Джуна ДАВИТАШВИЛИ: «Я у всех членов Политбюро дома была — меня с утра до ночи туда возили, а Брежнев квартиру подарил — большую!»

Кто она на самом деле такая, до сих пор неизвестно. Экстрасенс? Ассирийская колдунья? Ученый, опередивший свое время и открывший то, до чего современная наука пока еще не доросла? Инопланетянка, женщина не от мира сего или, может, авантюристка-шарлатанка, захватывающую красивую легенду придумавшая, советская Мата Хари, которую вездесущий КГБ сумел внедрить в круг самых значимых в государстве лиц, а также в среду, где люди искусства, литературные и эстрадные бунтари-антисоветчики и заметные да важные иностранцы вращались: мировые звезды, послы, религиозные деятели, благотворители? Версий много, все разные, и какая из них наиболее близка к истине, сдается мне, не сможет определить даже сама Джуна. Ясно одно: без этой темпераментной и непредсказуе­мой восточной кра­савицы картинная галерея под названием «ХХ век» была бы неполной, она — одно из лиц ушедшей эпохи, до предела материалистичной и вместе с тем преисполненной тайн и неподдельного интереса к ним.

Евгения Ювашевна (так в паспорте у Джуны записано) не зря «загадкой века» себя называет: ученые до сих пор с пеной у рта спорят, дей­ствительно ли от царственных рук целительницы какое-то особое излучение исходит или же это вымысел, в который в кон­це 70-х вслед за стремившимися жить, как минимум, два века вождями, дружно поверил советский народ, и правда ли, что именно Давиташвили обязаны аксакалы Политбюро своим долголетием?

Понятно, конечно, что и без помощи экстрасенсов секретарь ЦК имел гораздо больше шансов дожить до глубокой старости, чем шахтер, стоитель БАМа или простой, надрывавшийся с утра до ночи колхозник, однако что-то в Джуне все-таки есть — эдакое колдовское, магнетическое, цепляющее и притягивающее. Недаром ведь свои лучшие песни ей посвящал Игорь Тальков, мечтал снимать в своих картинах Андрей Тарковский, а когда она, наконец, в художественном фильме «Юность гения» (не у Тарковского, правда) об Авиценне сыграла, все худсоветы ахнули: «Что за актриса? Как поразительно похожа на знахарку, о которой все пишут и говорят!».

Когда выяснилось, что целительницу Юну, к которой маленький Хусейн, будущий великий лекарь, тянется, вовсе не профессиональная актриса сыграла, а таки та самая знахарка, изумлению критиков вообще не было предела: «Да она же настолько органична, что для большого экрана создана!», а режиссер картины искренне жалел, что не доверил Джуне озвучить саму себя: голос актрисы подошел героине великолепно, однако низкий, грудной, гипнотизирующий голос «ассирийской загадки» мог произвести на зрителей куда больший и, возможно, даже полезный эффект...

Добившись всесоюзной, а потом и мировой славы, Да­виташвили пре­вратилась постепенно в волшебницу из сказки, которая колесит по всему миру и то с Папой Римским, то с матерью Терезой встречается, за которой Роберт де Ниро ухаживает и которая, видите ли, по взбалмошности своей писаного молодого красавца-композитора Игоря Матвиенко забраковала: замуж на один день выскочила, а потом подала на развод...

Ею интересовались, ей подражали и дико завидовали, считая, что счастливее женщины, в принципе, и быть не может: в кабинет к кому-то из приближенных к «дорогому Лео­ни­ду Ильичу» войдет, пальцем пошевелит — и все ей на блюдечке с голубой каемочкой преподнесут: пожалуйс­та, извольте, возьмите, не по­гнушайтесь... На самом же деле, счас­тья в жизни Джуны совсем не так много было, горя — гораздо больше.

Многими талантами наделенная, того, кто готов всерьез и надолго впустить ее в свою жизнь, она так и не встретила, обласканная властью, так и не смогла в тихое спокойное прошлое вернуться, где они были все вместе: она, муж Виктор и сын Вахтанг, обладающая сверхспособностями (по крайней мере, сама Джуна и ее пациенты, начиная с председателя Госплана СССР Николая Байбакова и Аркадия Райкина, всегда это утверждали), ни крошечную дочь Эмму, умершую через не­сколько дней после появления на свет, спасти не сумела, ни своего обожаемого Вахо, которого после тяжелейшей автомобильной аварии с того света вытащила, но потеряла, как сама говорит, когда «ее захотели наказать и смертельно ранить».

Нужна ли ей после всего этого слава экстрасенса, ученого и вообще кого бы то ни было, я, признаюсь честно, спрашивать не стал. Просто не смог — после того как Джуна, которую когда-то боялись и «Распутиным при дворе Брежнева» называли, в голос разрыдалась и призналась, что пос­ле ухода сына из жизни дважды пыталась покончить с собой. Сейчас, оглядываясь назад, она считает: лучше бы бывший муж не отпускал с ней в Москву ребенка, лучше бы Вахо без матери вырос — где-то далеко, в Тбилиси или в ее родной деревне Урмия под Армавиром, с отцом или чужими людьми — без разницы: только бы был жив.

Хотя что значит «жив»? В смерть Вахо моя собеседница отказывается верить в принципе — как, собственно, и в смерть как таковую. «Уходя, мы не уходим, — убеждает она, — мы остаемся в памяти тех, кто нас знал и любил. В книгах, которые написали, в открытиях, которые совершили, в том, что принесли в этот мир и в него вложили, и так до тех пор, пока Господь не воз­вратит нас обратно...».

«МАМУ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕЙ Я ВИДЕЛА»

— Джуна, я очень много о вас читал, слышал и знаю, что по национальности вы ассирийка, а что это за народ? — рас­скажите...

C народным артистом СССР Аркадием Райкиным. «Я всю семью Райкиных знаю — для них как родная была...», 1983 год

— Ассирийцы — это древние ашшуры: были атланты, нефелины, шумеры, арамейцы, так вот, мы — выходцы из нефелинов. Были великие цари Ассирии Ашшурбанапал, Саргон, Тиглатпаласар, легендар­ная царица Семирамида...

— Историю своих родителей вы знаете? Откуда они?

— Папа рассказывал мне, как в Советский Союз мы попали, говорил, что его дедушка в России воевал: они на границе Ирана и Турции жили — эта местность Урмией называлась. Отец мой — потомок сардисовской ветви царей, и его дедушка в царское время приехал России помогать, от турок спасать...

В первый же день им дали оружие и патроны, но патроны к ружьям не подходили, поэтому много в ту ночь солдат-ассирийцев полегло, а когда на следующий день оружие нормальное выдали, врагов мой прадед погнал. После войны здесь, в царской России, остался, фамилию на Серегин поменял, на сестре императрицы Александры Федоровны женился и в Ставрополе служил. Отец мой от кого родился? От Иосифа, прямого потомка этого человека — он Юваш Иосифович. Серегиным быть не захотел, в Урмию вернулся и фамилию Бит-Сардис принял. Четверо детей у него было...

— ...а мама ваша тоже ассирийка?

— Нет (улыбается), русская. У папы две жены было, и меня не родная растила мать.

— Красивая ваша мама была?

— Последний раз я четырехлетней ее видела — помню плохо, но помню, как девочка Женя умерла, которая от папы близнецов родила: в тот день она привезла их нам на машине, бросила во дворе, и машина умчалась, а папа экономистом был в Армавире и женился на женщине, которая сестрой военного была. Этот дядя Яша танковой бригадой командовал, а до этого служил в ВЧК — как раз в Украине, был во время войны политруком роты... И дядя Яша, и дядя Ваня, и дядя Сережа, который молодым погиб, военными были, а папа нет, потому что иностранные корни имел.

«КОГДА Я ТОРОПИЛАСЬ КУДА-ТО — НА ТЕЛЕВИДЕНИЕ, НАПРИМЕР, ИЛИ НА МАНИКЮР НАДО БЫЛО СРОЧНО БЕЖАТЬ, РАЙКИН ГОВОРИЛ: «ДАВАЙ Я ТЕБЕ САМ МАНИКЮР СДЕЛАЮ!»

Председателя Госплана СССР Николая Байбакова Джуна называет отцом: «Николай Константинович беспокоился о том, чтобы в Белокаменную меня перевезти...»

— В конце 70-х только и разговоров было, что о Джуне, которая прикосновением рук исцеляет: всех волновало, что это за люди такие — экстрасенсы, что они могут, чем от других отличаются? Я мемуары многолетнего председателя Госплана СССР Николая Байбакова читал, который 97 лет прожил...

— ...да, это мой второй отец...

— ...и еще сталинским был наркомом, так вот, он знакомство с вами описывал. Рассказывал, что, в санатории отдыхая, Аркадия Райкина встретил, который на удивление хорошо выглядеть стал, и когда Байбаков спросил, в чем секрет, Райкин ответил: «Со мной и женой Джуна работает»...

— Так и было — Ромочка, жена его, не разговаривала: ее инсульт подкосил. Я всю семью Райкиных знаю — для них как родная была... Когда Аркадий Исаакович приезжал, а я торопилась куда-то — на телевидение, например, или на маникюр надо было срочно бежать, он говорил: «Давай я тебе сам маникюр сделаю!» (смеется), а когда он поблизости выступал, прибегала и в перерыве настроение ему поднимала — он очень меня уважал.

— Байбаков по тем временам всесильным был, в верхушку партийно-советской элиты СССР входил. Он, как я понимаю, вами

Уникальный опыт: Джуна бесконтактно управляет сердцем лягушки, то замедляя, то учащая ритм его биения, 1984 год

заинтересовался, и вас срочно, буквально в течение нескольких дней, из Тбилиси в Москву выписали — это правда?

— Конечно, Николай Константинович бес­покоился о том, чтобы в Белокаменную меня перевезти, но первой Лыкина из ЦК КПСС мне звонила. Это еще в 78-м году было, — я в медицинском институте при железнодорожной боль­нице училась и в онкологическом центре у Чарквиани работала...

— ...в Тбилиси?

— Да, там государственная программа была создана, в которой врачи и ученые Чарквиани, Хомерики, Чачава участвовали, излучение мое изучали, а курировал ее Шеварднадзе Эдуард Амвросиевич лично.

— Каждый человек, который не­объяс­нимую силу в себе ощущает, по­мнит наверняка момент, когда впервые ее почувствовал...

— Как все началось? Сначала в гине­кологической палате я просто работала и однажды крики услышала, какую-то беготню... Оказалось, пациента оперировали, у которого был на носу рак, и вот лопнул сосуд, и кровотечение остановить никак не могли. Ну, я туда, в операционную, побежала, все это сделала, и сразу программу государственную создали. Правда, предупредили: «Диплом не выдадим, если еще одну такую операцию не проведешь!» — пришлось постараться.

Меня в гинекологическое отделение железнодорожной больницы вызвали: там жен­щину оперировали и глубокие были раз­резы... Мне сказали: «Сделай то же, что и в тот раз!». Конечно, боялась: как я руками такое кровотечение останавливать буду и рану заживлять? — но вдруг голос отца услышала: «Дочь моя, клей!». Дотронулась до крови, а она липкая! — и, как вареник, рану закрыла и руку на нее положила...

Через 10 минут все зажило, а хирурги пинцет взяли и рану разрывать начали. К счастью, Шамликашвили, которая позже в Израиль уехала, одернула их: «Что вы делаете?! — шов зарубцевался, а вы берете и разрываете!». После этого мне диплом выдали, в онкологическом центре оставили, и вот в 78-м году Лыкина звонит: «Вы можете Леонида Ильича Брежнева вылечить?». Я растерялась: «Не знаю...».

«ЧОКНУТАЯ МЕДСЕСТРА ОТРАВИЛА МЕНЯ — ЧТО-ТО В КОФЕ ПОДЛИЛА, И В НОЧЬ НА ПАСХУ Я СКОНЧАЛАСЬ...»

— ...Когда я в онкологическом центре работала, у нас одна медсестра чокнутая была. Правда-правда, потому что, когда мы кофе ходили пить, всегда меня о своем муже расспрашивала. Тот напротив, в урологическом отделении, работал, и вот жена узнать пыталась, встречается ли он с сестрой, которая вместе с ним работает. Однажды я резко так ответила: «Ну откуда я знаю?!» — и в тот же день меня отравили: со злости она что-то в кофе мне под­лила.

Иностранные журналисты снимают, как Джуна проводит сеансы бесконтактного массажа детям у себя дома. Москва, 1981 год

Мой супруг Виктор Давиташвили начальником секретного отдела у Шеварднадзе работал, мы в Тбилиси жили, все вроде бы хорошо складывалось — и на тебе! Еще не успев до дома доехать, почувствовала, что ухожу: холод по всему телу пошел, мурашки какие-то побежали... Правда, позвонить мужу успела: «Ты знаешь, мне что-то плохо». Не помню уже, как в больнице Четвертого управления оказалась, — лежала там, мне в почки уколы делали, в сердце... Это накануне Пасхи произошло, и как раз в ночь на Пасху я скончалась. Известный врач Амиран Кавкасидзе приехал — он начальником Четвертого управления Грузии был, — московская комиссия немедленно вылетела, потому что меня уже в Москву хотели забрать, и рано утром, когда триж­ды пропел петух, я при­шла в себя!

Что вокруг меня происходило, когда с отравлением этим лежала, точно не знаю — помню только, что боль была не­имо­верная, будто мне кишки разрывали и пуповину. Последнее, что я сказала, когда в сознании была: «Хочу видеть сына» — Вахтанг совсем маленький был, и я очень беспокоилась, как он теперь будет: больше не помню ничего.

Очнулась я на рассвете — отекшая, ог­ром­ная, будто слон, смотрю: какие-то люди вокруг незнакомые... Это московская комиссия оказалась — ночью они в другое место меня перенесли, в какую-то чужую квартиру, дали кефир выпить, я этот кефир вырвала... «Ничего, — попросили, — с собой не берите — только сумочку», и вот сумочку и ребенка в руки мне дали — и в самолет. Конечно, в полете и мне было плохо, и Вахо тоже, я ничего не осознавала и не понимала. Приземлились мы в Шереметьево, встретила нас легковая машина ЗИЛ...

— Потрясающе!

— Да, нас с сыном забрали, тут же нянечку привезли — ну, и сотрудники КГБ, конечно, приехали. Разместили в гостинице «Москва» — там находилась, наверное, месяц: завтрак-обед приносили, ухаживали за мной, наблюдали... Ученые посещали, разумеется, председатель КГБ Грузии Инаури, Шеварднадзе — ну, все, одним словом. Спрашивали: «Все хорошо, все удобно?». Я отвечала: «Да», но мужа ко мне не пускали. Может, для него это трагедия была, а для меня... Я вообще ничего не соображала.

Ну а когда этот месяц закончился, меня сразу на улице Вельяминовской, 5, поселили: большую квартиру дали, там уже мебель стояла, все новое, и нянечку ко мне

С сыном Вахтангом, 1983 год

определили, а после этого Николай Константинович Байбаков меня вызвал. Дал от шока оправиться, в себя прийти и сказал: «Ну что? — тебя старшим научным сотрудником Учебно-вычислительного центра Госплана СССР зачислили». Я его сразу отцом назвала, спросила: «Отец, что это?» — еще не понимала, куда попала. «Я, — сказала, — в больнице вообще-то тружусь...». — «А тут у нас клиника — как раз в ней ты и будешь работать! Над чем хочешь?». — «Ну, — предложила я, — для начала давайте над нарушениями микроциркуляции крови в конечностях. Будем осциллограммы снимать, все тесты, какие нужны, делать», и тут как раз главврач Малова подъехала.

Исследования начались: сотрудники центра делали их пациентам до моей работы и после. Результаты были впечатляющие, и Николай Константинович сказал: «Что ж, государственная программа будет — как и в Тбилиси». Выделил деньги — два миллиона долларов — мне лично и подытожил: «Ученых-физиков себе выбирай — и, пожалуйста, институт «Радиоэлектроникатехника» создаем. В то время знаменитые физики академики Котельников и Зельдович работали, они очень меня уважали...

Знаете, обо мне ведь задолго до переезда в Москву знали — известный исследователь парапсихологии Вениамин Пушкин еще в 76-м году письмо Чарквиани написал и подчеркнул... Ну, точно процитировать не смогу, но, дескать, то, чем я занимаюсь, наукой будущего является, и поэтому будьте любезны относиться к Евгении Ювашевне уважительно. И Хомерики, и Чарквиани, и Чачава — все-все медицинские светила — занимались со мной, понимаете? — а в 79-м году был эксперимент интересный, во время которого я и познакомилась с Зельдовичем, Котельниковым, с профессором Китайгородским...

Многие ученые возможности мои проверить приехали — американцы, в частнос­ти Стэнли Криппнер, были, французы — представители многих стран мира. Они, значит, меня в студию завели и сказали: «Вот конверты лежат — дотронься до них». Я удивилась: «Не понимаю, чего от меня хотите». — «Ну, положи руку!». — «Я никог­да руку на исследуемый предмет не кладу!». — «Ну, положи...» — и я пленку им засветила! Кстати, даже Папа Римский Иоанн Павел II ученых в Милане руки мои отснять заставил: они их в какой-то ящик засунули, я испугалась...

«БРЕЖНЕВ В ПАМЯТИ ОЧЕНЬ ДОБРЫМ И ОТЗЫВЧИВЫМ — ХОРОШИМ, ПРОСТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ ОСТАЛСЯ»

«Бориса Ельцина я знала, он мне орден вручал — Дружбы народов»

— Как же впервые к Брежневу вы попали — протекцию Байбаков составил?

— Точно не знаю, потому что Брежнев в Тбилиси до этого приезжал — мог и сам обо мне слышать. Меня, когда на курсы английского языка пошла, администратором в гостинице «Иверия» назначили, — я училась, работала, и мой супруг сказал: «Английский язык изучай — будешь иностранцев обслуживать». Ну, это совсем по другому профилю, с медициной никак не связано было, но раз муж велел, подчинилась ему, понимаете? Подходила, с приезжими общалась...

— То есть как к Брежневу вы попали и кто вас ему порекомендовал, сейчас уже определить сложно?

— Первая Лыкина посоветовала, потом, наверное, Николай Константинович хорошо обо мне отозвался.

— Каким Леонид Ильич Брежнев в памяти вашей остался?

— Вы знаете, очень добрым и отзывчивым — хорошим простым человеком. И Щелокова, и Пономарева, и Дымшица — все высшее руководство я знала, и все нормальными были людьми: единственный, на кого обижена, — Женя Тяжельников. Суслова, правда, еще не любила и по сей день не люблю, но у него аденома простаты была, и его я лечила. Это начало 80-х — кто я там такая? Пацанка, но меня по­всюду возили, говорили: «Лечи!» — и я лечила...

Кстати, и Кириленко терпеть не могла — когда отец сказал: «Иди, будешь его лечить», ответила: «Не буду — я его ненавижу!». Из-за одной выходки его невестки — первый день только к ним сходила, а потом наотрез отказалась. «Нет, — сказала, — отец, мне эта семья не нравится», а вот Зимянин, Замятин хорошо ко мне относились, и дети их тоже. И внука Гришина я лечила... С самим Гришиным в лифте мы встретились, с ним кагэбэшники были, и я, как только его увидела, сразу же отвернулась — лицом к стене встала. Он попросил: «Повернись ко мне!», а я: «Не повернусь!». Он опять: «Повернись!». — «Не буду! Кто ты такой?». — «Я Гришин». — «Ну и что? Откуда я знаю, кто это?». — «Да Гришин я!».

— «А я — Джуна!» — да?

— Нет (улыбается), не призналась ему, кто я, но он и так знал. «Джуна, — повторил, — повернись! Я — Гришин, член Политбюро...». — «Вы с Николаем Константиновичем Байбаковым знакомы?». — «Да». — «Это мой отец!». Мы разговаривать стали, он о Саше рассказал — своем и Берии внуке...

— ...да, его сын ведь на внебрачной дочери Берии был женат...

— Так мы и познакомились... Я у всех членов Политбюро дома была — меня с утра до ночи туда возили.

— Что-то они вам дарили?

— Брежнев квартиру подарил! (Смеется).

— Большую?

— О-о-очень! — 100 с лишним квадратных метров, вдобавок все, что для ремонта необходимо, дали — паркет, рамы новые, и я, как хотела, так эту квартиру потом и кромсала.

— Вы понимали, что к первому телу СССР допущены? Страшно не было?

— Нет-нет, ничего я не понимала! Когда у Николая Анисимовича Щелокова обширный инфаркт случился, меня прямо домой к нему пригласили — тоже очень хороший был человек. Вот к вам на интервью ехала — как раз сын его позвонил: дочка его ребенка родила и умерла. Я расстроилась (слезы глотает) — девочка при родах скончалась, только что, в больнице...

Знаете, что вам скажу? И Андропов хороший был, и Щелоков, и, разумеется, Байбаков, и Леонид Ильич... Только Суслов не нравился — из-за дочери, и сына я его помню, Револия, который НИИ радиоэлектронных систем возглавлял. Он еще жену свою бросил и на Васильевне женился — как же ее имя?.. Забыла! (Улыбается).

Помню только, что она главным редактором журнала «Советское фото» работала и что по отчеству Васильевна, но Револия я достаточно хорошо знала, как и многих его коллег, — я ведь даже академик Космической академии и в ядерной физике эксперименты проводила: и в Тбилиси, и позднее в Моск­ве. На структуру тяжелой воды воздействовала, руками сенсорные сигналы с планеты Венера улавливала! Тогда мною президент Академии наук СССР Алек­сандров заинтересовался, физики Гуляев, Годик, Котельников...

Мой дядя Евгений, ассириец, в области ядерной физики работал. Кагэбэшники просили, чтобы не облучали меня, но все равно семь раз в день в камеру заводили, где были локаторы, пульты... Кстати, когда изотоп в руки взяла — это Рудик Бархударов видел, профессор, — сразу в колбе его потушила.

«КАГЭБЭШНИКИ НИ О ЧЕМ МЕНЯ НЕ ПРОСИЛИ, ТОЛЬКО ВОПРОСЫ ЗАДАВАЛИ: КТО МОЙ ПАПА, КТО МАМА, ЧЕМ ЗАНИМАЮТСЯ?..»

— Представляю, как  доктора Четвертого управления Минздрава «обрадовались»: молодая красивая девушка из Тбилиси приехала, ее сразу к первым лицам, в частнос­ти, к Брежневу допустили... Думаю, они не в восторге бы­ли, что вы их на задний план оттеснили, к тому же ваша слава уже гремела, а они ос­тавались в тени...

— Меня уже Запад знал, в Тбилиси все иностранцы ко мне приезжали — например, врач королевы Елизаветы, у которого мерцательная артимия была: я лечила его, он и на кассетах у меня есть. У меня все документальные записи сохранились — там почти все мои пациенты, кроме некоторых первых лиц: ну, как-то не понимала я, что с ними тут же сниматься нужно, фотографироваться...

Представите­ли Организации Объединен­ных Наций ко мне прямо домой приехали, а когда я в Америку для проведения научных экспериментов прилетела, ооновский паспорт мне дали. Я там с писателем Расселом Таргом, а также учеными Генри Грисом и Джимом Хикманом трудилась... Может, они и разведчики были, не знаю, но и книги там обо мне вышли, и статьи, и кассета моя за 375 долларов в Штатах продавалась.

— Учитывая вашу близость к генсеку ЦК КПСС, многие говорили: «Вот такой же Распутин, как при Николае II, при Брежневе появился»...

— Это правда (улыбается).

— Многие соратники Генерального вас очень боялись: вы же могли к Брежневу зайти и что угодно сказать...

— ...никогда не смела!

— Одно время слухи ходили, что вы агентом КГБ, к Леониду Ильичу приставленным, были — об этом вы знали?

— (Крестится и смеется). Вот вам крест — не знала, и если честно, кагэбэшники ни о чем меня не просили, только вопросы задавали: кто мой папа, кто мама, чем занимаются?.. Я рассказывала — и про них, и про дядю Яшу-танкиста: даже в Министерство обороны пошла и все его документы забрала — он 28 ранений получил и, будучи раненым, несколько минометов немецких и человек 30 солдат уничтожил! Моя мама в 16 лет (не помню, была она тог­да замужем или нет, потому что это не­родная мама, — я от другой, повторяю, женщины) линию фронта перешла, а дядя Ваня попал в плен. Дядя Сережа в 18 лет погиб: разрывная пуля в горло ему попала, и мама всегда плакала, вспоминая, как он песню «На платочке синие коймы...» на гитаре играл.

«Я НЕ ШПИОНКА!» —СКАЗАЛА, ПОСЛЕ ЧЕГО НА СЦЕНУ РИНУЛАСЬ И СТОЛ ПРЕЗИДИУМА ПЕРЕВЕРНУЛА»

— О вашем необычайном даре едва ли не все газеты СССР писали, и слава была оглушительная: вы фактически первая из занимавшихся нетрадиционной медициной, о ком узнали, — потом уже Кашпировский и Чумак появились...

— Кашпировский поздно появился — году в 88-м. Мы в Доме архитектора встретились: я в который раз перепланировку в квартире делала, поскольку ребенку отдельная комната понадобилась, а у меня залы были большие. Сын попросил: «Мама, я маленькую комнатку хочу, где телевизор стоял бы, чтобы никто ко мне не заходил, а то все тискают, обнимают, целуют...».

— Как же вы к Кашпировскому, Чумаку, другим подобного рода людям относитесь?

— Вы знаете, я по поводу названия «экстрасенс» хочу пару слов сказать. Когда американцам пленки я засветила, там прессы было много, и «Радио Свобода» в том числе, и вот они воскликнули: «Джуна — это экстраординарный человек». Экстра! — на что я ответила: «Что я, шампанское, что ли?». (Смеется). «Ну, экстрасенситив, — известный ученый-философ Спиркин сказал, — так тебя и назовем». Я возразила: «Нет, я медик, и вы не имеете права сенситивом каким-то меня обзывать!» — не понимала, что это.

Я же не только с учеными общалась, но и с литераторами: Женей Евтушенко, Анд­реем Дементьевым, другим Андреем, тоже поэтом большим, Вознесенским... Мы с его супругой Зоей очень дружили, — они любили меня, и я за три дня в профком литераторов поступила, потому что в Грузии уже печаталась...

— Вы ведь стихи писали...

— ...тогда еще нет, но в профком приняли, а когда в 84-м году Рас­сел Тарг, Джим Хик­ман и Генри Грис при­ехали, они по­про­сили: «Дайте стихи, мы их на Западе должны напечатать!». Ну, первые там и вышли, а потом их «Литературная газета» взяла — и меня в Союз писателей приняли, но когда в профком литераторов принимали, даже шпионкой обозвали — это в 82-м году было. Я схулиганила тогда, возразила: «Я не шпионка! Мой прадед Россию спасал, а вы меня так называете?» — на сцену ринулась и стол президиума перевернула (смеется). Ну, конечно, милицию вызвали, разбирательства начались, а через три дня мне просто удостоверение принесли.

Вы о Кашпировском и Чумаке спрашиваете... С Чумаком я, знаете, как познакомилась? Гречко, Леонов, Береговой и другие космонавты Новый год встретить меня пригласили: мы с 80-го года с ними знакомы, я даже во всех лабиринтах была, где космические корабли стоят, космонавтов лечила, и есть секрет, разглашать который 50 лет права не имею, потому что подписку да­ла. Прошло уже 30...

— ...еще 20 — и можно будет...

— Ну, если проживу, хотя сегодня я новый прибор с учеными выпускаю, и неизвестно, на сколько работа затянется.

— Вы не только политиков и космонавтов, но и многих известных людей лечили...

Джуна — Дмитрию Гордону: «Я и сама себя толком не знаю...»

— Ой! — и Виторгана, и Дементьева, и знаменитого психиатра Белкина Арона Исааковича, когда сперматозоиды оживляла. Правда, с Марком Гарбером — тогда врачом-психиатром, а ныне миллиардером — ошибку мы допустили. Поехали к Чазову, там профессор был очень хороший, еврей, он сказал: «Вы до магнитного реактора должны дотронуться». Ну, я и дотронулась, а он отключился... Профессор в ужас пришел: «Пока Чазов не узнал, бегите!» — и с Гарбером через черный ход мы бежали. Он большой человек сейчас, а тогда мне кричал: «Джуна, беги!». Меня не догнали, естественно, — я же раньше спор­том занималась...

Я и сама себя толком не знаю... Рано сиротой осталась, а когда в кинотехникуме училась, любила в деталях копаться, мне эти тубусы нравились, линзы... За рулем никогда не сидела, но трактор могу разобрать и собрать и в машинах тоже понимаю: дроссельную заслонку мне покажите, и я скажу, для чего она нужна, какой там жиклер, колодец... Хотя сын мне садиться за руль не разрешал, да и супруг тоже.

— Насколько я понимаю, к Кашпировскому и Чумаку вы нормально относитесь...

— Ну а чего нам делить? Помню, у Чумака какая-то проблема была, и знакомые девочки-журналистки помочь ему попросили. Я помогла и сказала: «У тебя хорошая энергия — иди работай!». (Смеется).

— Знаю, вы и с Борисом Ельциным были знакомы, и он даже вам орден вру­чал...

— ...да, Дружбы народов, а еще Гельмут Коль меня знал, и вообще, когда в Германию забирали, по 40 человек меня охраняли, на самых секретных территориях там я бывала. Точно так же в Австрии, правда, там еще и рекламировать компьютер меня заставили...

— Это правда, что вас Ющенко звали лечить?

— Я не пошла.

— А приглашали?

— Да.

— Почему же отказались?

— Потому что они неправильно себя ведут.

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter