся даже на тему смерти и признавался, что все так же Ларису Ивановну хочет, у отъявленного хулигана Бубы с вечно молодыми искрящимися глазами, это право железобетонное.

Его года — его богатство!

«Если не мотаться — ляжешь и не встанешь: я так думаю!»

— Вахтанг Конс­тантинович, сказать, что я рад вас снова в Киеве видеть, — ничего не сказать, я счастлив!

— Спасибо!

— Я вас очень люблю, и каждая новая встреча с вами — глоток свежего воздуха. На сцене вы уже 59 лет — фантастика! Другие в вашем возрасте уже отдыхают...

— (Вздыхает)... да-а-а...

— ...а вам мотаться не надоело?

— Нет — если не мотаться, ляжешь и не встанешь: я так думаю! (Смеется). Что поделать — профессия...

— Слушайте, ну тяжело же: переезды, перелеты, гостиницы, концерты, череда людей бесконечная... В таком возрасте, извините, два часа постоять тяжело, а два часа живьем петь?

---

---

— Два 20, пардон! Тяжело, да, но приятно...

— Вам себя иногда не жалко — оттого, что, как встарь, колесить приходится?

— Очень жалко порой, когда пло­хо себя чувствую — особенно, но концертов за эти годы я никогда не отменял. Всякое бывало: высокая температура, плохое самочувствие, но нельзя!

— Героям фильма «Мимино», символам всего хорошего, что в советской эпохе было, уже не­сколько памятников установлено — каково вам к ним подходить и себя в бронзе или в камне видеть?

— Хороший вопрос, потому что когда в Тбилиси на открытие этого монумента меня потащили, вдруг понял, что из трех фигур, которые установили, двоих в живых уже нет. Там микрофон стоял, и первое, что я сказал: «Наверное, мне тоже уходить пора...» (смеется). Очень много народу было, все кричать: «Нет!» стали, а вообще, ресторанов «Мимино» много, даже в Киеве есть...

— Мы с вами лет 15 назад там были...

— Да, помню...

«Справа — Эльбрус, слева — Казбек, красота, а ты мне в задницу смотришь!»

— «Мимино» по телевизору часто показывают, и всякий раз, как я на него по­падаю, переключиться на другой ка­нал не могу, а вы смотрите?

— Когда смотрю, много смеюсь, как дурак, хохочу, как будто первый раз вижу. Не стареет фильм, как ни странно.

— Что же в нем самое главное, почему его так любят?

---

---

— Очень злободневные вещи там происходят, но все это с таким юмором показано, что ты теряешься: что, к чему, почему... Зритель, к сожалению, не знает, что финал абсолютно другой был, — его отрезали...

Там такой персонаж был, кузнец Петр, который в этой горной деревушке лошадей подковывал. Он с главным героем дружил, и когда тот в большую авиацию уходил, Петр его спросил: «Слушай, Валико, ты правда за границу летать будешь?». — «Наверное». — «Привези мне подковы с надписью made in USA, чтобы, когда лошадь бежать будет, люди читали», и вот когда Мимино для Рубика Хачикяна крокодила покупает, для кузнеца подковы тоже берет, но из-за того, что финал срезали, этот персонаж вообще выпал.

Там, если помнишь, такой кадр есть, где он над домом летит, бутылку открыть хочет, и стюардесса ему говорит: мол, открывалка есть — а он ей: «Вы мне когда-нибудь перестанете делать замечания?». Она плакать начинает, и он ее успокаивает: «Не плачьте, хотите, я из самолета выпрыгну?». — «Нет!». — «А я хочу». И выходит — вот после этого уже ничего нет.

А было так: зеленая поляна, горы заснеженные, Петр лошадь подковывает, и Валико откуда-то на заднице съезжает (мы очень серьезно эту сцену играли). Кузнец спрашивает: «Откуда ты взялся?». Валико: «Нелетная погода была, я пешком пришел, подковы тебе привез». Тот: «Знаешь, мы сейчас с городом Бостоном побратались (а там деревня маленькая, Богом забытая. — В. К.), и они подковы нам присылают — гвоздей нету!». — «Но ты же мне гвозди не поручал... Как там мои?». — «Го­га дрова приносит, Гиви — керосин... Все нормально».

Валико разворачивается, чтобы уходить, и Петр хохотать начинает. Тот спрашивает: «Чего ты смеешься?». — «А у тебя на заднице штаны лопнули!» (он же съехал). «Дурак, — говорит, — справа от тебя — Эльбрус, слева — Казбек, красота такая, а ты мне в задницу смотришь! Вокруг оглянись!» — об этом был фильм!

— Класс!

— К сожалению, этот кусок убрали...

— ...и он не сохранился?

— Где-то, может, и есть, я Данелии говорил: «Может, выкупим как-то?», но уже поздно — старые мы стали...

«Что-то все-таки с нами, видно, произошло...»

— Девять лет назад я в Москве в гос­тях у Георгия Данелии был. Какой он замечательный!

— Очень интересный человек!

— Вы с ним сегодня общаетесь?

— По телефону.

— И увидеться не можете?

— К сожалению...

— Он в Грузию не ездит...

— ...а я в Россию — так и живем.

— Философ он, правда?

— Да-да, с колоссальным чувством юмо­ра, хотя знаете, «Мимино» не только смех, но и слезы вызывает — у меня, например...

— А у вас слезы где появляются?

— Впервые — когда дед и племянник Валико провожают, и он еще не знает, куда на этом вертолете, который на цепи, летит, и дед говорит: «Если где-нибудь его встретишь — не убивай, я тебя прошу. Знаешь, такое сейчас время — не так поймут». Чего не поймут, неясно, но что-то, видимо, серьезное у них произошло... Вообще, грустный фильм, очень — как по мне, грустный и философский.

— А вы понимали, что снимаете?

---

---

— Вначале — нет, абсолютно, какие-то идиотские тексты были, а когда первый отснятый материал на «Мосфильме» смотрели, я увидел, что худсовет начал со стульев падать. Тогда и почувствовал, что мы что-то неординарное делаем, а когда покойный Мкртчян появился... Он ведь в жизни так, как в кино, говорил, я совет ему дал: «Ты интеллигентно выражаться старайся», и он стал: «Понимаетё?» — вот это протяжное «тё» добавлять (улыбается). «Я тебе адын умный вещь скажу, только ты не абыжайся», «Вы почему кефир не кушаетё? Что, не любитё?». Нет, никог­да смотреть не надоест, что-то новое все время находишь...

— В Советском Союзе, на мой взгляд, хорошего мало было, но какая-то дружба народов была, которую вы показали...

— ...духовность!..

— ...и отношения между людьми другие: там ведь и грузин, и армянин, и русские — и тепло как-то...

— Во-первых, изначально армянина в сценарии не было...

— ...да?

— Тбилисский русский был — Леонов, а тбилисский русский — это абсолютно другой разлив, на москвичей, еще кого-то не похожий, и нам сказали: «Таких русских нет, уберите его!». Тогда думать начали — и на армянина вышли, потому что персонаж Жени Леонова в общую картину, по мнению российского худсовета, не вписывался.

...Духовность была, все-таки люди друг друга любили — это слово выделить я хочу. Что-то все-таки с нами, видно, произошло...

— И не за деньги любили, как сейчас, правда?

— Нет, нет — просто так.

«Леонов сказал: «Я не пью». На него удивленно все посмотрели: «С такой рожей?»

— По Фрунзику Мкртчяну скучаете?

— Да...

— Не хватает его?

---

---

— Не хватает. И Жени Леонова, и Вадима Юсова...

— ...оператора...

— ...да. Когда мы «Совсем пропащий» снимали, в каютах жили. Ну, я заядлый рыбак, потому Данелию жить на корабле уговорил — мы на Днепре снимали. Сразу с капитаном подружился, и на ночь он останавливался там, где рыба хорошо шла, — все спали, а я рыбачил.

Знаешь, как мы с Леоновым познакомились? За столом. Он ко мне в каюту с одеялом зашел, окно им завесил (вокруг вода, ничего нет!) — и водку на стол поставил. Я: «А оттуда на нас кто смотрит?». — «На всякий случай...».

Кстати, Женя, хотя с водкой пришел, непьющий был... Есть такие светлые люди, которые тебе в жизни встречаются, а потом ты их никогда не забываешь.

Помню, нас рыбаки на ночь ос­та­ть­ся просили — в Литве, в Тракае. Уху сварили, водку в железные кружки разливать стали, а Леонов: «Я не пью». На него удивленно все посмотрели: «С такой рожей?». (Хо­хочет). Я подтвердил: мол, точно не пьет.

— В Армении после «Мимино» вас тепло принимали?

— Очень! Недавно в Ереване опять был — на вечере памяти композитора Экимяна. Туда много гостей съехалось...

— Слушайте, Экимян же прекрасные песни писал, хотя начальником уголов­ного розыска Московской области был...

— ...генерал-майором милиции.

— Фантастика!

---

---

— Играть не умел, одним пальцем сочинял, но гениальным мелодистом был. Ког­да он мне сказал: «Я 14 песен для вас написал», мне смешно стало: ну, думаю, сидит себе человек в погонах, музицирует, а в результате одна популярнее другой стала, классная пластинка «Пожелание» получилась. Я его попросил: «Для обложки свет­лый костюм надень» — и на нем автографы писал, чтобы видно было (улыбается).

— Слышал, вам сняться в продолжении «Мимино» предлагали...

— Да, какие-то люди права выкупили, ко мне приехали, сценариста из Питера привезли. Надуманная история такая: сын моего героя или внук в Москву едет, чтобы со своей сестрой познакомиться. Я объясил, что одного нет, другого нет... (Грустно). Отказался...

— И в атмосферу ту окунуться уже невозможно, правда?

— Не-е-ет, конечно...

— ...поезд ушел...

— Такое редко бывает — в «Крестный отец» раз в жизни приглашают.

«В Грузии ползучая российская аннексия идет: все время границу передвигают, и все хорошее, что Миша Саакашвили сделал, исчезло»

— Вахтанг Константинович, в скольких километрах от вашего дома в Тбилиси российские танки стоят?

— Очень близко — километрах в 35.

— Всего-навсего?

— Ну, Гори ведь недалеко.

— Вы их присутствие ощущаете?

— Там, знаешь, как? Ползучая такая аннексия идет: все время границу передвигают — страшная вещь! — и все хорошее, что Миша Саакашвили сделал, исчезло, все наоборот сейчас. Несколько лет назад случай был: убитого человека нам выдали, которого до тех пор держали, пока невозможно будет по следам на теле определить, что сначала пытали его, а потом убили. Еще кадры были, на которых отчетливо видно: русский на нашу сторону зашел и грузина пристрелил, который кого-то там защищал, кого они оскорбляли. Прямо в голову выстрелил, якобы несуществующую границу перешел и ушел — в общем, неприятно рассказывать.

— Скажите, а вы понимали, что любимым грузином Советского Союза, символом Грузии в СССР были?

---

---

— Ну, не очень-то и понимал — я вообще считаю, что люди друг друга любить должны. Какое мы право друг друга ненавидеть имеем, да?

— Я еще маленьким был, но уже знал: грузины — они все такие добрые, гостепри­имные и достойные, как Буба Кикабидзе...

— (Смеется).

— А еще ваше изображение на продуктовых пакетах помню: люди в магазин с Бубой Кикабидзе ходили — вы это знали?

— Было, было такое (улыбается).

— После того как Российская Фе­де­ра­ция Южную Осетию и Абхазию отняла, более 10 лет в Россию вы ни ногой. Сказали, что больше туда не приедете, от ордена Дружбы отказались, который вам к 70-летию вручить должны были, — и с тех пор ни разу там не были. Признайтесь: никогда об этом не пожалели?

— Нет, а почему, знаешь? Я не думал, что на это такая реакция будет. В интернете какие-то гадости писать начали — мои коллеги, тебе тоже хорошо известные... Просто мне было бы стыдно в глаза своим внукам смотреть. Я не понимаю, как это: тебя кто-то бьет, а ты для него петь идешь — это ни в какие рамки не укладывается. Основная работа моя в России была, потому что она большая...

— ...такой рынок, конечно: ездить — не переездить!

— До сих пор все время приглашают, «главного сценариста» ругают, но, знаешь, я себя уважать стал. Что я еще мог сделать? Один человек ничего не изменит, но показать, что ты против, ты можешь.

— Люди в подавляющем большинстве своем на поступки не способны — единицы только...

---

---

— ...ну, не знаю...

— ...а вы как мужик поступили: сказали — и все. И звали ведь вас в Россию, и, я не сомневаюсь, огромные деньги предлагали — так ведь?

— Да, да, все было, и сейчас очень трогательные письма оттуда приходят...

— Не хочу фамилии называть, но еще целый ряд прекрасных исполнителей-грузин есть, которые в России любимы и которые после российской агрессии ездить туда с концертами не перестали. Я уверен, что они так же, как и вы, ситуацию понимают, тем не менее де­нь­ги сильнее чувств оказались — вы их не осуждаете?

— Я думаю, каждый человек должен жить так, как он понимает. Они считают, что я не прав, говорят: «Ну ты-то чего полез?». Многие так... Я отвечаю, что, может, я прав, может, нет, но поступаю всегда так, как нужным считаю. Думаю, все-таки прав!

«Если Путин уйдет, в Россию поеду»

— В Москве у вас, не сомневаюсь, друзей много...

— Очень!

— Вы их увидеть хотите?

— Да, и друг другу звоним часто. В сентябре многие из них, наверное, на мои юбилейные концерты в Тбилиси приедут — посмотрим...

— Российские каналы и «Мимино», и «Не горюй!» постоянно показывают...

— Показывают, конечно...

— Скажите, а что может заставить вас снова в Россию приехать?

— Если политика изменится, поехал бы, безусловно.

— То есть если Путин перед Грузией извинится и территории вернет?

— Нет, если он уйдет.

— Только так?

— Да, а на это он не способен — он свою линию гнет. Это человек сильный — я так ощущаю, но не в ту сторону.

— Что вы вообще о нем думаете?

— Амбициозная личность, которая миру свои условия диктовать хочет, а это не так просто.

— Те, кто его хорошо знают, мне говорили, что в душе он очень советский человек...

---

---

— ...чувствуется...

— ...а раз советский, значит, на ваших фильмах и песнях вырос. Если предположить, что вы бы с ним вот так, вдвоем, сели...

— ...поговорить?

— Да — о чем бы беседовали?

— Ну, я все, что о нем думаю, сказал бы — обязательно!

— Он обходительный, учтите, он обволакивает...

— Ох, дальше некуда просто! Я о людях сначала хорошо думать привык: мол, может, не понимает? — но все он понимает, как не понимать?

— А если бы он сказал: «Вахтанг Конс­тантинович, я же и ваше творчество, и вас так люблю!» — вы бы растаяли?

— Нет, я не поверил бы просто: не может такого быть, я о других вещах пою. Недавно в Херсоне песню исполнил, которую много лет не пел, — «Мы эмигранты» она называется, начинаеся так: «Мы эмигранты в собственной стране», и там такая фраза есть: «И Хам пришел, неведомый досель, чтоб лечь в мою нагретую пос­тель». (Горько). Как простить? Не прос­тишь.

«А мы что, не расстреляны, что ли? Это мы думаем, что живем, а на самом деле это не жизнь — тебе просто дышать дают»

— Кстати, о хаме. Я часто российские телеканалы смотрю и этому уровню ненависти, агрессии поражаюсь — люди до хамства на центральных каналах в самое лучшее время опускаются, и тема одна — Украина...

— Я это все время смотрю!.. «К барьеру!» (улыбается). Там всегда один американец, какой-то несчастный, сидит...

— ...Майкл Бом...

— ...и в финале все на него наезжают: прием у них такой — показывают, что он ошибается, ничего не знает, не понимает, а они все хорошие.

— Кино, правда? Точнее, театр...

— Да, театр.

— Вы мазохист, до конца досматриваете?

— Да, разумеется!

— И какие ощущения остаются?

— (Улыбается). Мне за них стыдно становится. Если бы я в студии сидел, наверное, убежал бы просто, потому что спорить с этими людьми невозможно — это волки, волки!

— Злые, да?

— Флаг очень крепко держат.

— Это правда, что вас в «ДНР» расстрелять собирались?

— (Хохочет). Не знаю, говорят... А мы что, не расстреляны, что ли? Это мы думаем, что живем, а на самом деле это не жизнь — тебе просто дышать дают, пока их воля на то есть, а когда захотят, кислород...

— ...перекроют...

---

---

— И все.

Дело, знаешь, в чем? Мне из «ДНР» звонили, в Донецке выступить предлагали... Я отказался и гадость какую-то сказал, а они: главное, мол, чтобы вы сюда приехали, а там мы уже знаем, что с вами сделаем... (Улыбается). Пол-Киева моих знакомых — из Донецка... В самом страшном сне не мог я представить, что в Грузию танки под российскими флагами войдут, что в Крыму такое произойдет. Ну кто подумать мог, да? Смешно даже: наши отцы, которые погибали, — они разве только за нас воевали?».

Сценарий плохо, очень по-дилетантски написан, и сейчас, как выкрутиться, не знают. Вчера, до конца украинского языка не понимая, передачу смотрел о том, как российских политиков из Европы выдворять стали, в Лондоне шухер начался, и кто-то из россиян сказал: мол, и так немного хорошего в наших отношениях осталось, так они их еще усугубляют. На них обижаются, на Запад! До уровня демократического государства еще очень долго расти нужно, и лишь потом кого-то осуждать, понимаешь?

Я до сих пор удивляюсь, когда в магазине улыбаются: раньше это же представить невозможно было, а что такое демократия? Уважение к закону. Когда я в Канаде в аварию попал, меня почему-то поговорить с их гаишником потянуло, думал, денег дам — он отпустит, а друг, который за рулем сидел, в ужасе меня удерживал: «Не выходи, в машине сиди!». Через секунду полицейская машина подъехала, пожарная, медицинский персонал, все посмотрели, записали, руки нам пожали — и уехали, но к этому прийти надо, сразу так не бывает! Только после этого хороший хлеб, хорошая экономика, хорошее оружие возможны, и все это взаимосвязано, а пугать все могут, но напугаешь ли?

Путину диктатором быть хочется — я это чувствую, он хочет, чтобы ему тоже важные вопросы задавали, а не только Трампу, Васе или Пете. Личностью себя ощущать хочет, и я его понимаю: огромная страна, но надо же до такого уровня дойти...

— ...и людям дышать дать...

— Конечно!

«Розенбаум как-то с гитарой до утра у меня в номере сидел и мне свои песни пел, а я, обалдевший, на него смотрел»

— В одной из ваших песен адресованные россиянам слова есть: «Вы меня не предали — разочаровали». Многие коллеги в России вас разочаровали?

— Очень, очень.

— С ними ведь молодость прошла, столько всего связано...

— Я такого представить не мог! Один (фамилию называть не буду, ты его хорошо знаешь) сказал: «Если Кикабидзе так поступил, пускай автомат берет и в нас стреляет!» — ну что это?

— С тем, однако, о ком речь, вы общий язык нашли, обнялись...

— Да-да... Как-то я своих знакомых в Москве, в гостинице, собрал и сказал: «Ребята, когда вы на Кавказ едете, я вас встречаю?». — «Да!». — «Но когда я в Россию приезжаю, я стол накрываю, а должно быть наоборот, и кто этого не понимает, может быть свободен». Один еврей остался — все ушли! (Смеется).

— Еще до российского вторжения в Украину мы, помню, в ресторане с Александром Розенбаумом и Тамарой Гвердцители сидели, и вдруг моя помощница звонит: «В гостинице «Днепр» Вахтанг Константинович оста­новился». Розенбаум тут же: «Нам надо срочно к нему ехать!»...

— ...и вы тогда приехали...

— ...но знаете, что он рассказал? «Я только начинал, никому не был нужен, и вдруг ночью в моей квартире звонок в дверь раздался. Я открыл — на пороге живой Бог Вахтанг Кикабидзе стоял, который сказал: «Ты Розенбаум? Я хочу обнять тебя и поцеловать!». Вот только большой человек на такое способен, правда?

— Ну, не знаю... Могу сказать только, что он как-то с гитарой до утра у меня в номере сидел и мне свои песни пел, а я, обалдевший, на него смотрел.

— Сегодня он доверенное лицо Путина, к сожалению...

— Да, но это его проблема. Я сейчас через день в больнице лежу, с диализом, и в интернете сериалы смотрю — уже, наверное, половину всего, что в мире снято, пересмотрел, и на картину «Таинственная страсть», по Аксенову, о наших писателях, наткнулся. Главные герои там Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский — я оторваться не могу! Как эта кучка людей понимала, что если свой голос они не возвысят, Бог не простит! У них все время споры шли — кому это нужно, для кого, во имя чего... Нужно! Бродского выдворяют: «Вы член Союза писателей?». — «Нет». — «Тунеядец!».

— «Я работал, я писал стихи» — и все равно тунеядец!

— Бродский!

«В прошлый раз, когда в Киеве концерт закончил, все цветы собрал и ночью на Майдан пошел»

— Вахтанг Константинович, после Майдана уже четыре года прошло, а мы все никак не прорвемся — почему же не получается, как считаете?

— Люди, видимо, забыли, почему на улицу вышли — у меня такое ощущение. В прошлый раз, когда в Киеве концерт закончил, я все цветы собрал и ночью туда, на Майдан, пошел. Грустно...

Дело, знаешь, в чем? Человек — он ведь привыкает. Сначала на что-то надеется, а потом видит, что это не получается, и анализировать начинает: а надо ли мне туда влезать было? Это страшная вещь...

Ответить, почему, сложно. Потому! Ты на правительство, которое выбрал, надеяться должен, и если оно о тебе не думает, значит, большую ошибку ты допустил — это мое личное мнение.

— И так раз за разом...

— И не кончается это — к сожалению.

— Я с блестящими Софико Чиаурели и Котэ Махарадзе дружил... Господи, Константин Иванович — великий, добрейший, удивительный человек!

— Я его очень любил.

— Впервые я к нему 18-летним пацаном пришел — он мог бы сказать: «Иди с Богом, у меня дел много», но интервью дал, а затем мы с ним по Киеву гулять пошли, он под руку меня держал... Позже я ему напомнил: «Слушайте, вы так тогда поступили! Я же к вам мальчиком в дверь постучал...». Он улыбнулся: «Но очень талантливым мальчиком!». Я тог­да футбол обожал и тбилисское «Динамо» тоже — видите, о Котэ Ма­харадзе заговорил неслучайно. Потрясающие матчи тбилисцев с киевлянами по­м­ню, победу их в 81-м го­ду в финале Кубка кубков над «Карл Цейсс» (Йена), весь состав тбилисского «Динамо» тех лет, страшно сказать! Га­белия, Костава, Чивад­зе, Тавадзе, Хизанишвили, Хинчагашвили, Сулак­­велидзе, Кипиани, Дараселия, Сванад­зе, Ка­ки­­лаш­ви­ли, Жва­ния, Муд­жири, Гуцаев, Шенгелия... Какие ребята были! Вы с ним дружили?

---

---

— Да что ты! Недавно мы вместе на вечер армянского футболиста, очень серьезного, ездили...

— Хорена Оганесяна?

— Точно. Там интересно было, Гаттузо приехал — игрок итальянский. Он, когда увидел, что все ко мне кинулись, подумал, что я тоже футболист, и поинтересовался: «Где он играл?» (смеется). Отличные ребята! Дато Кипиани мою руку однажды взял и по своей ноге провел — у него там сплошные бугорки были. От ударов, наверное... Это, видно, закономерность, когда вдруг команда прекрасная собирается...

— ...звезды сходятся...

— ...а потом долго такого не бывает.

«Оказывается, мы в московском морге — и пить там начали! Я еще предложил: «Может, какого-то усопшего приведем, чтобы компанию нам составил?»

— Тбилисцами тогда выдающийся тре­нер Нодар Парсаданович Ахалкаци руководил...

— ...о-о-очень близкий мой друг!

— Слышал, вы с ним иногда даже на скамейке запасных «Динамо» сидели...

— Сейчас я тебе расскажу, где мы с ним сидели! (Смеется). В Москве зима была, и он мне позвонил. Это необычайно интересный человек был, неординарный, а зимой же все дома одинаково, в принципе, выглядят... Мы куда-то пошли, выпили, погуля­ли и часу в третьем ночи в гостиницу едем, как вдруг Нодар: «Ой, ой, возле этого дома остановите — у меня друг там работает!». Там здание большое, с лестницами, он звонить стал, к нему мужчина в белом халате вышел, они обнялись и мне машут: выходи, мол. Я к ним пошел, в здание за­ходим — «главврач» написано. Этот друг нам дверь открыл, спирт поставил, консерву какую-то открыл... «Вы глав­врач?» — я спросил. «Нет, — он ответил, — я тут охранник». Оказывается, мы в московском морге — и пить там начали! (Хохочет). Я еще предложил: «Коля, может, какого-то усопшего при­ведем, чтобы компанию нам составил?». Там они с номерами лежат — знаешь, как? (Окоченевшего усопшего изображает). Нодар очень хороший был, правда...

— Глядя на российских звезд, которые безумно Путина любят и всячески это демонстрируют, я иногда думаю: «А вот если бы мой любимый Высоцкий до этих лет дожил, как бы себя вел? Тоже Путина славил бы?»...

---

---

— Я тоже об этом думал. Не знаю, но факт есть факт: работать Володе не мешали. Его же повсюду слушали, о нем, да и обо всех, все знали: кто диссидент, кто нет...

— Не просто не мешали: по полгода за границей жил, и слухи ходят, что во­об­ще на КГБ работал...

— Не знаю — трудно сказать.

— Вы с ним дружили?

— Да.

«Под Новый год Окуджава маленький золотой ключик мне подарил. «Это, — улыбнулся, — ключ от моего сердца»

— Хороший мужик был?

— Ну, человек с гитарой... Мы в этом году по традиции вечер его памяти в Русском драматическом театре имени Грибоедова провели, и я там пел.

— Что?

— «Песню о друге».

— «Если друг оказался вдруг...

— ...и не друг, и не враг, а так...». Однаж­ды мне сказали, что он на «Мосфильме», на гриме — Хлопушу в «Пугачеве» должен играть. Я к нему зашел и говорю: «Дай мне «Кони привередливые» спеть». Не хотел без его разрешения, а он: «Нет! Ты по-своему споешь».

— Вы обиделись?

— Немного (улыбается). Не дал... Подходить и просить тоже трудно — я в свое время к Булату хотел подойти и попросить разрешения несколько его песен исполнить. Так и не попросил: а если откажет? — хотя когда-то в Центральном доме работников искусств под Новый год он маленький золотой ключик мне подарил. «Это, — улыбнулся, — ключ от моего сердца». А когда Булата не стало, супруге его позвонил, и она сказала: «Он всегда песни свои вам пред­­ложить хотел, но не отваживался: вдруг не возьмете?». Сейчас у меня две его вещи в программе...

— ...«Виноградная косточка»...

— ...да, это «Гру­зин­ская песня» и «Молитва».

— Каким он, Булат Шалвович, был? Закрытым?

— Очень замкнутым, своеобразным, но я-то его знал, уже когда он в возрасте был. Пишущий человек не может...

— ...нараспашку быть...

— Да... Какие-то личные вещи рассказывал — о том, как влюбился, на мосту по ночам стоял... Так и должно быть, наверное...

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter