Если враг не сдается, его переубеждают

Виталий КОРОТИЧ

В привыкании к жизни за границей самым трудным для человека, выросшего и сформировавшегося в наших краях, является его неспособность к компромиссам. Знаю это по себе.

Голова у меня со здешней начинкой, и еще с детства многим из нас вбили в мозги одно из самых страшных политических ругательств страны: «соглашатель». Враг постоянно был где-то рядышком, а любой человек, думающий не так, как предписано, объявлялся таковым, он должен был или сдаваться, или подлежал уничтожению, причем формулу эту об упорном враге предложил не кто иной, как вроде бы совестливый и гуманный писатель под псевдонимом Максим Горький. Что в это время несли с трибун лютые начальники государственного масштаба, и вспоминать страшно — сквозь всю их бредятину прорывалось любимое словечко «непримиримость», другое государственно любимое слово — «враг» и еще много похожих понятий.

Эта историческая традиция едва ли не самая стойкая. Киевские князья вырезали не соглашавшихся с ними людей целыми племенами и городами, разрывали их, привязав к лошадям, и сжигали вместе с домами (как, в частности, поступила очаровательная княгиня Ольга). Русские цари стоят по колено в крови — почти все без исключения. Украинские гетманы тоже не были соглашателями-демократами. Едва ли не самый известный из них, Богдан Хмельницкий, начал свою войну против Польши и рухнул в объятия к российским царям по причине несгибаемой религиозной бескомпромиссности. Впрочем, считается, что и время тогда было такое...

Ссылка на время — еще одна традиционная отговорка. Свое неумение или нежелание договариваться у нас издавна сваливают на историческую привычку, как будто у испанцев с италь­ян­цами, которые жгли своих еретиков, или у не­мецких и английских протестантов привычки были иными. Но все переболели свирепостью и при­шли к нынешним демократическим временам именно потому, что научились не только спорить, но и выслушивать оппонентов, даже соглашаться с ними. У нас ничего подобного не было. Несгибаемость, стойкость убеждений, бескомпромиссность (еще говорят «стальная воля», «железный характер» — целый склад металлолома, а не история) культивировались как высшее достояние и самое главное качество гражданина и государственного деятеля. Так оно и осталось.

Во время нынешних предвыборных кампаний страшно бывает слушать противников, запрограммированных на уничтожение друг друга, ведущих себя так, будто после выборов они не ос­та­нутся жить в одной стране, а немедленно начнут войну и не меньше. Вспоминаю азбучные истины демократической прессы и один из ее основополагающих тезисов: «Переводить конфликты в дискуссию». Общества, которые не нацелены на самоуничтожение, выстраиваются как структуры, помогающие жить и выжить достойно, без постоянного вгрызания в глотки друг другу. Помню, сколько раз нам объясняли в советские времена, что именно в «соглашательстве» и заключена причина грядущей погибели всех демократических партий, а в наших железных качествах (несгибаемости, нержавеющести и чем-то там еще) залог грядущих побед. Только получилось наоборот...

Самые разные политологи из разных стран отмечают сегодня наше массовое повседневное озверение как один из высочайших барьеров на пути в нормальную жизнь. Наше неумение договариваться, лютость дискуссий (помните, была даже такая формула: «Борьба за мир до последней капли крови»?) гробят нас самих, а не врагов наших. Мы никак не можем выкарабкаться из самодержавно-большевистского средневековья, а временами кажется, что и не хотим.

Я не призываю лобызаться всем со всеми. Но я устал от того, что физически ощущаю, как давят накопившаяся непримиримость, неумение и нежелание понять, что волею судеб все сгрудились в общей жизни, которую мы так умеем разрушать и так не хотим учиться строить по-человечески.