Композитор Евгений КРЫЛАТОВ: «Однажды в магазине один из стоявших у прилавка подвыпивших мужичков ткнул в меня пальцем и сказал: «Смотри — «Лесной олень»!»

Откуда взялся дар сочинять музыку у мальчика, родившегося в городе Лысьва Пермской области, Евгений Крылатов и сам не знает, ведь он вырос в рабочей семье — дед всю жизнь трудился сталеваром, отец был мастером, а мама в 14 лет пришла в город из деревни и устроилась работать на завод. Возможно, своей тягой к искусству он обязан своему прадеду по отцовской линии, который пел в церкви на клиросе, кстати, отсюда и легкая, невесомая фамилия — Крылатов — на Урале принято говорить «крылос».

Или то, что по вечерам мать читала сыну молитвы и пела народные песни, а отец наигрывал на фортепиано «Чардаш» Монти, по словам самого Евгения Павловича, и «повернуло его на путь творчества»? Отец будущего композитора вообще был человеком уникальным: на первую свою зарплату Павел Крылатов купил себе скрипку и нашел преподавателя, который научил его на ней играть. На последние деньги отец покупал пластинки Шопена и Бетховена, слушая которые Женя и увлекся музыкой. В семь лет мальчик попросил родителей записать его в фортепианный класс музыкального кружка Дома пионеров. Дома инструмента не было, и Крылатов часами «играл» на вы­резанной из учебника схеме клавиатуры.

Тогда же он начал пи­сать свои первые композиции, а в 14 лет получил в подарок от управления культуры Перми свой первый инструмент — рояль-прямострунку. Но даже сам Женя не мог в то время себе представить, что когда-нибудь превратится в композитора, без песен которого не­возможно представить себе советское кино. Они звучат в таких филь­мах и мультфильмах, как «Ох уж эта Настя!», «Достояние республики», «Не болит голова у дятла», «И это все о нем», «Приключения Электроника», «Чародеи», «Зима в Простоквашино», «Гостья из будущего», «Лиловый шар», «Не покидай». Вспомните любимую песню своего детства, и почти наверняка окажется, что ее написал Евгений Павлович. Накануне юбилея композитор дал интервью «Бульвару Гордона».

«Я ЗАВИДУЮ КОМПОЗИТОРАМ, КОТОРЫЕ ПИШУТ СИМФОНИИ И КОНЦЕРТЫ, НО ВСЕГДА ПОНИМАЛ: ЭТО НЕ МОЕ»

— Евгений Павлович, как вы поняли, что можете и хотите писать музыку?

— У каждого композитора это происходит по-своему. Кто-то изначально понимает, что это его предназначение, и служит ему, думает и говорит о нем. У меня же все было по-другому: поскольку я приехал в Москву из глубокой провинции, передо мной стоял вопрос выживания, приходилось очень много работать и ни о каких возвышенных вещах — например, о таланте, дарованном мне Богом, — я не думал, а просто честно занимался своим ремес­лом.

Кстати, в этом понятии нет ничего плохого. Чайковский говорил, что композитор — это ремесленник (по-моему, он даже сравнил человека, пишущего музыку, с сапожником) в хорошем смысле этого сло­ва, труженик, занимающийся своим делом. «Вдохновение, — сказал он, — приходит только к тому, кто ежедневно работает». Надо просто работать, и однажды ты соз­дашь нечто потрясающее.

Кинематограф, для которого я писал му­зыку, — это производство, можно даже ска­зать, завод, на котором главное — сроки выпуска продукции. Некогда думать о высоких материях, надо поспевать за конве­йером. Поэтому я не думал о том, что не­что создаю, а просто выполнял задание: здесь нужна песня, здесь — танец, здесь герои расстаются, а здесь, наоборот, женятся. И когда прошло время, для меня самого было большой неожиданностью то, что моя музыка оторвалась от конкретной задачи и начала жить своей жизнью, независимой как от меня, так и от кино, в котором она звучала. Как это произошло, не знаю. Во всяком случае, цели создать что-то на века я перед собой не ставил.

— Какой фильм был вашим дебютом в кино?

Со Львом Лещенко. «Хочется подольше пожить и, если получится, что-нибудь хорошее написать»

— Увы, мои первые попытки попасть в этот круг оказались неудачными, надеюсь, их уже все забыли. В 1960 году — полвека назад! — мне предложили написать музыку к фильму «Жизнь сначала». Получилось что-то настолько беспомощное, что моя карьера на «Мосфильме» на долгие годы приостановилась.

На студии имени Горького я дебютировал с картиной, которая изначально называлась «Мой папа — капитан». Сюжет о пожилом шкипере, женатом на молодой женщине, почему-то показался кинематографическому начальству аморальным, поэтому сценарий полностью переделали, на­звав его «Васька в тайге».

Написанная мной серьезная музыка (од­ну песню мы даже со­чинили вместе с Юрием Визбором) к новому сюжету абсолютно не подходила. Послушав ее, ху­дожественный руководитель картины спросил: «Кто это такую музыку без­дарную написал?». Все, больше меня на сту­дию имени Горького не приглашали. Теперь понимаете, почему мне не хотелось бы считать эти работы своим дебютом в кино?

Настоящим началом своей работы в большом кинематографе стал 1971 год, когда на эк­раны вышло сразу три очень ярких картины с моей музыкой — «Достояние республики» Владимира Бычкова, «Ох уж эта Настя!» Юрия Победоносцева и «О любви» Михаила Богина с потрясающей актрисой Викторией Федоровой, дочерью знаменитой Зои Федоровой, в главной роли.

Вообще-то, в то время пробиться в кинематограф было очень сложно. Фильмов снималось мало, а хороших композиторов, пишущих для кино, много. К тому же они там уже работали, поэтому подвинуть их можно было, только доказав, что ты можешь это делать, как минимум, не хуже, а то и лучше. Не будучи москвичом, я шел к своей цели долго. Когда появились эти три фильма, мне было уже 37 лет — для дебюта поздновато. Режиссеры, которым говорили обо мне, как правило, спрашивали: «Что он написал? А сколько ему лет?». И услышав, что я в таком зрелом возрасте еще ничего толком не сделал, теряли ко мне интерес. Войти в этот круг было крайне сложно, поэтому я начинал с мульт­фильмов — «Умки», где звучала колыбельная «Ложкой снег мешая, ночь идет большая», и «Дед Мороз и лето», для которого я написал песню «Вот оно какое, наше лето».

— Вы стали известны как композитор, пишущий для кино. Музыка, которую принято называть серьезной, была вам неинтересна?

— Меня всегда тянуло в кинематограф — наверное, я чувствовал, что там мое место. Я люблю и знаю серьезную музыку, завидую композиторам, которые пишут симфонии и концерты, но всегда понимал, что это не мое. Меня привлекало и привлекает все, что связано с литературой, поэзией, воображением...
Работал я и в драматическом театре, но кино меня влекло сильнее, потому что там гораздо больше возможностей. До 90-х годов, когда рухнул кинематограф, я очень много работал — и на Киностудии имени Горького, и на «Мосфильме», на котором к тому времени уже забыли мой провал, и на студии имени Довженко, где сделал несколько картин. Ну а в 90-е наступило очень сложное время: денег платили мало, фильмы если и снимали, то очень низкого качества, но жить как-то надо было, поэтому я брался писать музыку даже для них.

«ТЫ НАПИСАЛ ЧТО-ТО НУДНОЕ, — ГОВОРИЛ КИНОРЕЖИССЕР БРОМБЕРГ О «КРЫЛАТЫХ КАЧЕЛЯХ», — А МНЕ НУЖНА ПЕСНЯ ДИНАМИЧНАЯ, КОТОРУЮ И ЧЕРЕЗ 30 ЛЕТ БУДУТ ПЕТЬ В КАБАКАХ!»

— Несмотря на солидный список ваших достижений в кино, кинорежиссер Константин Бромберг, с которым вы работали над фильмами «Чародеи» и «Приключения Электроника», поначалу ведь не оценил то, что вы для него написали?

— В кино всегда все нужно делать «на вчера», все опаздывают, что-то на ходу дорабатывают. Поэтому, когда мы с ним работали над первым фильмом, «Приключениями Электроника», и еще не знали друг друга, он услышал мою музыку только во время записи. Времени на то, чтобы вслушаться в нее, у него не было, и он расстроенно сказал, что я загубил картину, потому что в ней нет главной песни.

— О чем конкретно шла речь?

С Валентиной Толкуновой. «Вспоминая прошлое, говорю: «Это случилось тогда, когда я еще был молодым, 70-летним…»

— О «Крылатых качелях». Жизнь показала, как сильно он ошибся, и теперь Бромберг гордится, что именно для его картины я написал песню, которую сегодня поют везде — на сцене, в караоке и в подворотнях. Кстати, звучала она и в финале украинского «Х-фактора».

История повторилась во время нашей работы над «Чародеями». Во время первой смены мы записали три песни — «Загадку женщины», «Ведьмину речку» и что-то еще, и кто-то из актеров сказал ему, что они успеха иметь не будут. Бромберг пришел ко мне домой расстроенный, начал придираться: «Ты написал что-то нудное, а мне нужна песня динамичная, которую и через 30 лет будут петь в кабаках!».

Я не выдержал и предложил ему: «Давай расстанемся по-хорошему. Еще не поздно — ты найдешь себе другого композитора». Мы тогда с ним спорили до хрипоты, но потом успокоились и все нормализовалось, а я написал еще несколько песен, одна из которых — «Три белых коня» — стала поистине народной.

А недавно мне позвонил приятель, который праздновал день рождения в ресторане, и сказал: «Ты не представляешь, какой успех тут имеют твои «Крылатые качели» — их уже несколько раз заказывали». Я не выдержал — перезвонил Бромбергу, который сейчас живет в Америке, и припомнил ему те слова: «Помнишь, ты говорил о кабаках? Так вот, мои песни к твоим фильмам в них до сих пор поют». Да что рестораны — популярность моих творений переходит все возможные границы. Однажды в магазине со мной приключилась забавная история. Стоило мне подойти к прилавку, как один из стоявших там подвыпивших мужичков ткнул в меня пальцем и сказал другому: «Смотри — «Лесной олень»!».

— Почему музыка в кино так много значит?

— Она может как убить картину, так и поднять ее на недостижимую высоту. Ког­да я написал увертюру к «Достоянию республики», фильм был, да простят меня его создатели, провинциальной детективной историей. Услышав ее, режиссер поначалу растерялся: «Куда же ее вставить? Она мне не нужна!». Но потом, когда он вставил музыку, и особенно песни — о шпаге («Шпаги звон, как звон бокала») и о Санкт-Петербурге («Что будет, то и будет»), картина стала совсем другой — романтической и революционно-эпической.

— Случалось, что вашу музыку не одобряли в верхах?

— Чаще всего у кинематографического начальства возникали претензии не к музыке, а к стихам, тем не менее написание каждой песни превращалось в колоссальную работу, когда поэт, композитор и режиссер собирались и обсуждали — без преувеличения! — каждое слово и каждую ноту. Возможно, именно поэтому произведения того времени, написанные Гладковым, Рыбниковым, Шаинским, имеют художественную ценность и живут до сих пор. А то, что пишут сейчас, послушав, тут же забываешь.

Мне в жизни очень повезло, я работал с самыми лучшими поэтами своего времени — Беллой Ахмадулиной, Евгением Евтушенко, Леонидом Дербеневым, Юрием Энтиным. Какие глубокие и потрясающие стихи написал Евтушенко к телевизионному фильму «И это все о нем»! Их, кстати, тоже поют до сих пор.

На одном из музыкальных фестивалей прямо на улице видел девочку, наигрывающую на гитаре и выводящую: «Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую...». И песни из фильма «Не покидай» спустя полвека после его выхода на экран вдруг начали жить своей жизнью — их поют дети начиная с четырех лет, в интернете их подкладывают под разные видеосюжеты. Юра Энтин во время поездки в Китай видел самодеятельный хор, исполнявший «Прекрасное далеко» на чистом русском языке, а все присутствующие подпевали.

Со своим соавтором поэтом Юрием Энтиным.«С Юрием Сергеевичем мне на редкость легко пишется»

— Почему самым любимым поэтом вы называете Юрия Энтина?

— С Юрием Сергеевичем мне на редкость легко пишется. Он приносит такие стихи, что мне и делать ничего не надо — просто сажусь за инструмент и с ходу играю. Так родились и «Крылатые качели», и «Прекрасное далеко» — песня, которая, на мой взгляд, будет популярной всегда, потому что является молитвой, заклинанием. А еще Юра очень самокритичный, он все время к себе придирается, а иногда даже отказывается от авторства своих строчек, говорит: «Это не мое!».

«МИЛЛИОНОВ Я НЕ ЗАРАБАТЫВАЮ, НО НА ЖИЗНЬ ХВАТАЕТ»

— Любимые исполнители у вас были?

— В кино иная специфика работы с ними, нежели, скажем, на эстраде: чаще всего у нас пели занятые в картине актеры — Саша Абдулов, Андрей Миронов, Коля Караченцов, Армен Джигарханян, Олег Табаков... Во время работы над «Чародеями» Абдулов отказался петь сам, и я записал все композиции сразу с двумя другими певцами. Результат был просто потрясающим, но когда стали подкладывать песни под голос актера, оказалось, что они не сливаются. И мы с Бром­бергом взмо­лились: «Саша, как-нибудь, но пойте сами!». И он очень прилично все записал.

Если же для актеров вокальные партии были слишком сложными, я приглашал исполнителей, которых в то время еще мало кто знал, — например, Ирину Отиеву и Ларису Долину. Работал я и с Иосифом Кобзоном, Александром Градским, Димой Харатьяном, Витасом, Глебом Матвейчуком, Юлей Савичевой...

Все они, к слову, примут участие в моем юбилейном концерте, который должен состояться 2 марта в Театре Российской Армии, хотя никакого отношения к вооруженным силам я не имею — у меня даже песен на военную тематику нет. Единственное, что связывает меня с армией, — дата рождения, я ведь родился 23 февраля. В этот день всегда устраивали салют, и я полушутя-полусерьезно говорил, что это и в честь меня тоже — во всяком случае, две-три ракеты точно.

— Вы можете назвать себя обеспеченным человеком?

— Все свои авторские права я не так давно передал в Первое музыкальное издательство. Если ко мне обращаются за разрешением исполнить мою песню, я всех отсылаю к ним, а уже они ведут беседы, заключают договора, определяют причитающиеся им и мне суммы. Миллионов я, конечно, не зарабатываю, но на жизнь хватает.

— Родись вы в Америке, возможно, стали бы миллиардером?

— Трудно сказать, как бы все сложилось. Но мне почему-то кажется, что, если бы я попал в Америку в молодые годы, то состоялся бы и там. У меня есть для этого все данные: я очень хорошо чувствую изображение и понимаю, какой звук должен ему соответствовать. К тому же у меня есть дар сочинять мелодии, а это самое главное для песен. Хорошего мелодиста днем с огнем не сыскать. Многие мои товарищи, у которых это качество было, к сожалению, не дожили до наших дней — Евгений Птичкин, Микаэл Таривердиев, Марк Минков, равных им уже нет. А вот вам еще один пример — бывший летчик Леонид Афанасьев, написавший огромное количество музыки, но вошедший в историю благодаря одной-единственной пес­не — «Гляжу в озера синие».

— Завоевание Москвы — дело непростое не только в творческом, но и в материальном и жилищном плане. Наверное, вы намучились?

— В то время нужно было не только жилье, но и прописка, без нее никуда не брали — ни на работу, ни в детский садик или школу, ни в поликлинику. Я довольно рано женился — в 23 года, жена у меня тоже не москвичка, а крымчанка — Севиль (она у меня наполовину турчанка) родом из Симферополя, так мы с ней помыкались по съемным углам, комнатам и квартирам. Что такое печное отопление и удобства на улице, мы знали не понаслышке, отравлял мне жизнь и постоянный страх — я все время жил в ожидании того, что кто-нибудь донесет, что мы живем без прописки, и к нам придут из участка.

Первое собственное — отдельное! — жилье я получил в 1965 году, мне его дал Союз композиторов. Помню, как мы с Севиль впервые вошли в свой дом: было незабываемое ощущение! Свежевыкрашенные полы пахли лаком, и с тех пор этот запах всегда ассоциируется у меня с чем-то очень радостным и приятным. Мы с женой легли прямо на пол и долго так лежа­ли, наслаждаясь новыми приятными ощущениями, — мы были хозяевами этого пусть и небольшого, но собственного жилья.

До сих пор благодарен Тихону Николаевичу Хренникову, именно он добился той квартиры в Тушино, он многим помогал. Мне с людьми всегда везло — все меня любили и всегда старались помочь и на работе, и в быту. Для человека, приехавшего в Москву из глубокой провинции и не имеющего никаких родственников и диаспор, это было очень важно.

— Насколько я понимаю, больше всего вам повезло с женой?

— В конце декабря исполнилось 58 лет, как мы вместе, и все это время Севиль не работает, хоть и окончила в свое время юрфак МГУ. Всю себя она посвятила семье — мне и детям. Благодаря ей я избавлен от тягот быта, хотя прекрасно знаю, как нужно решать проблемы — я был маменькиным сынком до переезда в столицу. Впоследствии жизнь меня научила всему, и я приспособлен к любым трудностям.

У нас с мамой существовала удивительная связь, даже женившись, я не мог без нее жить, поэтому, получив первую квартиру, перевез ее в Москву, но она прожила в столице недолго. Так случилось, что когда мамы не стало, мы с семьей были в Крыму. В ту ночь мне приснился очень страшный сон, будто я ныряю, но оказываюсь не в воде, а в земле — она забивает мне рот и нос, не дает дышать, я задыхаюсь.

Проснулся в холодном поту, с ощущением чего-то ужасного, а наутро узнал страшную новость. Мама умерла, когда ей не было еще и 60-ти, и с ее уходом что-то исчезло из моей жизни — она навсегда перестала быть легкой, беззаботной и праздничной, как раньше. Хотя мне иногда кажется, что и оттуда, где мама сейчас, она все равно мне помогает.

— О чем вы мечтаете накануне юбилея?

— Мои мечты просты и понятны каждому человеку. Очень хочу, чтобы все мои близкие были живы и здоровы. Жена вот в последнее время болеет, и я очень сильно из-за этого переживаю. Еще хочется подольше пожить и, если получится, что-нибудь хорошее написать. Знаете, какая у меня в последнее время самая любимая шутка? Вспоминая прошлое, говорю: «Это случилось тогда, когда я еще был молодым — 70-летним...».­

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter