«I як напишеш, так уже i буде...»

В середине вечера кто-то прислал записку о том, что «Марусю Чурай» исключили из школьной программы. «Як? Вже?» — удивилась Лина Васильевна. О замечательном чувстве юмора выдающейся украинской поэтессы нынче упоминают нечасто. Как и о ее обаятельной ироничности, магнетичном артистизме, завораживающем красноречии. В многочисленных рецензиях, репортажах и биографиях Лины Костенко, заполонивших интернет, она числится «стойким воином, сражающимся за честь женщины», «рыцарем в железных доспехах», «жертвой советской инквизиции», «одной из наиболее заметных феминисток середины XX века». Вот что меня всегда поражает в отечественной культуре, так это убийственная серьезность и трагический пафос ни к селу ни к городу. Если уж не забетонировать живого человека, так в бронзе с гранитом отлить. «В безсмертi холодно. I холодно в життi. О Боже мiй! Де дiтися поету?!».

«НАМ З ТОБОЮ, ВИДНО, ПО ДОРОЗI, БО IШЛИ Й НIКУДИ НЕ ПРИЙШЛИ»

Насколько я знаю, «Марусю Чурай» пока еще не исключали из школьной программы. Когда я была школьницей, еще не включали. В киевском вузе, где я училась на русского филолога, мы проходили сучасну українську лiтературу, но проходили мимо, и Лину Костенко я открыла для себя совершенно случайно, но не как воина, рыцаря и феминистку, а как автора потрясающих лирических стихов.

Циферблат годинника на розi
Хуртовини снiгом замели...
Нам з тобою, видно, по дорозi,
Бо iшли й нiкуди не прийшли.
Знов тi самi вулицi незрячi
I замету хвиля снiгова.
Нам з тобою легко так, неначе
Вiтер нам пiдказує слова.
Пiдкажи найлагiднiше слово,
Я його слухняно повторю.
Розгуляйся буйно i раптово,
Заглуши усе, що говорю!
Не було нi зустрiчi, нi туги.
Не було пориву i жалю.
Я спокiйна.
Я щаслива з другим.
Я тебе нiтрохи не люблю.
А якщо заплачу i руками
Я торкну ясне твоє чоло, -
Нас не бачать леви бiля брами:
Левам очi снiгом замело.

Год назад, когда в связи со своим юбилеем Лина Васильевна впервые после многолетнего затворничества появилась на публике, у нее начался, на мой взгляд, очень непростой период возвращения к читателю. Костенко ни на миг не уходила из большой литературы, при этом долгие годы не столько вынужденно, сколько сознательно находилась на обочине современных литературных процессов.

Выросло поколение, которое практически не знает о Лине Костенко, из поколения тех, кто ее знал хорошо, многие уже ушли в лучший мир. Слава Богу, остается много тех, которые знают, помнят и ценят, очень много таких, которые знают что-то. Существует еще фантастическая категория поклонников, которые что-то слышали.

Я думаю, в столь бурном читательском море непросто находиться на плаву, плюс у Лины Васильевны ко всем ее регалиям с недавних пор добавился еще один почетный титул: «совесть нации». Сама Костенко по этому поводу высказалась исчерпывающе: когда ее куда-то пригласили с тем, дабы что-то ей как «совести» вручить, она категорически отказалась: «Не пiду. Бо совiсть в мене все ж таки є».

В принципе, назначать кого-нибудь совестью - традиция давняя и типично советская, свидетельствующая о крайнем инфантилизме и косности общества. Несмотря на то что одной совести на всю нацию явно недостаточно, в социуме по-прежнему большой спрос на конкретных ее носителей - ничего удивительного, что конкретные носители у нас регулярно меняются. Зато все время есть с кого спрашивать.

В этот вечер Лину Васильевну спрашивали о многом: и кто виноват? и что делать? Замечательно, да? Сидит битком-набитый Театр Франко, за последние годы не видевший такого ошеломительного переаншлага, и спрашивает у женщины, что ему делать. «От менi цiкаво, чому ви мене зараз про це питаєте?».

Вiкам посивiли вже скронi,
а все про волю не чувать,
Порозпрягали хлопцi коней
та й полягали спочивать.
Чи так їм спиться не погано,
що жоден встати ще не змiг?
Пасуться конi пiд курганом,
чекають вершникiв своїх.

Сегодня она, безусловно, вершник, которого заждались, - каждое ее публичное появление, будь то в Ровно, Харькове или Киеве, сопровождается мощным культурно-общественным резонансом. «Вулкан проснулся», - радуется издатель Лины Костенко Иван Малкович, сама же Лина Васильевна, глядя в притихший зал, где свободные места оставались лишь на люстре, развела руками: «Ну хоч на стадiонах виступай...».

Життя iде, i все без коректур,
А час летить, не стишує галопу.
Давно нема маркiзи Помпадур,
I ми живем уже пiсля Потопу.
Не знаю я, що буде пiсля нас,
В якi природа убереться шати.
Єдиний, хто не втомлюється, - час.
А ми живi, нам треба поспiшати.
Зробити щось, лишити по собi,
А ми, нiчого, - пройдемо, як тiнi,
Щоб тiльки неба очi голубi
Цю землю завжди бачили в цвiтiннi.
Щоб цi лiси не вимерли, як тур,
Щоб цi слова не вичахли, як руди.
Життя iде, i все без коректур,
I як напишеш, так уже i буде.

Лина Васильевна не раз говорила о том, что у поэта не бывает ни карьеры, ни биографии, а «є тiльки доля». Этот образ судьбы, неусыпно держащей поэта на прицеле, настолько емок и содержателен, что к нему, пожалуй, нечего добавить, кроме цитаты из Арсения Тарковского: «Судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке».

«Є ТАКИЙ ВИД САМОТНОСТІ - СИДІТИ ПЕРЕД ТЕЛЕВІЗОРОМ, НЕ ВМИКАЮЧИ СВІТЛА»

«Записки українского самашедшого» называется первый роман в прозе Лины Костенко, презентация которого cостоялась в рамках творческого вечера. Это уже третий тираж, первые два разлетелись в считанные дни. Книга задумывалась как современная литературная параллель знаменитым гоголевским «Запискам сумасшедшего» - истории титулярного советника Поприщина, вообразившего себя испанским королем Фердинандом VIII.

Эти двое сумасшедших действительно чем-то похожи, но если одинокий титулярный советник, изнывая от своей униженности, никчемности и равнодушия окружающих, проваливается в мир болезненных фантазий, то герой книги Костенко - 35-летний семейный киевский программист без имени медленно и печально проваливается в зазеркалье телевизора.

«Часто перед телевiзором сиджу один. Є такий вид самотностi - сидiти перед телевiзором, не вмикаючи свiтла. Втупишся в екран i сидиш. А тобi все розказують, показують - де газ, де сказ, де вiйни, де катастрофи».

Период написания романа значится с 2001-го по 2010-й, хотя событийная хроника, которую ведет программист, завершается Майданом 2004-го, к слову, занимающим сравнительно немного места в 400-страничной книге. Основной корпус текста - литературный пересказ теленовостей, которые, не отрываясь, денно и нощно смотрит главный герой. Во многом из-за того, что телевизор я смотрю приблизительно раз в год, к концу чтения на меня обрушилась смертельная усталость.

Там - клещи, тут - саранча, а повсюду - террористы. Там - вулканы, здесь - землетрясения, а повсюду - эпидемии. Там - цунами, здесь - таращанське тiло, радiацiя, бездарная и бессовестная власть, а повсюду - маньяки, малолетние преступники, войны, порнография, шоу-бизнес, агрессивные вирусы, неизлечимые болезни, падение нравов.

«Атипова пневмонiя крокує свiтом. Косить людей в Китаї, Гонконгу, Сiнгапурi». «Пiдручникiв не вистачає. Книжки шалено дорогi. Та тепер вже й не модно читати. Тепер модно ловити кайф». «Насмiтило людство, обгидилось, накопичило терикони вiдходiв, нiагари смiття. Iнфекцiї пурхають, як горобцi. То в Чернiвцях дiти полисiли. То в селi Вербка понепритомнiли». «Людям не те що позакладало вуха - людям позакладало душi». «В Українi оголошено траур. У Бангладеш вибух. У Венесуелi вибух. Береги Галiсiї усе ще очищають вiд мазуту». «Увiмкнув новини, а воно те ж саме й те ж саме».

В общем, сидит взрослый и дееспособный человек перед ящиком, вмикає-вимикає новини и обличает намусорившее людство. «Чому до влади дорвалися шахраї i невiгласи? Чому все купується i продається? Чому домiнує жлобство на державному рiвнi? Чому все це називається - демократiя, народовладдя?». Зудит и зудит, словно осенняя муха, бьющаяся в мутное стекло. Що «у суспiльствi ретроградна амнезiя», що «ми можемо втратити Україну i вже майже її втрачаємо», що «дiйснiсть, у який ми живемо, патологiчна», що «колись Довженко написав «Україна в огнi», а тепер настав час писали «Україна в багнi», що «сексуальнiсть - прерогатива шльондр».

Какие-то заявления совсем уж странно слышать от 35-летнего мужчины, кроме того, я не совсем понимаю, чому саме тепер настав час «України в багнi»? Раньше что, лучше было? Когда именно? Когда именно у власти пребывали олимпийские боги, рыцари и интеллигенты, которых к власти привел сознательный выбор гражданского общества?

«ОТ I НАСТАВ НАШ ДЕНЬ ГНIВУ.

ЛIНIЮ ОБОРОНИ ТРИМАЮТЬ ЖИВI»

Как показывает исторический опыт, Украина всегда находилась в поразительном гомеостазисе, который лучше всего отражает первая строчка ее национального гимна: «Ще не вмерла». Что же касается действительности, то она ничуть не более патологична, чем три тысячи лет назад.

Мир все так же стремителен, яростен и изменчив. Ночь длинных ножей сменяют иерусалимские, нью-йоркские и московские теракты, чуму и черную оспу - атипичная пневмония и калифорнийский грипп, костры инквизиции - печи Аушвица, охотников на ведьм - банды светлых пастырей, а желтых вождей - вожди отфотошопленные. Этот незыблемый онтологический закон в пределах земного существования постичь трудно. Но есть и другой закон, зафиксированный, правда, не в телевизоре, а в одной познавательной книжке: «И Свет во Тьме светит. И Тьма не объяла Его».

«Ти можеш про iнше? - спитала дружина». - «Можу. В день виборiв президента Росiї у Москвi згорiв Манеж. У центрi Багдада обстрiляно два готелi». - «А зовсiм про iнше?» - «Тепер зовсiм iншого не буває». - «Нi, буває. У московському зоопарку народилося тигреня з блакитними очима. У Варшавi в королiвському замку виставка Рембрандта».

Где-то с середины романа я упорно принялась мечтать, чтобы супруга программиста швырнула наконец в недреманное око телеэкрана пульт дистанционного управления, с появлением которого в каждый дом пришел ежедневный апокалипсис. Это произошло, хотя и на самой последней странице.

«Всi задоволенi, всi усмiхаються, i влада, i опозицiя, кожен вважає це своєю перемогою, - то за що ж ми стояли на Майданi?! Вчора, побачивши цi усмiхненi лиця, дружина шпурнула пульт телевiзора. Ми нiкуди не пiдемо з Майдану. Ми будемо стояти тут до кiнця. Бо це не їхня перемога, це наша. От i настав наш День Гнiву. Лiнiю оборони тримають живi».

Сейчас, зимой 2011-го, финальный аккорд про День Гнiву звучит так призывно, ностальгично и трогательно, что, дабы не расплакаться, я немедленно заглянула в «Записки сумасшедшего» Николая Гоголя.

«Сегодняшний день - есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. В департамент не ходил. Большею частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter