В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!

Вдова великого режиссера-комедиографа Леонида ГАЙДАЯ актриса Нина ГРЕБЕШКОВА: «В конце Леню я уже не любила, вернее, как сына, любила — не как мужа... Мне надо было, чтобы он тепло одет был, чтобы выглядел хорошо, чтобы не болел. Он же не то что неудачник — неприспособленный был...»

Дмитрий ГОРДОН. «Бульвар Гордона»
Часть III.

«Своему второму режиссеру Леня говорил: «Дерьмо снимаем»

— Интервью Леонида Иовича практически нет — он их давать не любил?

— Нет, никогда.

— Публичности не хотел?

— Леня понимал, что слово и изображение — это разные вещи, и что бы он ни говорил, очень важно, чтобы самоирония, интонация присутствовала, а напишут ведь как? По-своему все переделают...

— Еще и переврут...

— Зачем? Чтобы он в итоге сказал: «Я не такой». Ну и, знаете, что еще? Леня говорил: «Вот я картину снял — ее и смотрите: все, что поймете, — это я».

— По поводу снятых картин — он их смотрел?

— Еще как! Уже много лет прошло...

— ...а по телевизору показывают...

— Нет, тогда их по телевизору не особо показывали, а в кинотеатрах они все время шли, и вот он с собакой гулял и к стенду, где печаталось, что где идет, подходил, а когда домой возвращался, говорил: «Нинок, смотри, 25 лет прошло, а картины-то идут». Или в кинотеатр «Баку» билет в по­след­ний ряд покупает, садится и смотрит, и потом мне рассказывает: «Ты знаешь, столько лет прошло, а все в тех же местах смеются».

— Последние его фильмы слабее предыдущих были — тех, которые классикой стали...

— Конечно.

— Он это понимал?

— Разумеется! — даже своему второму режиссеру Марине Михайловне Волович говорил: «Дерьмо снимаем».

— Почему же Леонид Иович на таком уровне, как раньше, творить не мог?

— А потому, что литература нужна, — вы же понимаете, что сценарий, материал необходим.

— Не было?

— Не было, причем что интересно... С Никулиным в «Бриллиантовой руке» — я там присутствовала! — кусок около реки Бзыбь или Мзымты снимают: короче, в кадре вода и набережная с современными домами. Юре деньги дают, и он в шапку их прячет, затем ее надевает: Никулин, ему должное отдать надо, миллион всяких при­спо­соблений, куда револьвер положить, еще что-то, придумал — как шапку использовать, как авоську: много, много, много чего. Леня доволен, Юра его спросил: «Ну что? Хорошо?». — «Да». — «Давай снимем?!». — «Давай!» — и сняли, а потом Леня к нему подошел и прошептал: «Юра, а теперь по сценарию давай».

— И что в картину вошло?

— То, что по сценарию было, потому что шуточки, хохмы рассыпать нельзя — как Леня говорил: «Смехоточка должна быть».

— От того, что последние фильмы не того уровня, к которому все привыкли, он страдал?

— Какого-то страдания я не видела, но и чтобы радовался тому, что картина получилась, — этого не было.

— Леонид Иович одним из самых кассовых режиссеров советского кино был, а может, и самым кассовым...



Михаил Пуговкин, Нина Гребешкова, Наталья Селезнева, Эммануил Виторган на вечере памяти Леонида Гайдая

Михаил Пуговкин, Нина Гребешкова, Наталья Селезнева, Эммануил Виторган на вечере памяти Леонида Гайдая


— Самым кассовым, да!

— По меркам того времени богатым он был?

— Вообще-то... Когда Пырьев жив был, и Леня свои основные картины смешные снимал — и «Операцию «Ы» и «Кавказскую пленницу», обычную ставку он получал, как все, и Гриша Чухрай ему предложил: «К нам давай!».

— Куда?

— В ЭТО — Экспериментальное творческое объединение, где директором Владимир Александрович Познер, отец Владимира Познера, был: они с кинопрокатом или я уж не знаю, с кем, договорились, что отчисления с проката получать будут.

— Вот это да!

— И Леню туда приглашали. Он мне сказал: «Вот зовут», а мы 120 тысяч старыми деньгами за квартиру заплатили, 10 лет, как рабы, все это выплачивали... Я воодушевилась: «Конечно, — там же деньги безумные, давай!», а он: «Нин, ну что ты говоришь? Ну как же я Пырьева предать могу?».

— И не пошел?

— Пока Пырьев жив был, нет, но после его смерти Леня на Экс­периментальной студии «12 стульев» снял и за эту картину с проката уже получал. Вот тут-то мы и разбогатели — с долгами за квартиру расплатились, машину купили.

— «Волгу»?

— Да, но «Волгу» случайно он приобрел, а что получилось? Я же машину водила и ее разбила, а без нее — как без рук: когда она есть, привыкаешь...

— У вас «победа» была?

— Нет-нет — «жигули» прекрасные, но в меня таксист въехал. Знаете, 21-я «Волга»: фарой он мне пятую дверцу пробил, и замену найти мы не смогли...

— Этой фарой 21-й «Волги» пол-«жигулей» пробить можно было...

— Да — ну мальчик был, лет 18: я к нему подбежала: «Ах ты, гадина такая», а у него: «Ой! Па-па», — губенки трясутся. Мне этого таксиста жалко стало, и я посоветовала: «Скажи, что у тебя тормоза не работали», то есть вместо того, чтобы потребовать: «Деньги плати!», как оправдаться, ему подсказала. Короче, Леню мобилизовала: «К Сизову иди и машину проси».

— К директору «Мосфильма»...



С Юрием Никулиным в культовой картине Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука», 1968 год

С Юрием Никулиным в культовой картине Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука», 1968 год


— Да, а он упирается: «Ну как? Машину мы получили, ты ее кокнула, и теперь я приду и скажу, что опять хочу? Нет, просить не буду». Я: «Скажи, что жена у тебя растяпа какая-то, машину разбила — ты-то вообще не виноват. Все на меня вали!».

И вот по какой-то разнарядке на «Мосфильм» «Волги» и «жигули» пришли. Я Лене: «Иди!», но он ни в какую: «Ну, не хочу я — что ты меня вынуждаешь?», но я не отступала: «Для меня попроси, что нас двое, скажи, что жена в Театре киноактера, а я вот...». Пошел. «Николай Трофимыч, — сказал, — вы знаете, у меня жена машину разбила. Вот я бы хотел...». Тот: «Да пожалуйста, ради бога. Тебе какую?». Леня скромно так: «жигули», а Сизов ему: «Леонид Иович, вы что, бедный человек? (А это уже пос­ле «12 стульев» было.Н. Г.). Почему «жигули»? «Волгу» берите». «И у меня, — Леня потом оправ­дывался, — сказать, что нам дорого, язык не повернулся» (смеется).

— Так «Волгу» и взяли?

— Так и взяли, и вот так, лежа, до педалей я доставала, а там колодка вбок идет, и одна сторона ближе, другая дальше. Из этой «Волги» мокрая я вылезала, и когда разнарядка еще и в Театр киноактера пришла, свою машину себе купила, потому что деньги были.

«Боже мой! — накручивать себя начинаю. — Алка Ларионова себе бриллианты купила, Нина Меньшикова купила, а у меня ничего нет»

— Когда павловская «ре­форма» случилась и за ней обвал последовал, денег у вас на книжке сколько было? Много сгорело?

— Вы знаете, деньги у нас отдельно были — мои и Ленины, а почему? Сейчас расскажу.

— А потому, что так надежнее...

— Нет, я объясню. Все просто: деньги в моей прикроватной тумбочке лежали — я свою зарплату положу, Леня — свою, а тут как-то раз в театре Нина Меньшикова подошла: «Слушай, ты одолжить мне не можешь?». — «Сколько?» — спросила. Она: «Ну вот сколько у тебя есть?». — «Я, — ей сказала, — премию на Студии Горького за дубляж сейчас получила, у меня 300 рублей». Она обрадовалась: «Все давай!». Я по­думала: «У меня же моя зарплата, Ленина зарплата лежит», и эти 300 целковых отдаю. Еще и поинтересовалась: «А что это у тебя за напряженка?». Она: «Я павловских времен стул купила...».

— ...антикварный...

— Да, антикварный. «...но он весь развален — я его домой привезти не могу, потому что Стасик меня с этим стулом выгонит».

— Ростоцкий?



«Я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу». С Нонной Мордюковой, «Бриллиантовая рука»

«Я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу». С Нонной Мордюковой, «Бриллиантовая рука»


— Да. «Я, — на полушепот она перешла, — к маме его отвезла, стул на реставрацию отдать надо, а это очень дорого» — на мебель павловских времен, вообще, цены заоблачные были. Ну ладно, я домой прихожу, тумбочку открываю, а там 30 рублей. «Лень, — спрашиваю, — ты деньги брал?». — «Нет», — отвечает. «Как нет? — я вскипела. — Здесь же моя зарплата должна быть». Он: «Ну, брал, как обычно беру». — «Давай так, — я сказала, — ты свои деньги в свою тумбочку клади, а я свои в свою тумбочку класть буду... Я, сколько у меня, знать должна».

— Тем не менее, когда этот бесконечный финансовый кризис начался, на книжке много сгорело?

— У Лени много.

— Тысяч 100?

— Наверное, да.

— Он вам какие-то серьезные подарки делал?

— Конечно.

— Бриллианты, может, дарил?

— Ой, нет — это такой мещанской радос­тью для него было. Он этого вообще не понимал, а мне... Вот такой случай был. Нина Меньшикова бриллианты себе купила, Алка Ларионова тоже...

— Колье, браслет — что?

— Не знаю — цацки какие-то (за ухо себя берет), а у меня ничего нет, и вот... Как же это произошло? Чтобы не на­врать... В об­щем, у меня 400 рублей, чтобы взнос за квартиру заплатить, лежало — каждый квар­тал (с ударением на первом «а». Д. Г.) или квартал (с уда­рением на втором «а». — Д. Г.) эту сумму вносить надо было. Я завтрак готовлю: каша, то, другое, яйцо Лене, яйцо мне, а одно лопнуло, и Леня целое берет, а треснувшее мне ос­тавляет. Я: «Как же так? Ты первый берешь, значит, по­хуже взять должен» (смеется).

— Ну, правильно...

— Он: «Да?». — «Да! — говорю, — а хорошее партнеру или тому, с кем завтракаешь, оставить».

— «Я, выдающийся режиссер, себе похуже брать буду?!»...

— Нет, нет, его реакция потрясающей была — почему это и рассказываю. Он спросил: «А ты как поступила бы?». Я с праведным негодованием ответила: «Разбитое взяла бы». — «Ну вот и бери!» — он сказал (смеется) — понимаете? Я это яйцо треснувшее со стола схватила и в стенку его бросила. Он недоуменно на меня смотрит, потому что это невозможно, чтобы я так поступила, а у меня внутри все кипит. «Ну как же так? — думаю. — Даже не потому, что ты воспитан или не воспитан, просто человеку, которого как бы любишь, с которым живешь, получ­ше оставь, а себе похуже возьми».

Леня уходит, все, а я накручивать себя начинаю: «Боже мой! Алка бриллианты себе купила, Нина Меньшикова купила, а у меня ничего нет». Ну, бабья такая психика, да? — «у меня ничего нет»...

— ...и яйцо плохое дают...



«Завербовали! Он же такой доверчивый... Рука! Его пытали, как я раньше не догадалась!». С Юрием Никулиным в «Бриллиантовой руке»

«Завербовали! Он же такой доверчивый... Рука! Его пытали, как я раньше не догадалась!». С Юрием Никулиным в «Бриллиантовой руке»


— Вообще — ну что это за жизнь? А 400 рублей между тем лежат. Я эти деньги беру, на улицу Горького еду — там магазин ювелирный был — и бриллиантовые сережки и кольцо себе покупаю. Кольцо 200 с чем-то рублей стоило, а сережки... Или наоборот — серьги (уши трогает) 200, а кольцо 180: в общем 400 рублей...

— ...как не бывало...

— Домой вернулась, на кухне села, на коробочки с украшениями смотрю и думаю: «Зачем это мне? Еще и денег не осталось». Леня приходит, я с повинной: «Лень, я все деньги потратила». Он: «Ну и что?». — «Как «ну и что»­? — вздыхаю. — Платить ведь надо». — «Ну, потратила и потратила», — отвечает. Я дрогнувшим голосом: «Ты же не знаешь, на что». Он заинтересовался: «А на что?». Я свои приобретения вынимаю, в ладошку кладу: «Вот, смотри!». — «А это что?» — спрашивает. — «Это бриллианты такие», — объясняю. Он: «Ну, приложи». Я к ушам прикладываю, потом кольцо, которое мне велико, спадает, надеваю: «Вот! Видишь?», а он: «Ой, как красиво! Молодец, что купила». Я заплакала: «Ты представляешь, они мне не нужны — зачем их взяла?». — «Нет. Это очень хорошо, только дырочки сделай».

— А уши у вас не проколоты были?

— Господи, конечно же, нет. «И не кое-как прокалывай, — Леня продолжил, — а в институт красоты сходи, пусть тебе нормальные дырочки сделают»: вот так...

— В фильмах своих Леонид Иович очень красивых девушек снимал — и Наталью Селезневу, и Наталью Варлей, и Светлану Светличную — вы никогда ни к кому его не ревновали?

— Я вам даже больше скажу: когда он пасьянс из всех персонажей, кого пробовал, раскладывал...

— ...вы ему еще советовали?

— Нет, он меня вызывал и спрашивал: «Как думаешь, вот кого?». Я их всех, в общем-то, кроме Варлей, знала, потому что с ней не встречалась. «Лень, — отвечала, — я так считаю: девушку, которую по внешнему виду полюбить можешь, выбирай, потому что, если режиссер актрису снимает и ее не любит, она плохо сыграет, вообще, некрасивая будет.

— Вот это жена!

— «Понимаешь, — говорила, — чтобы то, что ты хочешь, получилось, тебе ею восторгаться надо». — «Да? Ну ладно» — так и снимал.

— Ясно, а рамки этот восторг не переходил?

— Никогда!

— И вы даже по этому поводу не беспокоились?

— Вы знаете, у меня этого чувства нет, оно просто отсутствует. Чувство зависти просто бывает, а бывает ревность. Что мне надо было? Я это точно знала: чтобы у него получилось.

— Здорово!

— Да, и когда слышу: «Нина, ты в этом участвовала...», думаю: «Как сказать?». Конечно, внутренне участвовала, потому что мне хотелось, чтобы... Он же настолько талантливый, настолько неординарный был, не такой...

— ...как все...

— ...независтливый. Никого не подсиживал, никогда никому дорогу не перебегал. Ну, прекрасный человек был, и надо было, чтобы все у него сложилось.

— Счастливой Гайдай вас сделал?

— Да! Да!

— Вы и сегодня, спустя... Пос­ле его смерти лет уже сколь­ко прошло?

— 26...

— Спустя 26 лет вы на этот вопрос утвердительно отвечаете?



«Сеня, береги руку!». Юрий Никулин, Андрей Миронов, Нина Гребешкова, «Бриллиантовая рука»

«Сеня, береги руку!». Юрий Никулин, Андрей Миронов, Нина Гребешкова, «Бриллиантовая рука»


— Да, это, конечно, счастье, а оно в чем состоит? Да, вот еще что... Я ведь в конце его уже не любила. Вернее, как сына любила — не как мужа... Мне надо было, чтобы он тепло одет был, чтобы выглядел хорошо, чтобы не болел, чтобы...

— То есть любви женщины к мужчине уже не было?

— Нет, была — в меру: все-таки человеку 70 лет было — 70! Кроме того, он не то что неудачник, а — как вам сказать? — неприспособленный был. Например, я с ним никогда на все эти фестивали, еще куда-то там не ходила. Интересный случай был, сейчас расскажу... Я как-то предложила: «Лень, Оксанку, дочку, возьми — она по-английски говорит, тебе переводчицей будет», и он сначала обрадовался: «О! Как хорошо!», а потом задумался: «Слушай, а ты не обидишься?». — «Да ты что? Наоборот. Пусть Оксанка, как это все проходит, знает: ей это интересно, а мне — нет». Ну неинтересно мне там толкаться, переживать: посмотрят на тебя, не посмотрят... В общем, выпроводила: «Ну, давайте, идите».

Рубашечку ему нагладила, галстук достала, костюм новый. Он поморщился: «Новый-то зачем?». Я возмутилась: «Как? Он уже второй год висит». Леня: «Да? Ну ладно, надену». Его же в магазин что-то из одежды купить пойти уговорить невозможно было — я в отдел мужских костюмов приходила и меряла: чтобы рукава соответствующие были и рост чтобы пятый. Договаривалась: если не подойдет, обратно принесу, а потом этот костюм два года висел, пока на него не надавишь (смеется). «Ну почему в старом ты ходишь? — спрашивала. — У тебя тут уже лохмотья — посмотри, вся подкладка разлезлась», а Леня в ответ: «Ты не понимаешь, он счастливый». Вы вот спрашиваете, Гайдай в магию или во что-то еще верил, а он в костюме до предела ходил, потому что тот счастливый был.

«В «Бриллиантовой руке» я управдомом Плющ быть хотела — это моя роль, но Леня сказал: «Ты не потянешь»

— Давайте теперь перечислим: «Триж­­ды воскресший», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»...

— ...«Операция «Ы»...

— Нет, мы картины Гайдая, где вы сни­мались, называем...

— А-а-а...

— «12 стульев», «Не может быть!», «За спичками», «Спортлото-82», «Частный детектив, или «Операция «Кооперация», «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди» — всего девять фильмов...



С дочерью Оксаной, 1968 год

С дочерью Оксаной, 1968 год


— Да.

— Скажите, а это правда, что жену Горбункова в «Бриллиантовой руке» играть вы не хотели?

— Да, я управдомом Плющ быть хотела — это моя роль, абсолютно. Ее диалог с хозяином песика помните? «А я вам говорю, наши дворы планируются не для гуляний!». — «А для чего?!». — «Для эстетики!». — «А где ж ему гулять?». — «Вам предоставлена отдельная квартира — там и гуляйте!».

— Мордюкова вам в этой роли понравилась?

— Понравилась...

— Вы лучше бы сыграли?

— Не знаю — я так не сравнивала, никогда об этом даже не думала, но дело в том, что я ее, эту Плющ, очень хорошо понимала, потому что в нашем палисаднике собаки все загадили. То есть это — часть моей биографии (смеется), к тому же девчонки мои в песочнице играли.

— На роль жены Горбункова вы под давлением согласились?

— Нет, понимаете, Леня сказал: «Ты Плющ не потянешь».

— О!

— «Не потянешь — бандерша такая должна быть». Вот как те 180 человек из ЖКХ, которых сей­час этот самый, как его, Медведев уволил — они такие сытые, такие довольные, и Леня все это пред­видел. Он знал, что никто из них за народное добро не болеет, им просто хозяевами всего этого быть нравится.

— Что интересно, вы не только в по­ло­вине фильмов Леонида Гайдая, но и в очень многих картинах блес­тящего режиссера-комедиографа Георгия Данелии сни­мались, а это правда, что Данелия, который разрешения «12 стульев» снимать добился, право это Гайдаю уступил?

— Да, подарил.

— Класс!

— Ну а потом, я вам скажу, я ведь у него в трагикомедии «Слезы капали» снялась — у меня там кусок был, где в своего начальника влюблена, которого..

— ...Евгений Леонов играл...

— Да, и в конце сцена, где я в любви ему объясняюсь, была, и, когда ее снимали — это потрясающе! — у меня даже слезы капали.

— «Слезы капали»...



С дочерью, начало 2000-х. «Леня сказал ей: «Способности у тебя есть», а она: «Есть, но всю жизнь у телефона сидеть и приглашений ждать не хочу — я сама за себя решать хочу»

С дочерью, начало 2000-х. «Леня сказал ей: «Способности у тебя есть», а она: «Есть, но всю жизнь у телефона сидеть и приглашений ждать не хочу — я сама за себя решать хочу»


— Ну, это про другое, но, короче, сыграла, и когда Данелия материал где-то на «Мосфильме» показывал, Игорь Таланкин сказал: «Слушай, какая у Гайдая жена талантливая!». Перед просмотром Гийка при­езжает: «Нина, я за тобой». — «Ну зачем? — стушевалась. — Я бы и так доехала», а он: «Ты знаешь, я извиниться должен — я тебя вырезал».

— Слезы у вас после этого капали?

— Нет, меня знать надо! Я его успокаивать начала: «Гия, что ты переживаешь?!». Он: «Ну, мне неудобно, потому что...» — и, что Таланкин ему о жене Гайдая сказал, рассказывает, а я: «Для картины так лучше?». Он вздохнул: «В другую сторону уводило...».

«Мы с Леней сидели, газетку читали, землю на даче обсуждали, и вдруг он закашлялся, обмяк и... Почему я счастлива? Потому что он не кричал, на помощь не звал, не мучился...»

— Самая любимая ваша роль какая?

— В картине «Муму».

— А самый любимый фильм Гайдая?

— «Иван Васильевич меняет профессию».

— Все-таки...

— Да. А когда мне говорить стали: «Мы ремейк по «Бриллиантовой руке» снять хотим», я клюнула и согласилась: «Ну, пожалуйста». Они хорошо заплатили, но даже не в этом дело, а в том, что я понимаю: значит, сценарий хороший. Пусть люди снимают, — ради бога! — но такая абракадабра получилась... Ну просто муть какая-то...

— Дважды в одну реку войти невозможно...

— Ну почему? Если это переосмысленный сценарий, какие-то персонажи новые, а не перепевы и что-то такое непотребное... Я тогда возмутилась ужасно, а сейчас, когда речь про «Кавказскую пленницу» заводят: мол, мы хорошо заплатим, «Нет, — говорю, — не все продается».

— Это правда, что перед смертью Леонид Иович перед вами каялся, что ни в одной главной роли не снял?



Леонид Иович с внучкой Оленькой, начало 80-х

Леонид Иович с внучкой Оленькой, начало 80-х


— (Смеется). Нет, он мне сказал: «Нинок, я перед тобой виноват». Я так напряглась: «Ну, сейчас свои мужские истории рассказывать будет», а мне это не нужно, и я даже знать ничего не хочу. Меня никогда это не интересовало, и не потому, что оснований что-то плохое думать не было, а просто... Ну, Господи, наоборот — вот я вам рассказывала: если ты можешь, если тебе нравится... Ой, это так было...

— Какая вы жена нетипичная!..

— Я вообще не жена — это, наверное, как-то по-другому называется. Вот мы из Дома кино домой, на станцию метро «Аэропорт», едем, народищу полно, и Леня мне вполголоса: «Нинок, посмотри, у той двери очень красивая женщина стоит». А я где-то там, под мышкой: «Вот сейчас люди выйдут, и посмотрю», — отвечаю. Он: «Но она тоже выйти может» — и тут до моего уровня приседает и поражается: «А-а-а! Нинок, да ты же ничего не видишь! Как же ты живешь?» — понимаете? (Смеется). Вот для чего я это рассказываю, не знаю — просто сказать хочу, что он такой, а я такая.

Про главные роли... Он мне сказал: «Я же для тебя картины не сделал — вот такой, чтобы ты там...». — «Лень, — я спросила, — картин у тебя сколько?» — «18». — «А у меня 60!».

— Он на ваших руках умер?

— Да.

— От воспаления легких?

— Нет, от тромбоэмболии легочной артерии. Ушел в секунду...

— Счастливая смерть...

— Да, и я, если это слово применительно к смерти употребить можно, счастлива что он у меня на руках скончался. Я миску, чтобы его подстраховать, держала... У него аритмия была. «Ты только, если вырвать хочешь, — сказала, — не напрягайся». Боялась, что у него инфаркт будет, — понимаете? — а он так: кх, кх (голову роняет) — и все.

— Готовы к этой смерти вы не были?

— Мы сидели, газетку «6 соток» читали, и он спросил: «Какая у нас на даче земля — кислая или слабокислая?». — «Леня, — я в ответ, — там, где грядки — великолепная, удобренная, а там, где одуванчики растут, кислая». — «Да? Я чеснок посадил — вот такие зубчики! — это он мне перед смертью рассказывает, — а снега нет. Замерзнет ведь земля, промерзнет». Я ему: «Лень, ну не озимый, а яровой будет — ну зачем волноваться-то?». — «Да? Кх, кх», — вдруг закашлялся. Я к нему побежала, мисочку взяла: «Только не напрягайся, только не напрягайся!» — аритмии боялась, а он обмяк, и...

Почему я счастлива? — хотя говорить так нельзя, но тем не менее. Потому что он не кричал, на помощь не звал...

— ...не мучился...



Дочь Леонида Гайдая и Нины Гребешковой Оксана Худякова со своей дочерью Ольгой — обе работают экономистами в банке

Дочь Леонида Гайдая и Нины Гребешковой Оксана Худякова со своей дочерью Ольгой — обе работают экономистами в банке


— Очень часто, когда человек уходит, сомнение остается: мол, не пришли, не помогли, равнодушны были... Нет, в нашем случае все как запрограммировано было.

— Свои ощущения, когда уже осознали, что его больше нет, вы помните? Одиночество или что-то еще вас угнетало?

— А он по-прежнему здесь — может, это психика моя ненормальная, но он все время рядом и мне помогает. Мало того, при Лене у меня 60 картин было, а сейчас 86 уже.

— Снимать вас продолжали? Вы востребованы были?

— Постоянно, и самое интересное, что одни и те же режиссеры приглашали — не только Данелия... Три раза у одного, три раза у другого снялась, и сказать, что это благотворительность была, не могу — брали, потому что не подводила. Коля Лебедев в прошлом году про Харламова фильм снимал, а я у него в какой-то картине, название забыла, сразу пос­ле Лениной смерти снималась, и он снова меня пригласил. Ну, так вот сложилось — я счастливая очень.

«Я всегда некрасивой была — рост маленький, еще чего-то не так, ну и таланта особого Бог тоже не отпустил. Я не Леня — не такого полета: единственный мой талант в том, что удержать и воспитать своего мужа сумела»

— После смерти Леонида Иовича на вас неприятности свалились — сначала квартиру затопило, потом с дачей что-то случилось...

— Сгорела — вернее, не сгорела, ее сожгли, подожгли...

— Кто?

— Бандиты, молодежь.

— Как ко все этим неурядицам вы отнеслись?

— Ответить, что хорошо? (Смеется). Хорошо! Я просто на суде — их поймали, судили! — спросила: «Ребята, я все понимаю, но зачем? Ну, взяли бы что-то, украли, — там особенно красть-то нечего — сожгли-то зачем?». Молчат...

— Картины Леонида Иовича вы сегодня смотрите?

— Да.

— Вот, предположим, вы дома, пультом щелкаете и вдруг попадаете...

— И сижу, а три картины показывают — все три смотрю.

— Новые ощущения какие-то возникают?



Драматург, сценарист, писатель, профессор ВГИКа Аркадий Инин, Нина Гребешкова и Владимир Этуш на открытии мемориальной доски Леониду Гайдаю в Москве, декабрь 2013 года

Драматург, сценарист, писатель, профессор ВГИКа Аркадий Инин, Нина Гребешкова и Владимир Этуш на открытии мемориальной доски Леониду Гайдаю в Москве, декабрь 2013 года


— Я моменты выискиваю, где он появляется, даже не выискиваю, а так получается... Это рука Ленина (в «Кавказской пленнице» ногу Никулина чешет.Д. Г.), это он в «Бриллиантовой руке» пьяного озвучил, которого в милицейский мотоцикл с коляской грузят. Помните: «На его месте должен быть я», а милиционер: «Напьешься — будешь»... Все, что с его непосредственным участием создано, — не всю картину в виду имею, а что-то родное: голос, руку, но он-то сейчас здесь — вот я с вами говорю, а Леня с укоризной на меня смотрит: «Ты разболталась!» (смеется). Он еще говорил: «Простота хуже воровства — выкладывать все нельзя. Ну что ты вся как на ладони?», но никуда не денешься — я такая.

— Я вам очень короткий вопрос задам: Гайдай — гений?

— Я этим словом не бросалась бы...

— А знаете, почему спрашиваю? Потому что многие режиссеры и киноактеры в один голос мне говорили: «Самый гениальный режиссер советского кино — Леонид Гайдай»...

— Чтобы он гением был, мне бы хотелось, и я все для этого делала — мне так кажется, но это слово слишком обязывающее. Одно дело, когда говорят: «Эйнштейн — гений», еще кого-то так называют, и другое — о близком, родном человеке так сказать. Леня очень добрый, домашний был, один, сам с собой, быть любил — при­ходил, ложился, ноги вот так поджимал... Рядом собака садилась, морду свою на колено ему клала и глазами — а у нее ресницы такие! — моргала, но самое смешное, что, когда я приходила и в кресло садилась, а Леня тут с собакой лежал, она выпрыгивала и ко мне садилась. Он головой качал: «Эх, Ричи, профурсетка — я полтора часа лежал, чтобы тебе хорошо было». Понимаете, собаку ко мне ревновал, а Ричи меня очень любила — садилась и лизала, лизала...

— Дочь ваша чем занимается?

— Оксана — экономист.

— В кино сниматься она не хотела?

— Леня ей сказал: «Способности у тебя есть» — он это видел, знал, а она: «Есть, но всю жизнь у телефона сидеть и приглашений ждать не хочу — я сама за себя решать хочу».

— Скажите, ощущение возраста для женщины, которая всегда быть красивой привыкла, какое?

— Вы ошибаетесь — я всегда некрасивой была, то есть мне казалось, что красивой быть хорошо бы, а тут рост маленький, еще чего-то не так, ну и таланта особого Бог тоже не отпустил... Я не Леня, понимаете? — не такого полета. Ну, способности есть — я это признаю, но так, чтобы Гос­подь меня наградил, — нет... Единст­венный мой талант в том, что удержать и воспитать своего мужа сумела. Наверное, он ушел бы, но от меня уйти очень трудно, основное, что у меня было: я всегда его — подождите, какое бы слово подобрать? — удивлять умела! То какие-то кнопочки сделаю, то что-то построю, то еще чего-то. Он: «Как? Это ты?». — «Да». — «О, Нинок! Ты молодец!». Он, что я все могу, поражался — даже машину до последнего винтика разбирала и эти штуки, детали, которые там, меняла.

— Бриллиантовые украшения, которые сами себе купили, сегодня вы носите?

— Нет, дочке отдала, подарила, когда она замуж вышла, да они мне и не нужны — я сама бриллиант! (Смеется).

Вот вы о возрасте говорите... Кто-то совсем недавно по телевизору сказал, что тело стареет, а душа молодой остается.

— И это так по глазам, по лицу, по всему видно...

— Да? Вот душа молодая, и я чувствую: я мо-ло-да-я... Пока ноги или руки, или чего-нибудь еще не заболит.

— В заключение нашей беседы давайте всем читателям такими же молодыми быть пожелаем...



С Дмитрием Гордоном. «Леня по-прежнему здесь — может, это психика моя ненормальная, но он все время рядом и мне помогает»

С Дмитрием Гордоном. «Леня по-прежнему здесь — может, это психика моя ненормальная, но он все время рядом и мне помогает»


— Нет, это невозможно — все равно возраст есть возраст. Я вот очень переживаю, что что-то забывать начинаю, — у Лени, к примеру, потрясающая память была, он все запоминал...

Бывало, ему скажу: «Леня, вот ты по студии идешь, и такой-то режиссер на тебя бросается — обнимает, целует, в похвалах рассыпается: «Леонид Иович, вы знаете...» — он плохой человек». — «Почему это?» —Леня спрашивает. «Рассказывать я тебе не буду, — отвечаю, — но за глаза он совершенно другое о тебе говорит». — «Да? Ну и пусть». Все! — он поворачивается и уходит. Я ему вслед: «Куда ты пошел? Я тебе что-то серьезное рассказать хочу», а он мне с досадой: «Ты знаешь, я видеть тебя такой не хочу». Это я плохая, потому что о ком-то плохо отозваться хочу — только хочу, еще ничего не сказала! «Ну ладно, — ему говорю, — ты знаешь, так и хочется скандал устроить». Он: «Да? Не надо» — и к себе в кабинет уйдет.

— Хорошая фраза...

— Да, хорошая: он ее раз — и к себе в картину «Иван Васильевич». Наташа Селезнева там мужу, инженеру Тимофееву, говорит: «Как-то даже тянет устроить скандал». Все! — это Нинкино слово.

— Нина Павловна, спасибо вам...

— Слушайте, я чего-то прямо выложилась вся. В человеке ведь что главное? Что не врет, искренний, доброжелательный и порядочный — я никого, по-моему, не охаяла.

— Никого...

— И в результате — счастливая женщина!



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось