Директор и любимая женщина Яна АРЛАЗОРОВА Людмила КАРЧЕВСКАЯ: «Если бы мы хватились на ранней стадии заболевания, можно было бы побороться, но Ян не любил врачей. К тому же опасался огласки — боялся, что из-за болезни его перестанут приглашать на концерты, а без работы не мог»

Говорят, у каждого человека есть свой ангел-хранитель, но принято считать, что они находятся где-то очень далеко, и мало кто может похвастаться тем, что тот, кто опекает, оберегает и спасает его, находится рядом, на Земле. У Яна Арлазорова такой ангел-хранитель был — это его любимая женщина и директор Людмила Карчевская. «Я была не только тайной его любовью, — вспоминает Людмила Евгеньевна, — но и администратором, нянькой, костюмером, поваром, охранником, пресс-секретарем. А он часто говорил мне: «Я для тебя больше, чем просто муж. Я для тебя и мать, и отец, и брат, и соратник». Карчевская была вместе с Арлазоровым 24 года и уже пять лет учится жить без него, хотя получается это у нее с трудом.

«ЕСЛИ ЗРИТЕЛИ РЕАГИРОВАЛИ НЕ ТАК, КАК ЯН ЖДАЛ, ОН УЖАСНО РАССТРАИВАЛСЯ И ГОВОРИЛ: «СЕГОДНЯ Я ОБГАДИЛСЯ!»

— Людмила Евгеньевна, Ян Арлазоров очень редко давал интервью — не любил журналистов?

С Людмилой Карчевской. «Ян умел так шутить и заразительно смеяться, что не хохотать рядом с ним было просто невозможно»

— Конечно, было много ваших коллег, которые беспардонно себя вели, когда он болел. Никогда не забуду, какие гадости они тогда писали о Яне, как объявили, что он умер в Германии, хотя он в тот момент был еще жив, и как приходили к нему в больницу, спрятав в букете цветов камеру или диктофон. На одну корреспондентку цент­­ральной российской газеты за такое не­кор­ректное поведение мне даже пришлось пожаловаться.

У телевизионщиков иной грех — они могут так подрезать исходный материал, что даже родная мать — в данном случае исполнитель — его не узнает. А им просто надо было втиснуть номер в определенный промежуток времени, они бездумно вырезали целые куски, в которых была соль или суть номера Арлазорова, — из-за этого он очень не любил сниматься.

Но ко всем журналистам это, конечно же, не относится. Просто Ян не любил давать интервью, точнее, пускать незнакомых людей в душу. Он был безумно ранимым, про таких обычно говорят: человек без кожи. Жить в таком состоянии очень больно, поэтому при малейшей попытке недобро дотронуться до него — морально, а не физически! — Ян искрил, как оголенные провода.

Его абсолютно черные (в них не бы­ло видно зрачков) с поволокой глаза напоминали мне взгляд раненого, страдающего зверя. Поэтому, если что-то было не так, он мог рассказать человеку все, что о нем думает. Ян чувствовал людей, видел их насквозь, обмануть его, прикинувшись не тем, кто ты есть на самом деле, было не­возможно. Помню случай, когда он принародно в глаза сказал одному актеру, использовавшему идею Арлазорова для своего номера: «Ты — вор!».

Отец артиста Маер Шмульевич Шульруфер был адвокатом, участником Великой Отечественной войны, лейтенантом медицинской службы

— У Яна Майоровича часто за­имствовали идеи?

— Все они, конечно же, витают в воздухе, вот только не каждый умеет их считывать. Когда Ян только начинал выступать, его пренебрежительно называли «массовиком-затейником». А потом потихоньку, потихоньку начали у него воровать — кто манеру поведения, кто какие-то характерные жесты или словечки. Не так давно мне звонили из Украины и рассказывали, что один из актеров юмористического жанра (не стану называть его фамилию) во время гастролей весь свой концерт построил на приемах Арлазорова.

«Это же хорошо, — сказала я, — значит, Ян все делал правильно — плохое присваивать не будут». Происходило это и при жизни Яна — его часто копировали, в том числе и пародийно. Он страдал, сердился, ругался, но поделать с этим ничего не мог. И потом, сколько бы его ни копировали, повторить Арлазорова все равно не может никто. И в этом смысле Яна очень сильно не хватает на современной эстраде. Он был актером очень глубоким и тонким, никогда не лез в политику и не шутил ниже пояса, но его, казалось бы, неактуальные бытовые темы неизменно пользовались успехом.

А еще Ян был очень требователен и придирчив к самому себе. Если же по какой-то причине зрители реагировали не так, как он ждал, ужасно расстраивался и, выйдя со сцены, говорил: «Сегодня я обгадился!». — «С чего ты это взял?» — интересовалась я. «В таком-то месте не было аплодисментов», — грустно отвечал он. «Так их потому и не было, — убеждала его я, — что все было слишком хорошо — они просто обомлели и забыли о том, что нужно хлопать».

О качестве работы Арлазорова говорит то, что во время его выступления за кулисами с двух сторон всегда стояли работники концертного зала и артисты, которые участвовали в этом концерте. Ян был интересен всем — и зрителям, и коллегам. Многие из приглашавших его организаторов и заказчиков концертов, встречая меня сейчас, говорят: «Как жаль, что нет Арлазорова: его никто не в состоянии заменить». Я уже не говорю о том, что человек ушел из жизни так безвременно — на 61-м году жизни, ему бы еще жить и жить. Даже не верится, что с тех пор прошло уже пять лет...

— Семен Альтов вспоминает, что Ян Майорович был верным и преданным другом.

Ян носил фамилию матери Раисы Яковлевны Арлазоровой

— Вообще-то, Ян, как типичный интроверт, очень уставал от толпы, любил побыть в одиночестве. Часто общение с людьми тяготило его, он даже не на каждый концерт хотел ехать. Всегда уз­навал, кто в нем еще работает: были люди, из-за которых он мог отказаться выступать, какой бы баснословный гонорар ему за это ни предлагали. В крайнем случае надо было развести их во времени: например, тот артист, видеть которого Яну было не­приятно, — в первом отделении, а сам он — во втором или наоборот. Арлазоров жил в своем мире, но иногда он пребывал в хорошем настроении, и это было самое замечательное время. Ян умел так шутить и так заразительно смеяться, что не хохотать рядом с ним было просто невозможно.

Ян был интуитивным человеком: он или любил, или не любил — середины не признавал. И если уж он с кем-то дружил, то раз и навсегда. Сеню Альтова, который был одним из первых авторов, начавших писать для Арлазорова-актера, он обожал как интеллигентного, тонкого человека и замечательного писателя. Когда Альтов ушел к Райкину, Ян очень страдал.

С Сеней мы до сих пор общаемся — встречаемся, когда он приезжает на работу в Москву, перезваниваемся. Арлазоров выступал на всех юбилеях Альтова, причем специально прописывал для него трогательные номера. Перед 60-летием Семена он очень долго ломал голову, как его поздравить, и придумал: из больших детских кубиков с буквами он складывал на сцене слова. А потом гонял меня по всей Москве в поисках таких кубиков, какие были ему нужны, и номер получился невероятно трогательным: плакал Альтов на сцене, плакали зрители в зале, и я сейчас тоже заплачу...

Ян вообще всегда очень творчески подходил к поздравлениям: казалось бы, можно просто выйти на сцену с каким-то своим старым, обкатанным номером, но Арлазоров так не мог — для всех он что-то специально придумывал. Помогал ему питерский автор Олег Солод, с которым они много работали: Ян генерировал идеи, Олег их прописывал, и у них это хорошо получалось. В процессе подготовки Арлазоров всегда нервничал, психовал — каждый раз ему казалось, что ничего не получается.

На юбилей Саши Розенбаума Ян придумал номер с золотой рыбкой, на юбилее Володи Винокура обыграл деньги в виде мешочков с копейками (чтобы их собрать, я обошла не один банк), Леве Лещенко мы по­купали лыжи. Ян тогда уже болел, поэтому, когда он пришел на концерт, — все содрогнулись. Он очень любил этих людей, как уважал и обожал Михаила Жванецкого, Романа Карцева, Лиона Измайлова, Толю Трушкина. Общался он и с молодыми артис­тами, которым часто помогал — щедро и с радостью делился своими знаниями и опытом. Если номер буксовал, Ян смотрел и советовал: «Ты делай не так, а вот так и так» — и все получалось.

«ЯН СЧИТАЛ СЕБЯ НЕКРАСИВЫМ, МОГ СКАЗАТЬ: «УВИДЕЛ СЕБЯ В ЗЕРКАЛЕ — Я ТАКОЙ УЖАСНЫЙ!»

С Михаилом Жванецким. «Когда Ян только начинал выступать, его пренебрежительно называли «массовиком-затейником», а сегодня его очень не хватает на современной эстраде»

— Думаю, мало кто знает, что Ян Май­орович окончил Щукинское театральное училище.

— Актером Ян хотел стать всегда, а Щукинское училище выбрал потому, что в Теат­ре имени Вахтангова, при котором он состоял, шел спектакль «Принцесса Турандот» — абсолютно эстрадное по сути своей действо. Он вспоминал: узнав, что его фамилия значится в списках поступивших, от радости прыгал буквально до потолка.

К сожалению, больших ролей — за исключением спектакля «Шум за сценой», на который невозможно было достать билеты, — у Арлазорова в театре не было. Он всегда говорил, что театр — искусство коллективное, результат в нем — дело многих людей, на концерте же он стоит на сцене один, и только от него зависит, что получится — успех или провал. Ян очень страдал из-за того, что в свое время ушел из театра, но его место было на эстраде, где равных ему как не было, так до сих пор и нет. На двух разных концертах один и тот же номер он играл совершенно по-разному, в связи с какой-то неожиданной ситуацией мог на ходу изменить все до неузнаваемости — именно так играли артисты и в его любимом спектакле «Прин­­цесса Турандот».

— Для Яна Майоровича важно было, какая публика находится в зрительном зале?

— Он всегда об этом спрашивал. Есть бородатый анекдот, в котором старый актер спрашивает: «Кто у нас сегодня в зале?». — «Моряки», — отвечали ему. «Ну, тогда читаю сегодня стихотворение «Ленин и печник». Назавтра разговор повторяется: «А кто сегодня в зале?». — «Летчики». — «Значит, придется читать «Ленин и печник». То есть на самом деле альтернативы у актера нет, у Яна же она всегда была. И если я, не дай Бог, не знала, какая у нас сегодня публика, неприятности мне были гарантированы. Как, впрочем, и за многие другие «проступки».

— Ангельское у вас терпение, Людмила Евгеньевна, о тяжелом характере Яна Майоровича до сих пор ходят легенды!

— Мне просто очень нравилось с ним работать. Была я тогда молодой, сил и терпения сколько угодно, но и безответной девочкой для битья меня тоже нельзя назвать — я умела давать отпор, поэтому мы с Яном ссорились, и не один раз. Силы у меня есть и сейчас, вот только заниматься больше некем... После его смерти я довольно долго не могла ни с кем сотрудничать. Сейчас я начальник концертного отдела в Москонцерте, это очень хорошая работа, но, конечно, все равно не то. Находиться рядом с Яном было одновременно и тяжело, и радостно.

 — Арлазоров всегда выглядел очень элегантно. Признайтесь, ваше влияние?

— А как же! Мы очень долго не могли решить, как он должен выглядеть на сцене. Поскольку услугами имиджмейкеров он не хотел пользоваться категорически, мне все приходилось делать самой. В итоге мы интуитивно вышли на черную майку и роскошный белый пиджак, который очень шел к красивым глазам, аристократическим рукам и высокому росту Яна. Но и тут он умудрялся капризничать: майка должна была быть только с круглым вырезом — не дай Бог купить с «уголочком». Сейчас это звучит смешно, но в свое время я выдержала немало серьезных разговоров по такому, казалось бы, пустячному поводу.
Белых пиджаков у нас всегда было два, второй — про запас, на случай, если первый во время съемок гримеры испачкают пудрой или тональным кремом. Вообще, это выражение было любимым у Яна — «про запас» мы возили с собой и вторую пару туфель, и вторую майку.

— В магазин его можно было вытащить или вам, подобно многим женам и мамам, приходилось ходить с сантиметром?

С Семеном Альтовым в Одессе. «Ян был безумно ранимым, про таких обычно говорят: человек без кожи»

— Ян должен был все померить сам. Правда, если мы что-то покупали, это не означало, что он это и будет носить, — очень часто вещи приходилось менять, и не один раз. Ян очень любил дорогие замшевые ботинки, обязательно без шнурков, чтобы можно было, не нагибаясь, надевать только при помощи ложечки, но надо было видеть, как мы с ним их выбирали! К обуви у Яна были особые требования, поэтому он долго копался, зудел и вроде бы на чем-то останавливался, но я всегда говорила продавщицам: «Девочки, будьте готовы к тому, что я принесу их обратно». Так и получалось: то носок слишком острый, то цвет не такой, как будто он не видел этого в магазине. А потом, по прошествии времени, говорил: «Знаешь, все-таки те, первые, туфли были лучше». Он не всегда признавал свою правоту, но случалось и такое.

Будучи очень интересным мужчиной, почему-то считал себя некрасивым. Мог сказать: «Мельком увидел себя в зеркале — я такой ужасный!». — «Ян, — возмущалась я, — да ты цены себе не знаешь — ты очень красивый!». Он никак не мог в это поверить, но со временем, видимо, мне все-таки удалось ему внушить, что он симпатичный.

— И обаятельный!

— Обаяние у него было необыкновенное, даже когда он скандалил, матерился и у него летели из глаз искры. Мне неоднократно говорили: «Слушай, скажи своему Арлазорову, чтобы не ругался матом», на что я всегда отвечала: «Он не ругается, он так разговаривает». Откуда эта манера у мальчика из интеллигентной семьи, где мама — врач, хирург-гинеколог, отец — адвокат, а брат — кандидат физико-математических наук? Правда, Ян употреблял ненормативную лексику так красиво, что на него грех было обижаться.

«МУЖИКОМ ОН НЕ БЫЛ, НО ЭТО СЛОВО ЗА НИМ ЗАКРЕПИЛОСЬ»

— В жизни к Арлазорову часто обращались словами его героя: «Эй, мужик!»?

— Мужиком, как я уже сказала, этот ин­теллигентный человек не был, но это слово действительно за ним закрепилось. Стоило нам приехать в аэропорт или на вокзал, как толпа тут же начинала шептать: «Смотри, вон мужик пошел!». И Яну это нравилось, он всегда с радостью общался с людьми, у него не было свойственного некоторым другим артистам пренебрежительного, снобистского отношения к публике. Однажды в аэропорту он так увлекся, раздавая автографы, что нас приглашали в самолет по трансляции: «Ян Арлазоров, пройдите, пожалуйста, на посадку».

А вот высокопоставленные зрители относились к этому его образу неоднозначно. Я еще помню времена, когда перед правительственными концертами ко мне подходили: «Попросите его не делать «Мужика» или хотя бы не трогать во время выступления первые четыре ряда».

— Познакомившись с Арлазоровым, вы понимали, что этот человек пришел в вашу жизнь надолго?

— Не думала, конечно, мне просто было с ним интересно. В то время я работала в Москонцерте и Колонном зале Дома союзов, куда Ян приходил на концерты, и не могла не обратить внимания на молодого актера Театра имени Моссовета, который блистательно выступал на сцене, а за кулисами вел себя очень скромно — стоял в сторонке и не лез в актерскую компанию. Арлазоров тогда уже стал лауреатом Кубка Райкина на международном фестивале «MORE SMEHA», начинал работать на разогреве у Высоцкого и даже какое-то время ездил с группой Владимира Семеновича на гастроли. В перерывах между ними он выходил на сцену Дома союзов и делал свою знаменитую «Кассиршу». Этот номер пользовался фантастическим успехом. Каждый раз Ян делал его по-новому: то подтягивал штаны, то снимал пиджак.

Первая работа Арлазорова в телеспектакле «Все четыре колеса». «Актером Ян хотел стать всегда»

 — А как он красил глаза и поправлял бретельку бюстгальтера!

— Где-то подсмотрел, как это делают женщины, точно подметил и с юмором сделал. После таких жестов можно было уже ничего не говорить, зрители и так были в восторге. Сейчас уже мало кто помнит, что такое «Ленинградская» тушь для ресниц (кстати, она была очень хорошей) и почему в нее обязательно надо было плевать, но Ян делал это безумно смешно. Я уже не говорю о том, как он красил губы. Спускался в зал, просил у какой-то женщины помаду, та, совершенно перепуганная, начинала рыться, доставала тюбик и протягивала ему, а он красился — причем точно так же, как это обычно делают женщины.

— Поклонники таланта Арлазорова до сих пор задаются вопросом: неужели его нельзя было спасти? Возможно, обратись Ян Майорович к врачам раньше, его болезнь удалось бы одолеть?

— Увы, как объяснили мне впоследствии, положительного исхода в его ситуации быть не могло. Рак поджелудочной железы, который у него был, особый и очень коварный случай. Я много общалась с его лечащим врачом, и он объяснил мне, что исход был предрешен. Через пару месяцев после смерти Яна из жизни ушел Олег Иванович Янковский. Да, Ян не ходил к врачам, но уж Янковский-то точно обследовался, тем не менее ему ничем не смогли помочь — у него был точно такой же диагноз. Вскоре в «Ленкоме» не стало и Павла Смеяна, у него тоже был рак поджелудочной железы — сколько хороших людей забрала эта ужасная болез­нь! Как сказал мне врач, лечивший Яна в Берлине, поджелудочная железа часто болит у пессимистов, а Ян именно так смотрел на мир.

Конечно, если бы мы хватились на ранней стадии заболевания, можно было бы побороться, но Ян не любил врачей. Да и традиции профилактических осмотров у нас нет. На тех, кто по собственному желанию проходит диспансеризацию, смотрят как на идиотов. К тому же он опасался огласки.

Как ни маскируется известный человек, тайком пробираясь на прием к врачу, но стоит ему чем-то заболеть, как желтая пресса тут же печатает выдержки из истории его болезни — медицинский персонал продает данные журналистам. И дело даже не в том, что о состоянии его здоровья стало бы всем известно, что само по себе очень неприятно. Он боялся, что его перестанут приглашать на концерты и он останется без сцены и зрителей, а без работы он не мог.

«МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОН СДАЛСЯ, СМИ­РИЛСЯ С ТЕМ, ЧТО УХОДИТ ИЗ ЖИЗНИ»

Официально женат Ян Майорович был всего раз — на актрисе Еле Санько, которая родила ему дочь Алену. Брак просуществовал недолго, бывшие супруги не общались 24 года, вплоть до смерти артиста

— Никаких предчувствий относительно его здоровья у вас не было?

— Ян очень следил за собой — он не пил, не курил, занимался йогой (мог легко стоять на голове), много плавал. Поэтому, когда он в первый раз не очень хорошо себя почувствовал, я решила, что он просто переработал и ему надо отдохнуть. Потом начались боли — поначалу кратковременные, они становились все более и более продолжительными. Когда я спрашивала, что его беспокоит, он отвечал: «Легкие». Это уж потом я узнала, что боль может отдавать куда угодно. Сделали рентген, ничего не обнаружили, и Ян успокоился — решил, что всему виной межреберная невралгия.

Ян избегал любых контактов с медиками, и его покойная мама Раиса Яковлевна часто говорила мне: «Люда, у меня одна надежда — на вас!». Я действительно могла отвести его к зубному врачу, но не более того. Помню, как мы с моей приятельницей повели Яна делать гастроскопию. Мы приехали в институт на Пироговке, где его уже ждал врач, то есть ему не надо было сидеть в общей очереди, где все показывали бы на него пальцами. И вдруг перед самым входом он вдруг остановился как вкопанный: «Не пойду!». И мы сделали два круга вокруг здания — уговаривали Яна, пока он, наконец, не согласился.

— Как же ему все-таки поставили диагноз?

— Это произошло после того, как заболел его отец Майор Самойлович. Ян самоотверженно за ним ухаживал, практически поселился в клинике, и мы воспользовались этим, чтобы сделать полное обследование. О его результатах вы знаете...

— Почему Ян Майорович не сразу поехал на лечение в Германию, возможно, ему бы там помогли?

— У Яна были два замечательных друга Юрий Глоцер и Иван Акопов, которые и решили отправить его в Берлин в знаменитую клинику Шарите. И когда уже обо всем было договорено, мы с Яном пришли в их компанию, чтобы отдать паспорта. Юра при нас позвонил в Германию врачу, который должен был диагностировать Яна (мы уже отправили ему историю болезни), и включил громкую связь, и мы услышали, что положение очень серьезно, практически безнадежно. Арлазоров, казалось, только этого и ждал — сказав: «Я никуда не поеду!», он забрал паспорт и ушел, а я побежала его догонять. Уговорить его вернуться мне не удалось, возможно, именно тогда мы и упустили драгоценное время, но точно сказать не могу — не знаю...

Потом мы все-таки улетели в Германию. Майору Самойловичу к тому времени сделали операцию, ему стало лучше, а врач Яна сказал ему: «До принятия решения у вас осталось три дня». Услышав этот вердикт, он махнул рукой: «Вези меня куда хочешь!». Мы за один день оформили визы, и вскоре мы втроем — Ян, его брат и я — уже были в Германии. Там Яну сделали две операции, готовились к третьей, но он до нее не дожил.

Знаете, мне кажется, что он сдался, сми­рился с тем, что уходит из жизни. В то время его очень сильно поддерживали тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков и Иосиф Коб­зон. Иосиф Давыдович звонил и своим сильным и красивым голосом говорил: «Ян, вставай!». «Вот видишь, — уговаривала я его, — Кобзон тоже болен, а он не только сам держится, но еще и тебя ободряет и уговаривает». К сожалению, Ян меня не слушал. Большую часть времени он лежал, глядя в потолок, и как будто ждал смерти. Бывало, спрашиваю: «Что ты делаешь?». — «Не мешай мне, — отвечал, — я думаю».

— Как вы узнали о том, что Яна Майоровича не стало?

С дочерью. «Маленькой Алена была очень похожа на отца, но Ела долгое время не давала ей общаться с Яном. Когда дочь выросла, он пытался наладить с ней контакт, старался помогать материально»

— Мне сразу же позвонил его брат, и у меня как будто земля ушла из-под ног... Дело в том, что в последние месяцы его жизни мы общались только по телефону: Ян сказал, что не хочет, чтобы я видела его слабым и беспомощным, поэтому ухаживать за ним будут только отец и брат. Когда он перестал разговаривать по телефону, я поняла, что конец близок, но все равно оказалась к нему не готова.

Нужно было организовывать похороны и поминки, я занималась этим на автопилоте, а сама все время думала о Яне. Это очень несправедливо, что в последние дни я не могла быть рядом с ним — разговаривать, даже просто держать его за руку. Я ведь привыкла заботиться о Яне, это было смыслом моей жизни, да и он привык ко мне. Бывало, в гостинице утром стучал в стенку моего номера, который, как правило, находился рядом с его. Перепуганная, со словами: «Что случилось?!» я вбегала к нему и заставала Яна лежащим в постели. «Я требую заботы», — говорил он, и это означало, что я должна была начинать за ним ухаживать, что, впрочем, было мне совершенно не в тягость.

Он ведь тоже как мог заботился обо мне. Ян не был сентиментальным, не умел делать комплименты и говорить слова любви, но как истинный мужчина свои чувства подтверждал делом. Если случайно узнавал, что мне что-то надо купить, тут же давал на это деньги. Как-то я увидела в магазине очень красивый меховой полушубок и, уверенная, что Ян занимается своими делами, красочно описала его подруге по телефону. И вдруг услышала голос: «Сколько он стоит? Я хочу тебе его купить». А как он всеми правдами и неправдами доставал мне французские духи, которые в то время были дефицитом, а потом торжественно мне их вручал!

«САНЬКО ЖЕСТОКО НАКАЗАЛА СВОЕГО БЫВШЕГО МУЖА»

— Дочь Яна Майоровича не дает о себе знать?

— Алена появилась на похоронах и поминках — ее привела Клара Новикова — ее дочь учились с дочерью Яна в одном классе. Жена же, актриса Ела Санько, еще при жизни Арлазорова сказала в интервью, что он для нее давно умер. Причины, по которой близкие когда-то люди стали врагами, я не знаю, Ян мне об этом не рассказывал.

Судя по сохранившимся у него фотографиям маленькой Алена была очень похожа на отца — такие же пухленькие щечки и выразительные тем­ные глаза, но Ела долгое время не давала ей общаться с Яном. Почему она так поступила, я не в курсе, но как можно было лишить ребенка такого образцово-показательного отца, который для своей дочери готов был горы свернуть, не понимаю.

Конечно, Санько жестоко наказала своего бывшего мужа, но ведь она и ребенка лишила многого — как дочь Арлазорова та не нуждалась бы ни в чем. Когда Алена вы­росла, Ян пытался наладить с ней контакт — помог ей поступить в Юридическую академию, взял ее с собой в круиз, в ко­тором он работал, а она отдыхала, старался помогать материально. Он ни в чем не знал меры, поэтому просто опустошал полки магазинов, покупая ей шубы и платья.

Ему очень хотелось заботиться о девочке, потому что на протяжении долгого времени он был этого лишен. Но вскоре Алена снова исчезла, и это было для Яна страшным ударом. «Ладно тогда она была маленькой, но сейчас-то выросла, живет своим умом, почему же она так поступила со мной?!». Он жил с постоянной тоской по дочери, и никто не мог ее унять, потому что никто не мог ему ее заменить.

Правда, Ян очень любил мою дочь Женю — с первого же дня он принял ее как свою, баловал, делал подарки, причем не только по каким-то торжественным случаям, но и просто так. Когда Жене нужно было купить квартиру и я начала собирать деньги у друзей и знакомых, Ян очень на меня обиделся: «Почему ты мне ничего не сказала, я тебе что, чужой?». И тут же дал столько денег, сколько было нужно. Но любовь к родной дочери сидела у него в сердце занозой. Только я знаю, сколько раз он просыпался в слезах из-за того, что ему приснилась Алена.

— После смер­ти Арлазорова вы забрали себе его собаку?

— Американского кокер-спаниеля Ришара, у которого были такие же глаза, как у Яна, я подарила Арлазорову на 50-летие. До этого у него никогда не было собаки, а в то время у него уже тяжело болела мама и он строил загородный дом, а как там обойтись без собаки?

Это был такой очаровательный щенок! Всю свою жизнь собака кочевала от меня к Яну и обратно. Сначала я его вырастила и при­учила ко всем правилам собачьего поведения. Потом Арлазоров взял Ришара к себе, но время от времени возвращал его назад: ему постоянно казалось, что собака голодная, он ее кормил, а поскольку у кокеров нет чувства насыщения, пес сильно поправлялся. Я сажала его на диету и воз­вращала обратно Яну.

Все, кто когда-нибудь его видел, не понимая, что собаки долго не живут, до сих пор спрашивают у меня: «А где ваш интеллигентный Ришар?». После смерти Яна он долго болел, у него была операция — онкологическая, как и у его хозяина. Несмотря на то что я не была ему чужой, он очень скучал по Яну и умер в собачьем госпитале от тоски и болезней. Через какое-то время я поехала на кладбище и около могилы Арлазорова увидела на свежевыпавшем снегу четкие собачьи следы.

«БОЖЕ МОЙ, — ПОДУМАЛА Я, — РИШАР ПРИШЕЛ К ЯНУ!».

— Вы не жалеете, что так и не оформили отношения официально?

— А зачем? Что значит для двух взрослых людей штамп в паспорте, если их души вместе? Об этом мне сказал батюшка, который незадолго до смерти крестил Яна, и я думаю, что так оно и есть. Я называла его Яночкой — так звала его мама. Как-то мы летели в самолете с замечательным актером Федей Чеханковым, которого, к сожалению, тоже уже нет в живых. Услышав, как я обращаюсь к Яну, он посмеялся, а потом долгое время, встречая меня, с какой-то доброй ехидцей спрашивал: «Ну, как там наш Яночка?».

— Сейчас, когда боль утраты немного притупилась, как вы считаете: какую роль Арлазоров сыграл в вашей жизни?

Ян Арлазоров был похоронен 11 марта 2009 года на Востряковском кладбище Москвы

— Теперь я понимаю, какое это счастье, что Ян у меня был. За те 24 года, что мы провели вместе, я не могу вспомнить ничего плохого — только хорошее. Да, мы ругались, ссорились, даже расставались, но какое это имеет значение, если потом мы все равно мирились? К тому же сейчас все это кажется таким несерьезным и мелочным. Несмотря на то что Яна нет со мной уже пять лет, он для меня по-прежнему «ум, честь и совесть» — на все свои поступки и события в своей жизни я смотрю его глазами. Все время думаю: «А что бы Ян сказал об этом? А как отреагировал бы на то?».

Последние годы были для меня не­счаст­ливыми: через год после смерти Яна умер мой брат — в 57 лет у него прямо на светофоре остановилось сердце, еще через год ушла из жизни мама — как будто злой рок вырывал из моей жизни тех, кто был мне дорог.

Почему-то никто из них мне не снится. Говорят, это хорошая примета — значит, там, где они сейчас находятся, им хорошо, это нам без них плохо. У Яна где-то на небесах тоже очень хорошая компания — он с мамой и папой (Майор Самойлович пережил сына на четыре года — его не стало в ноябре 2012-го, сейчас из всех его родных в живых остался только брат Алексей), которых Ян любил невероятно и которые похоронены рядом с ним, а еще у него есть Ришар...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter