Гамлет, принц детский

Юлия ПЯТЕЦКАЯ 7 Октября, 2004 00:00

То, что Шекспира не было, сегодня в истории литературы почти общее место. Под именем актера театра "Глобус" писал то ли лорд Рэтланд, то ли Френсис Бэкон... В любом случае кто-то очень образованный. А вот Гамлет, принц датский, вроде бы существовал. Вначале он назывался Амлет с ударением на последнем слоге и жил в VIІI веке.

История юноши, мстящего за смерть отца, пересказывалась разными, в том числе и неведомыми авторами, пока, наконец, некто под фамилией Шекспир не поставил в ней жирную точку, создав свой шедевр. И это потрясающе. Создавать шедевры на чужом материале не часто получается.

О том, что шекспировский Гамлет не банальная история мести, а литературный образец, догадались только лет через 200 - немецкий писатель Гете заподозрил в принце не мстителя, а мыслителя, а саму пьесу воспринял как философскую и негероическую трагедию.

Но кто сегодня интересуется подобными мелочами, кроме горстки нудных литературоведов? Зато сюжетную канву, пусть и весьма приблизительно, наверняка сможет пересказать не только сносный школьник, но и подсевшая на "Машу Березину" домохозяйка. И пересказать, и даже процитировать что-нибудь вроде: "Быть или не быть?", "Бедный Йорик!", "Не пей вина, Гертруда!". При этом, кто такая Гертруда, кто такой Йорик и почему, собственно, нужно "быть или не быть?", помнят немногие. Так и не должны. Всего ведь не упомнишь.

Гертруда - это мама Гамлета, Йорик - королевский шут, катавший когда-то маленького датского принца у себя на загривке. А сам Гамлет - толстый и далеко не юный (слегка за 30) студент Виттенбергского университета, одного из лучших европейских вузов того времени. Мучаясь от окружающей его мерзостности человеческих отношений, принц прямо или косвенно убивает почти всех родных и близких, погибая сам.

Как у любого гения, сюжет у Шекспира мало что значит. Он играет лишь вспомогательную роль, давая возможность героям высказаться. Поэтому, если старательно пойти по пути гамлетовских приключений, суть которых сводится к тому, что, в общем, все умерли, можно никуда не прийти.

Я это все к чему? Да к тому, что совершенно не представляю, зачем осовременивать тексты, которые в момент создания почти на 200 лет обгоняли свое время, а спустя четыре века после написания продолжают представлять гораздо больший интерес, нежели многое из написанного сегодня.

Если уж интерпретировать Шекспира, то делать это молча. Как Жолдак. Его Гамлет, в перьях и золотой краске, не вызывает протеста, потому что хранит безмолвие. У Штайна Гамлет красноречив, но при этом значительную часть шекспировских монологов и диалогов практически не слышно. А лиц героев практически не видно. Да что там лиц. Целых мизансцен.

Когда Гамлет (Евгений Миронов) убил Полония (Валентин Смирнитский), я догадалась об этом только по реакции королевы Гертруды (Ирина Купченко). Правда, при желании кое-что все-таки можно было разглядеть... Из своего сектора я оценила сверкающие электрогитары Розенкранца и Гильденстерна, как и полуголых девиц, с которыми Гамлет заглушал тоску по невинно убиенному папе. Что же касается самого Гамлета, то, к сожалению, он был виден преимущественно со спины. Поэтому затылок Жени Миронова я запомнила навеки. Теперь могу рисовать его в подарок поклонницам, пожалевшим 600 гривен на билет.

О том, что постановка Штайна - спектакль дорогой именно по причине технической сложности, нас предупреждали. Но трудно было предположить, что постановочное решение окажется настолько концептуальным. Любой замысел легко принять, если понять. А я затрудняюсь объяснить, зачем зрителей тесным кружком посадили на сцене, отгородив глухим занавесом зрительный зал и соорудив посреди сцены то ли боксерский ринг, то ли цирковую арену, где и разворачивается основная часть действа. Основная, потому что время 6т времени герои трагедии сновали в проходах и прятались в разных темных углах несценического пространства.

Надо сказать, это создавало определенные неудобства - как для почтенной публики, вытягивающей шеи, дабы узреть лица кумиров, так и для самих кумиров. Плюс ко всему программки на спектакль не продавались, и три часа зрители играли друг с другом в увлекательную игру, отгадывая, в каком родстве состоят персонажи и в каком родстве с персонажами состоят актеры.

А может, причина регулярных осовременивании литературной классики в том, что людям лень читать оригиналы? 'Особенно молодым. Ну и пусть не читают. Им же хуже. Если чья-то лень распространяется так далёко, то Лаэрт в джинсах (Дмитрий Щербина), Офелия в носках (Елена Захарова) и Клавдий в сером костюме партийного функционера (Александр Феклистов) вряд ли смогут кого-то просветить. Но ведь развлекут!

В принципе, я не против театральных развлечений. Даже если кто-то ржет, когда Гамлет общается с черепом любимого шута. Кроме того, не думаю, что принцу так уж необходимо ходить в кружевах. Вон Любимов с Высоцкого кружева снял, а Шекспира оставил. Но в таких случаях желательно отличать сокола от цапли, публику читающую от нечитающей, а принца с его трагедией от Жени Миронова с его саксофоном. • Кстати, Миронов весьма и весьма отличается от студента Виттенбергского университета. И уж меньше всего похож на отпрыска королевской фамилии. Причем не столько визуально, сколько, увы, личностно. А ведь роли такого ряда обычно определяют актерский потенциал.

В минуты грусти тайной принц датский импровизирует на саксофоне, носит длинный серый плащ, черные брюки и черные ботинки, а любя Офелию, не пренебрегает услугами уличных девок, которые, судя по всему, только разбередили и без того его больную психику.

Наблюдая за сменой декораций в бессмертном произведении, я думала о том, что Гамлет вполне мог бы перезваниваться с друзьями по мобильному, а не только лабать на саксе. "Мой добрый друп так почему же вы не в Виттенберге?" - например, обеспокоено звонит он Горацио (Алексей Зуев). "По склонности к безделью, милый принц", - отвечает тот, поигрывая последней моделью "Нокии".

Вспоминается старый анекдот: "Уясните себе, как дважды два: театр - это храм!!! Так вот, кладу я ее ноги себе на плечи...". Так вот, вновь и вновь кладя ноги на плечи очередному классику, огромная просьба делать это поделикатнее.

Театр не храм, конечно. Но когда поводу спектакля, заслышав подозрительное шуршание у себя за спиной, оборачиваешься и растерянным взглядом натыкаешься на терпеливо ожидающего своего выхода призрака отца Гамлета - с забинтованной головой и поблескивающими в бинтах невидимками, - становится досадно. Из-за этих дурацких невидимок ты переступаешь черту, за которой больше неинтересно. Нельзя актеров хватать за фалды. Дистанция между залом и сценой может полностью отсутствовать только на новогодних елках. И то многое зависит от Деда Мороза.

Петер Штайн, чуть ли не заново переводивший шекспировскую трагедию со староанглийского (ни один из существующих русских переводов немецкого режиссера не устроил), зачем-то попытался перелицевать пронафталиненную, но раритетную вещь из старого сундука. А ведь в некоторых вещах нафталин - это главное. Чтобы моль не сожрала.

В "Гамлете" нафталина столько, что полностью избавиться от шекспировского запаха не удалось. Поэтому кое-что в модной версии, к счастью, выглядело немодным. Могильщик Владимир Этуш, королева Ирина Купченко, Лаэрт... Каким ветром XVII века аристократического юношу в джинсах надуло в штайновскую концепцию, остается только предполагать.

Если же говорить в целом, то этой новой песне о главном не хватало лишь одного - трагедии Гамлета, принца датского. Вернее, трагедия есть, но какая-то детская. Вместо героя, бросающего вызов самой жизни, нам предложили экстравагантную историю зарвавшегося маменькиного сынка. Просто маменька у него была королевой.