Каша из топора

«Работалось хорошо. Галан набрасывал заключительные строки очерка — его лебединой песни: «...исход битвы в западноукраинских областях решен, но битва продолжается. На этот раз — битва за урожай, за досрочное выполнение производственных планов, за дальнейший подъем культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается еще под ногами. Однако жизнь, чудесная советская жизнь победоносно шагает вперед и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы, и боевая слава будут символизировать только одно: величие освобожденного человека...». В прихожей раздался звонок.

Из кухни к двери подошла домашняя работница Евстафия Довгун и спросила:

— Кто там?

— Мы до писателя! Он дома?

Услышав знакомый голос Лукашевича, Довгун открыла дверь.

— Писатель дома? — переспросил Лукашевич.

— Дома, дома, заходите! — сказала Довгун, пропуская Лукашевича и Стахура в прихожую.

Открылась дверь комнаты, в которой работал писатель, и на пороге ее появился Галан в серой полосатой пижаме и в комнатных туфлях на войлочной подошве. Радостный оттого, что заказанный ему очерк закончен, узнавая Лукашевича, Галан сказал приветливо:

— А, это вы, хлопцы? Заходьте...

Посетители вошли, и Лукашевич сел на предложенный ему стул справа от писателя, а Стахур намеренно задержался сзади.

— Снова неприятности у нас в институте, — поспешно заговорил Илларий Лукашевич.

— Какие именно? — спросил Галан и задумался.

---

---

Лукашевич подмигнул Стахуру. По этому сигналу тот мгновенно выхватил из-за пояса топор и лезвием стал наносить один за другим удары по голове писателя. Сразу же, потеряв сознание, Галан упал со стула на пол. В это время Довгун начала уборку в кабинете Галана — Илларий Лукашевич бросился туда. «Ко мне с пистолетом в руках подбежал Лукашевич, — показала на суде Евстафия Довгун, — и приказал молчать, отвел меня от окна к дивану, стоявшему возле печки. (Тем временем Стахур, убедившись, что Галан убит, швырнул на пол окровавленный топор, снял с себя окровавленный плащ и тоже бросил его на пол. — В. Б.). Вслед за Лукашевичем в кабинет вбежал Стахур. Лукашевич спросил у меня, нет ли в доме веревки? Я ответила, что веревки нет. Тогда Стахур оторвал от телефонного аппарата шнур, которым они связали мне ноги и отведенные назад руки. Затем Лукашевич нашел на диване носок жены Галана и закрыл мне этим носком рот и тоже завязал его шнуром. Стахур, держа в одной руке пистолет, помогал Лукашевичу. Помню, Лукашевич открыл ящик письменного стола, на котором стоял телефонный аппарат, порылся и что-то оттуда взял.

Когда мне завязывали рот, у двери кто-то позвонил. Лукашевич и Стахур насторожились. Они начали торопиться. Когда они уже собрались, Лукашевич строго меня предупредил, чтобы я не кричала и в течение часа из квартиры не выходила и никому о них не говорила, иначе буду убита. Как только они ушли, я начала ворочаться, двигать ногами. Мне удалось освободить от шнура ноги, снять с головы шнур и вынуть изо рта носок. Выбежав из комнаты в переднюю, через открытую дверь, ведущую в рабочий кабинет писателя, я увидела там лежащего на полу окровавленного Галана. После этого я выбежала в коридор и, спускаясь вниз по лестнице, начала кричать...».

Таковы факты страшного злодеяния — убийства писателя-коммуниста Ярослава Галана, вскрытые во время следствия и судебных заседаний. Но прежде чем были вскрыты факты, прежде чем были найдены главные виновники злодеяния, понадобились многие месяцы напряженной, филигранной, удивительно сложной работы органов государственной безопасности. В результате их усилий был вскрыт лик изуверского мира, в единоборство с которым еще в 20-е годы смело вступил писатель Ярослав Александрович Галан...».

Это фрагмент из книги лауреата Сталинской премии Владимира Беляева «Я обвиняю!», которая, как следует из аннотации, «глубоко злободневна, ибо и по сей день осевшие на Западе буржуазные националисты с помощью униатских церковников плетут сети заговора против украинского народа». Рассчитана на широкий круг читателей. Книгу Беляева и сегодня можно легко найти в сети, прочесть онлайн и даже купить в интернет-магази­не. Как и другие его шедевры, в частности бестселлер о Ярославе Галане из серии «Жизнь замечательных людей», в которой автор тоже много места уделил зверскому убийству пи­сателя-коммуниста. Бандеровские зверства вообще были одной из любимых тем Беляева.

В момент расстрела Анички Галан сидел в тюрьме и до конца дней пытался что-то узнать о судьбе первой жены

Юрий Нагибин в своем «Дневнике» вспо­минал о Беляеве как о «темнейшем человеке», без конца и без повода рассказывающем о злодеяниях украинских националистов даже случайным знакомым. Как они резали, жгли, ослепляли, кромсали, распинали на березах... Будущего лауреата Сталинской премии в 1936-м арестовали за контрреволюционную деятельность (мать и приемного отца расстреляли), а потом не­ожиданно выпустили, после чего он всем сердцем воз­любил партию и госбезопасность, и, как следствие, сделал головокружительную карьеру. Много писал о дружбе народов, заре коммунизма, зверствах националистов, издавался миллионными тиражами, был бдителен и помогал изобличать вездесущих врагов и шпионов. Выходил сухим и незапятнанным из любой мутной воды. Отделался строгачом по партийной линии даже после того, как стрелял в жену львовского профессора, отказавшую ему в ласке, пока муж бегал за спиртным. Жена профессора до конца дней осталась хромой, а Беляев — выдающимся советским писателем.

К слову, домработница Галана Евстахия Довгун была двоюродной сестрой домработницы Беляева, они поддерживали тесные отношения и часто встречались в квартире Ярослава Александ­ровича, куда неоднократно приходил один из убийц 18-летний Иларий Лукашевич — студент Львовского сельскохозяйст­венного института. Чу­дом уце­левшую Довгун допросят в первый же день — сперва как подозреваемую, затем как сви­детельницу, она подробно обо всем расскажет. Что мужчин, совершивших убийство, она видела до этого в доме Галана раз семь. Потом вспомнит, что четыре, потом — два. Затем выяснится, что одного из убийц она видела впервые, мужчины превратятся в «молодых людей», а блондин — в брюнета.

Илария Лукашевича взяли на третий день после убийства на скамейке возле львовской клиники — там работала медсестрой его тетя, сестра отца — Мария Модестовна. Она тоже пройдет по делу Галана, ей дадут 10 лет как соучастнице. Другая тетя Лукашевича Галина Левицкая умрет в тюремном стационаре, не дождавшись окончания следствия. Отец Илария Денис Модестович получит 25, отсидит, выйдет и будет молчать до конца дней. Мать Софию Мелентьевну с пятью малолетними детьми (млад­шей дочери на момент ареста сыновей и мужа было четыре года, всего в семье воспитывалось восемь детей) вышлют из деревни в Хабаровский край. Имущество полностью конфискуют, дом отойдет колхозу. Иларий же во всем сознается на первом допросе, полтора года проведет в тюрьме, в марте 1951-го его расстреляют вместе с двумя братьями — Мироном и Александром. Невеста Мирона Любовь Зрада получит 10 лет (такой же срок дадут и ее матери) — доказательст­вом их вины станет снимок, где Люба изо­бражена с возлюбленным, у которого в руках топор (парень ремонтировал лавку).

К высшей мере вместе с Лукашевичами приговорят и их подельника Чмиля Тома Томовича, который в убийстве писателя не­посредственно не участвовал, как и двое братьев Илария, но планировал и был за­ме­шан в националистической антисоветской деятельности. Перед вынесением приговора преступники последний раз раскаются в своих злодействах и будут просить смягчить им наказание, принимая во внимание их юный возраст, чистосердечное признание и активное содействие следствию. Учитывая, что к последнему, пятому тому, дела Илария Лукашевича, которое хранится в киевском гос­архиве СБУ и которое я прочла дважды, подшиты четыре бумажки — «Приговор приведен в исполнение», самый гуманный суд просьбам подсудимых не внял.

---

---

К сожалению, у меня нет фотографии, на которой трехлетний Иларий Лукашевич запечатлен на коленях у Ярослава Галана, — она, безусловно, придает дополнительное измерение всей этой чудовищной истории преступления и наказания. О том, что такой снимок существует, стало известно от писательницы Ольги Дучиминской, которая в 1934 году предложила старшему Лукашевичу принять у себя коммунистического подпольщика, находившегося под надзором полиции. Тогда Галан гостил у Лукашевичей не­сколько недель, то есть был хорошо знаком с этой семьей задолго до своего убийства.

---

---

Ярослав Александрович Галан родился в Дынуве (бывшая территория Австро-Венгрии) в семье служащих, учился в Венском и Краковском университетах, Высшем торговом училище в Триесте. В годы студенчества приобщился к левому движению, в 1924-м вступил в Коммунистическую партию Западной Украины (она тогда не входила в состав СССР), преподавал польскую словесность, как коммунист и активист прокоммунистической организации «Горно» был лишен права преподавания, в 1935-м получил отказ в советском гражданстве, которого всячески добивался.

Зато в 1932-м удалось выехать в УССР и поступить в Харьковский мединститут его жене Анне Герник. В 1937-м ее, студентку второго курса, расстреляли «как убежденную националистку и фашистку за шпионскую и контрреволюционную деятельность». Ее супруг Ярослав Галан проходил по делу как польский агент львовской дефензивы и член контрреволюционной фашистской организации «УВО-ОУН», и основным аргументом в пользу шпионства Анны Герник стали письма мужа. Их переписка была изъята при единственном обыске квартиры Анны («13 личных писем, 16 разных справок и четыре фотографии»), а в уголовном деле сказано, что «о результатах своей контрреволюционной работы на Украине она информировала Галана Ярослава условными письмами. Кроме того, сообщала ему именно таким путем ряд шпионских ведомостей...».

В момент расстрела Анички Галан тоже сидел в тюрьме, только польской, а после выхода и получения советского гражданства вплоть до своей гибели пытался что-то узнать о судьбе первой жены (в начале 40-х он женился на Марии Кротковой). Сохранились его ходатайства в прокуратуру УССР и СССР, в которых он просил опротестовать приговор об осуждении Галан Анны, чей «арест был явным недоразумением при случайном стечении обстоятельств».

«Сотрудничал с НКВД и даже деньги брал»

Надо сказать, закрепившийся в массовом сознании образ советского писателя, публициста, драматурга, сталинского любимца, отдавшего жизнь за народное счастье и павшего от рук украинских националистов, с реальным человеком соотносится приблизительно так же, как тот образ, который пытаются создать Галану сегодня, — «агент НКВД, стукач, москвофил, партийный приспособленец». И его восхвалители, и его хулители действуют поразительно слаженно, типично и одинаково. Та же риторика, аргументация, азарт и безапелляционность.

«Убивший Галана Михаил Стахур, для которого это преступление было условием вступления в ОУН, на судебном процессе сказал, что Галан и его слово были страшны Ватикану. Но и заказчикам, и их побратимам-оуновцам он и после смерти внушал страх. Поэтому ныне в Западной Украине повсеместно прилагаются усилия, чтобы убить его еще раз». (Владислав Чубенко, «Ярослава Галана убивают снова»).

«Возьмите, например, дело писателя Ярослава Галана. Он был изначально искренний коммунист-москвофил, подонок, сотрудничал с НКВД и деньги брал, а после войны стал главным специалистом по «борьбе с украинским национализмом». И когда он вышел из-под контроля, перестал быть нужным, его, словно тряпичную куклу, отыгравшую свою роль, сбросили с руки: гуцульским топором по голове. Смотрите: жертва украинских националистов, зверства бандеровцев!». (Из интервью Оксаны Забужко интернет-изданию «ГОРДОН»).

---

---

Почетный работник органов украинской госбезопасности, ныне покойный Владислав Чубенко, вероятно, мог бы пролить свет на убийство Галана, но предпочитал рассказывать то же, что и писатель Беляев, и другие почетные работники и публицис­ты. А у Забужко, безусловно, масса причин плохо относиться к москвофилу, коммунисту и ярому противнику национальной сегрегации, но москвофильство и партийное членство (Галан, кстати, так и не вступил в КПСС), на мой взгляд, недостаточный аргумент для таких серьезных обвинений, как «агент НКВД». Партийное членство вообще не аргумент, и Оксане ли Стефановне об этом не знать.

Столько всего изменилось, но мы удивительным образом продолжаем жить во времена, когда слова вполне достаточно, чтобы приговорить человека к чему угодно. В киевском госархиве СБУ хранится лишь дело Илария Лукашевича, дела второго убийцы — Михаила Стахура, которого вместе с 25 фигурантами вынесли в отдельное производство, там нет, и где оно может находиться, работники госархива не знают, как и о том, существует ли дело самого Ярослава Галана. Так откуда же сведения? Компромат? Чем, в конце концов, вызвана подобная категоричность и на чем основаны обвинения («даже деньги брал»)?

Журналисты в своих сенсационных рас­сле­дованиях часто отмечают, что «Сталин очень любил Галана», поэтому, дескать, так проникся его трагической гибелью, что бросил лучшие силы для поиска убийц. Ну, Сталин много кого любил. Кирова, например. Вообще, сенсационных рас­сле­до­ва­ний, связанных с этим убийством, столько, что тайна смерти Галана по количеству написанного может сравниться с тайной жизни и смерти Шекспира. Но если вся многовековая шекспириада, какой бы откровенно вульгарной ни была, в самом худшем случае относится к разряду развлекательной беллет­ристики, то галаниана в подавляющем большинстве случаев — историческая фаль­шивка, за которой стоят не только увлекательные мистификации и детективный сюжет, но и массовая человеческая гибель. И вранья тут наворочено столько, что Шекспир бы плакал. Причем вранья со всех сторон. Куда ни кинь — всюду клин. С одной стороны — подонок и агент НКВД, с другой — жертва бандеровских зверств.

«Папа Пий XII отлучил меня от церкви. Отлучил, как отлучают теленка от коровы. Без предупреждения»

В начало каждого тома дела Лукашевича, с которым я работала, вложен листочек, где человек, хотя бы просматривающий дело, должен оставить о себе сведения — ФИО, мес­то работы, должность, дата, подпись. Судя по оставленным сведе­ниям, журналис­ты не особенно этим делом интересовались — в основном следователи, прокуратура, работники архива. Такой вот повышенный интерес к историческому прошлому...

Галан, конечно, был дитя своего времени, вполне искренний в своих заблуждениях и умело закрывавший глаза на то, что чересчур сильно не вписывалось в картину мира, которую бы ему хотелось видеть. Плюс многое из того, о чем мы знаем сегодня, Ярославу Александ­ровичу было просто неизвестно. Он, грубо говоря, не дожил до XX съезда, оттепели и последовавших за этим разоблачений сталинского тер­­рора. И нам из 2016 года легко его клеймить и приговаривать.

Ярослав Александрович был че­ло­веком популярным, которого с интересом читали даже его недоброжелатели. Легкое перо, особый стиль, эрудиция, чувст­во юмора — нетипичный набор качеств для советского публициста тех вре­мен. «13 ию­ля 1949 года в моей жизни произошло знаменательное событие: папа Пий XII отлучил меня от церкви. Отлучил, как отлучают теленка от коровы. Без предупреждения».

Не знаю, читал ли Галана Папа Римский, но советская пропаганда сделала все, чтобы в массовом сознании намертво закрепилось, что выдающегося советского писателя убили бандеровцы и Ватикан. Галан был известным антиклерикалом и борцом с католической церковью, погиб вскоре после выхода своей статьи «Плюю на Папу!», и в его деле, кроме бан­деровского следа, сразу же появился и ватиканский след. Многие до сих пор думают, что Пий XII действительно специальным указом отлучил от церкви советского атеис­та. Видимо, на тот случай, если он вдруг передумает быть атеистом.

На самом деле, своим памфлетом Галан иронизировал над декреталией Пия ХII от 1 июля 1949 года, в которой объявлялось об отлучении тех, кто собирается на выборах голосовать за коммунистов, и эта декреталия сохраняет свою силу по сей день. В общем, такой же ватиканский след, как и гуцульский топорик.

Кстати, о пресловутом топорике. Его еще называют «гуцульской валашкой». Это топор-посох с топорищем длиной метр (бы­вает и длиннее), небольшим, но довольно увесистым лезвием. Если бы убийцы орудовали такой валашкой, то покромсали бы на куски писателя вместе с его рабочим столом и стулом.

О том, что Галана зарубили гуцульским топориком, Сталину сообщил Хрущев, который намеренно подчеркнул националис­тический характер преступления. Никита Сергеевич был человеком малограмотным, но дело свое знал добре, а УССР к тому моменту являлась единственной союзной республикой, где для борьбы с национализмом сформировали специальный внутренний отдел. Специальные внутренние отделы 100 раз переформировались, архивы давно открыты, но чушь про гуцульский топорик живуча, как платье Керенского.

В деле Лукашевича «гуцульский топорик» не упоминается, только обычный. Но какой именно из обычных, тоже непонятно. Есть единственная фотография некоего то­порика, под которым краткое экспертное заключение о том, что «топорик, предъявленный в качестве образца, не соответст­вует установленному образцу». Есть заклю­чение, что группу крови, обнаруженную на топорике, определить не удалось, так как прошло много времени. Отпечатки пальцев тоже не сняли. Следы обуви не идентифицировали. Вообще, убийцы столько после себя оставили, включая живую свидетельницу, и так старались сделать все возможное, чтобы максимально помочь следст­вию еще в момент преступления, что остается лишь удивляться организационным способностям главарей ОУН, которые долго замышляли и планировали этот «подлый террористический акт».

---

---

За исполнителями Иларием Лукашевичем и Михаилом Стахуром стоят ведь матерые бандеровские вожаки, в частности куратор преступления — проводник ОУН Роман Щепанский по прозвищу Буй-Тур, которого будут ловить почти пять лет и таки пой­мают. Из одних источников следует, что Ще­панского убили во время облавы в 1953-м, из других — что судили и расстреляли в 1955-м. Зато медэксперт подтвердил, что группа крови на одежде Галана соответствует Галану. Ну хоть какая-то ясность.

К архивному пятитомнику дела Лукашевича приложены две фотографии с места преступления. На одной — писатель лежит ничком, под животом темное пятно, головы не видно, зато хорошо видно туловище, полосатая пижамная куртка и темные брюки (это вообще единственное существующее фото убитого Галана). На второй — стол с пустой пепельницей и телефоном. Есть еще план квартиры. Я не работник СБУ, правоохранительных органов, не юрист. Мне сложно судить, но, дважды прочтя дело Лукашевича и изучив всю возможную информацию по убийству Галана, я сейчас не могу даже точно сказать, как он был убит. Как и чем. Там, конечно, есть заключение медэксперта «11 ран на голове, 10 из которых оказались смертельны...». Ну так там и показания свидетельницы Довгун есть, которая со связанными руками и ногами умудрилась достать кляп изо рта. И показания отца Дениса Лукашевича, который «с юных лет вос­питывал своих сыновей в националистическом духе». В этом деле столько всего невероятного, что, прочтя его, я верю лишь в то, что «приговор приведен в исполнение».

«Мои отношения с бандитами складывались хорошо, и я продолжал заниматься преступной деятельностью»

Ярослав Александрович жил на улице Гвардейской в доме, взятом на госохрану. Собственно, это было единственное место, где Галана охраняли. В остальных же местах писатель, который вел активную общественную жизнь и любил длительные пешие прогулки, находился без охраны. Для его физического устранения существовала масса возможностей, но хитроумные преступники решили устранить его в его же квартире. И орудие преступления выбрали подходящее, и, кроме домработницы, которая в момент убийства, убирала в кабинете Галана, встретили еще двух соседок на лестнице. А потом, залив все кровью, бросили рядом с убитым топорик, плащ, связали Евстахию Довгун и, даже не вымыв руки, вышли в белый день, в людный Львов и разошлись по своим делам, не попавшись на глаза ни милиционеру, ни даже случайному прохожему. А через три дня один из убийц пришел в поликлинику, чтобы замести следы. Странно, что не прямо в следственный отдел.

Окровавленный плащ преступника — важ­ная улика, но о ней в деле ни слова — ни чья там кровь, ни чьи отпечатки... Чьи следы обуви на полу? Илария Лукашевича, взятого возле медицинской клиники, даже не осмотрел тюремный врач. С другой стороны, следствие же, как заметил писатель Беляев, велось «филигранно». 18-летний преступник во всем сознался на первом допросе, который длился сутки, «с перерывом на обед и отдых».

---

Протоколы допросов — тот еще Оруэлл. Читаешь и не можешь поверить, что все это всерьез, на самом деле. Что можно каллиграфическим почерком записать суточный допрос (многие протоколы написаны от руки, иногда карандашом), на котором убежденный националист не только во всем сознается, раскается, но и предоставит следствию массу полезной информации. Что дети с легкостью будут сдавать родителей, родители — детей. «Все, что я знал о преступной деятельности своих сыновей, я рассказал. Возможно, что-то было упущено, но я постараюсь вспомнить и показать на следующем допросе». «Безусловно, мое националистическое мировоззрение и мои преступные взгляды сформировались под влиянием воспитания, полученного в доме моего отца». Что все проходящие по делу националисты пол­тора года следствия будут разговаривать языком сталинских передовиц, не проронив ни одного украинского слова. Единственное украинское слово, попадавшееся мне в протоколах, — подпись одного из приговоренных к высшей мере — «Чміль».

Из протокола допроса Дениса Лукашевича.

«Вопрос: Антисоветские убеждения ваших сыновей сформировались не без вашего участия? Не так ли?

Ответ: Безусловно. Будучи сам священником греко-католической церкви, националистически настроенный, я в таком же духе воспитывал своих сыновей. Я был знаком со Степаном и Александром Бандерами».

Из протокола допроса Александра Лукашевича.

«Я с малых лет воспитывался в националистическом духе, а с воссоединением западных земель Украины с УССР — в духе ненависти к Советскому Союзу. Мой отец, будучи униатским священником, являлся националистом, слепо преклонялся перед реакционным Ватиканом и негативно относился ко всем мероприятиям Советской власти. Характерно, что накануне бегства немцев из Украины отец, не желая оставаться на освобожденной советскими войсками территории, забрал всю семью и пытался бежать с немцами, но безуспешно, поскольку этому помешало быстрое продвижение частей Советской Армии».

Из протокола допроса Илария Лукашевича.

«Бандит «Стефко» неоднократно в моем присутствии говорил о том, что в своей борьбе против советской власти украинское националистическое подполье должно ориентироваться на Америку и что скоро будет война Америки и СССР, в результате которой Украина получит свою самостоятельность». «Мои отношения с бандитами складывались хорошо, и я продолжал заниматься преступной деятельностью». «Среди переданных Ольгой Дучиминской книг было много антисоветской литературы, я помню националистическую книжонку Крипякевича «Малая история Украины».

Профессор Львовского университета, ака­демик Академии наук УССР Иван Петрович Крипякевич занимался Украиной периода феодализма, историей войны под предводительст­вом Богдана Хмельницкого, скончался в 1967-м. Вероятно, часть украинской интеллигенции не тронули, потому что и так не справлялись с количеством подследст­венных и объемами судебных дел. Брали же целыми селами. По делу об убийстве Галана прошел даже односельчанин Лукашевичей, бывший деревенский староста Пясецкий.

А у Ольги Дучиминской, находившейся под колпаком спец­органов в связи с ее националистическим прошлым и скры­ваемым антисоветским настоящим, в 1945-м вышла повесть «Еті» — о геноци­де евреев. Книга очень не понравилась властям, писательнице поставили на вид ее историческое не­ве­жество и предложили написать об украинских националистах, которые во время войны уничтожали евреев, а также убивали и грабили других советских граждан. Она отказалась. 22 ноября 1949-го 66-летнюю Дучиминскую арестуют как причастную к убийству Ярослава Галана, она проведет полтора года в тюрьме, в мае 1951-го военный трибунал приговорит ее к 25 годам лагерных работ. «Вы думаете, я доживу до освобождения?» — рассмеется она во время оглашения приговора.

---

---

Ольга Васильевна прожила 105 лет. Пос­ле возвращения из Сибири скиталась по чужим квартирам, последние 10 лет жила в Ивано-Франковске у двоюродной сестры Степана Бандеры Мирославы Антонович, вместе с которой отбывала советскую каторгу. Реабилитирована посмертно — в ноябре 1992-го.

«Талантливый публицист, в прошлом прогрессивный писатель»

Илария Лукашевича, знавшего Галана с детства, неспроста выбрали на роль убийцы — он идеально для нее подходил. Его часто видели в писательском доме разные люди, которые потом подтверждали это на допросах, когда им показывали фотографию убийцы; он неспособен был оказать сопротивление; он был знаком с представителями украинской интеллигенции; он сын священника, получивший определенное воспитание, — при обыске в доме Лукашевичей были изъяты вещдоки, обличающие их преступную деятельность: пачка листовок «К братьям украинцам!», «Студенты Украины, служите родному народу, боритесь за его права!» и «националистический флажок желто-голубого цвета». Через семью Лукашевичей можно было выйти на других врагов советской власти, которых не успевали ловить и обезвреживать. Громили украинское подполье, душили в зародыше любые проявления национального сознания, и с убийством Галана началась финальная фаза, которая окончательно завершится через 10 лет, после убийства Степана Бандеры в Мюнхене в 1959-м. В 70-е в Киеве на нервной почве даже националистические желто-голубые трамваи перекрасят в красно-желтые.

К 1949-му году Ярослав Галан уже вышел из фавора — и как прозаик, и как драматург, и как острый публицист, и как общественный деятель. Он стал заметно утомлять партийное начальство, отношения с которым у писателя и раньше складывались непросто. Галан в принципе был человеком не очень руководимым и подконтрольным, позволял себе много непозволительного, критиковал городские влас­ти Львова и большевистские перегибы в целом. В нем крайне нуждались как в тогдашнем лидере мнений, видевшем дальнейший прогресс и расцвет Украины только в дружной семье народов СССР, он официально был признан и увенчан, но его пьесы «Под Золотым орлом», «Любовь на рассвете» и «Вероника» после продолжительной борьбы автора все равно запретила цензура, его статьи стали возвращать, его сняли с должности корреспондента «Радянської України». Он называл Главлит СССР «Комитетом по расправе с искусством», все чаще и чаще возмущался тотальной русификацией Западной Украины, а выступая на одной из сессий Львовского горсовета, заявил, что «большевики засрали Львов».

Из письма Ярослава Галана Агитпропу ЦК КП(б)У, 11 сентября 1949 года: «При­ходится, к сожалению, констатировать, что во Львовском университете преподаватели юридического, физико-математического и геологического факультетов читают свои лекции преимущественно на русском языке. Украинский язык исчез полностью с киноафиш, теперь он исчезает и с трамвайных вагонов (новые маршруты выписываются на русском языке или русском правописании — «Высокий замок», «Снопкив»). На первый взгляд, может казаться, что это мелочи, однако эти мелочи тоже делают политику».

Выписка из докладной записки литературного критика Г. Пархоменко в ЦК КП(б)У 15 декабря 1947 года. «Ярослав Галан — талантливый публицист, в прошлом прогрессивный писатель. Наиболее передовой среди беспартийных (местных) писателей и теперь. Но заражен западноевропейским буржуазным «духом». Советских людей уважает мало. Считает их не­достаточно цивилизованными. Но это — в душе. Политику партии в общих чертах принимает, но в Западной Украине, по его мнению, партия делает большие ошибки в отношении крестьянства. Эти ошибки Галан относит на счет обкома КП(б)У, органов МВД и советской власти на местах. В Москву — верит. В партию вступать не хочет (ему советовали), будучи индивидуалистом, а также ради сохранения свободы рук и свободы мысли и слова. Он считает, что если он вступит в партию — он все это потеряет».

Выписка из «докладной записки о состоянии идеологической работы в партийной организации львовской области» 1946-1947 гг. «Писатель Галан в одной из бесед возмущался по поводу требований, которые мы ставим перед писателями. Он заявил: «Как вы можете требовать от писателей, когда Львов, в сравнении с 1939 годом, пришел в упадок, нет воды, перебои в освещении, плохо работает трамвай, Львов загрязнен» и т. д. Обвинения писателя справедливы, но такой писатель всегда будет ориентироваться на отсталых людей, никогда не найдет главного, не разберется в происходящих событиях, а это ведь лучшие писатели Львова».

В ситуации с Галаном меня неизменно поражает один момент. Его убийство, с каких бы сторон его не рассматривали, всег­да преподносится как локальный прецедент. При том, что в советской культуре, особенно сталинских времен, ничего локального и автономного не было и быть не могло. Всех со всеми связывали видимые и невидимые нити, видимые и невидимые звенья, и смерть Галана тоже являлась звеном гигантской цепи.

«Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе»

1949-й год, в котором страна с размахом отмечала 70-летие Сталина, оказался не хуже прочих и выдался крайне урожайным для культуры на аресты, ссылки и казни. Уже в самом начале, 22 января, арестовали поэта Льва Квитко, изъяв у него при обыске всю библиотеку и рукописи (расстреляют Квитко в октябре 1952-го). В этом же январе началась борьба с «антипатриотическими критиками-космополитами», всего за несколько месяцев в «Литературной газете» вышли статьи: «Политическое лицо критика Юзовского», «Двурушник Борщаговский», «Буржуазный националист Альтман», «Враг советской культуры Гурвич», «Разоблаченный клеветник Малюгин», «Эстетствующий антипатриот Варшавский», «Политический хамелеон Холодов (Меерович)». В октябре убьют Галана и начнут брать украинских националистов, замешанных в антисоветском терроре, в ноябре в четвертый раз арестуют сына Анны Ахматовой Льва Гумилева — «за принадлежность к антисоветской группе и террористическую деятельность», в декабре — любимую женщину Бориса Пастернака Ольгу Ивинскую — «за антисоветскую агитацию и близость к лицам, подозреваемым в шпионаже».

Почти за год до убийства Ярослава Галана, 13 января 1948-го, в Минске «попал под машину» известный советский театральный режиссер, лауреат Сталинской премии Соломон Михоэлс — в столицу Белоруссии он был якобы командирован Комитетом по Сталинским премиям. Михоэлс пережил страшные чистки 30-х, в его Московском еврейском театре Лесь Степанович Курбас ставил перед Соловками свой последний спектакль на воле — шекспировского «Короля Лира»: «Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе...». Сталин очень любил и ценил Михоэлса, поэтому организацией его убийства занимался лично, курируя целый аппарат МГБ, после чего началось громкое расследование, тысячу раз проверенный следователь прокуратуры Лев Шейнин был показательно арестован за недопустимые промахи и перегибы.

Из людей, близко знавших Михоэлса, в ДТП с грузовиком не верил никто. Но правда о том, что режиссера убили на его даче, привезли в Минск тело, инсценировали покушение, завели дело и для блезира даже арестовали Шейнина, была известна немногим и тщательно скрывалась. С Михоэлсом, как и чуть позже с Галаном, требовался запоминающийся и громкий процесс. Соломон Михоэлс являлся главой Антифашистского еврейского комитета, и именно это стало ключевым моментом. Именно в это время появилась частушка «Чтоб не прослыть антисемитом, жида зови космополитом». Именно после убийства Михоэлса начнутся неприкрытые гонения на евреев, Московский еврейский театр закроют, Антифашистский еврейский комитет ликвидируют, а главных зло­умышленников расстреляют. Дело Антифашистского комитета — случай, кстати, довольно редкий в истории советской юриспруденции — почти все обвиняемые на суде отказались от показаний, заявив, что оговорили себя и друг друга под пытками. Но приговор все равно привели в исполнение.

В 1948-м, после убийства Михоэлса, Сталин плотно взялся за евреев, планируя в кратчайшие сроки окончательно решить их вопрос в СССР, после убийства Галана — приступил к окончательному решению вопроса украинского. И процессы над безродными космополитами и украинскими националистами шли параллельно. Грузовик Михоэлса из того же ряда, что и гуцульский топорик Галана. Эти адские инсценировки замышлялись в одних и тех же канцеляриях, реализовывались по одним и тем же сценариям, кроились по одним и тем же лекалам и были выгодны со всех сторон. Во-первых, устранялись не слишком лояльные советской власти и вышедшие из-под жесткого партийного контроля деятели культуры, во-вторых, страна ужасалась зверствам бандеровцев и космополитов, в-третьих, наблюдала за процессами над палачами, в-четвертых, с чувством глубокого удовлетворения констатировала филигранную работу органов госбезопасности. Сталин продолжал свой социальный эксперимент с чудесами антиселекции, пытаясь создать гомогенную сверхдержаву, где у всех народов была бы одна мать-Родина с центром в Москве и один отец — самый добрый, самый мудрый и самый человечный из людей.

«Я Галана не убивал, мы так не договаривались»

Кто-то из журналистов отмечал, что в деле Галана очень много темных мест и несуразностей, но вряд ли оно было полностью сфабриковано Сталиным. Дескать, зачем нужно было пять лет искать убийц, если организаторы преступления и так это знали. Кто убил Галана, достоверно мог бы рассказать только сам Галан, а пять лет не убийц искали, а громили украинскую ин­тел­лигенцию, студенчество и добивали ук­раинское подполье, которое и так было тотально инфильтровано агентами и провокаторами.

Собственно, до сих пор неизвестно, кем был второй убийца — один из проводников ОУН Михаил Стахур, человек, если верить имеющейся о нем информации, бесстраш­ный, жестокий и хитрый. Оуновцем? Провокатором? Агентом? Суд над Стахуром, в отличие от суда над братьями Лукашевичами, широко освещался, его отслеживала пресса, окончательные слушания сделали открытыми (естественно, не настолько, что­бы туда попадали люди с улицы), и очевидцы вспоминают, что в какой-то момент Львов наполнился слухами о публичной казни убийцы Галана. Очевидцы, присутст­вовавшие при вынесении приговора Стахуру (его казнили через повешение, хотя к 1953-му году этот вид смертной казни был упразднен), рассказывали, будто тот кричал: «Я Галана не убивал, мы так не договаривались!».

Говорят, гуцульский топорик, которым украинские националисты нанесли писателю 11 ударов по голове, довольно долго был одним из экспонатов львовской квартиры-музея Ярослава Галана. Там же на письменном столе в кабинете лежали лис­ты недописанной статьи с запекшейся кровью. Редкий случай, чтобы творческим наследием писателя после его смерти никто особенно не интересовался, но его имя все время было на слуху, а гибель вызывала живейший интерес, периодически резонируя в связи с различными информационными поводами, — не так давно мне попалась статья «Вурдалак Ярослав Галан».

---

---

Вообще, в деле Галана вся эпоха отражается в полном блеске. Если таких заложников, как Иларий Лукашевич и его братья, тысячами кидали в топку ради показательных судов и следствий, газетных публикаций и отчетностей в рамках проекта «дружба народов», то крупных, но отслуживших свое деятелей вроде Ярослава Галана делали эмблемой и символом какого-нибудь процесса. Галану повезло больше, чем семье Лукашевичей, — его похоронят при огромном стечении народа на Лычаковском кладбище, поставят памятники и назовут его именем школы, вузы и улицы, его тексты включат в школьную программу, в его львовскую квартиру-музей долгие годы будут водить школьников и показывать гуцульский топорик. Потом грянет декоммунизация, памятник снесут, вновь перекроят школьные учебники, писателя обзовут вурдалаком и агентом НКВД, закроют музей, переименуют в Одес­се улицу Га­ла­на в улицу Романа Шухевича. Зато публицистический хит «Чему нет названия» вновь будет востребован современными реставраторами «дружбы народов», а гуцульский топорик навечно застрянет даже в голове тех, кто никогда не читал книжек Галана.

В львовской клинике, на скамейке возле которой арестовали Илария Лукашевича, в книге регистрации пациентов есть запись. В день убийства Галана, утром 24 октября 1949 года, Иларию удаляли гланды. Там указаны его фамилия и причина, по которой больной поступил в клинику. Вся же подробная информация о пациентах в клиническом журнале за три дня, прошедшие после убийства, отсутствует — кто-то вы­рвал страницы. Об этом в своей книге «Убий­ство на заказ: кто же организовал убийство Ярослава Галана? (Опыт независимого расследования)» рассказали Александр Бантышев и Арсений Ухаль. Ныне профессор Национальной академии СБУ Бантышев с архивным делом братьев Лукашевичей ознакомился еще в 1975-м, когда его отправили повышать квалификацию на высшие курсы КГБ. Тогдашний куратор Бантышева полковник Афанасий Теньков выдал ему перед отъездом обвинительный вывод из уголовного дела Лукашевичей: «Ты парень молодой, прочитай, но не с позиции 1949 года, посмотри сегодняшним взглядом». Молодой парень, ознакомившись с «выводом», поднял все дело, изучил, но «сомневаться вслух тогда было не принято». Книгу в соавторстве с Ухалем (бывшим про­ректором Инс­титута СБУ, деканом юрфака Ужгородского института информатики, эко­номики и права) он напишет только в 2002-м, издаст за свой счет, она выйдет крохотным тиражом и разойдется по рукам. В отличие от бестселлеров Беляева, ее нельзя даже в сети скачать. Поэтому о том, что у одного из убийц Галана было стопроцентное алиби, сегодня не особенно известно да и ма­ло кому интересно.

Генеральная прокуратура независимой Украины отказалась пересматривать дело братьев Лукашевичей с целью их посмертной реабилитации, не найдя для этого оснований, о чем в конце пятого тома имеется соответствующий документ. Есть и еще один, самый последний, листочек в этом деле. «20.11.98. Від Лукашевіч Зіновій Денисович. Прошу повідомити дані про місце поховання моїх братів, засуджених до розстрілу, а також надати можливість ознайомитись з самим вироком».

P. S. «Бульвар Гордона» выражает при­знательность работникам Ки­­евского государственного архива СБУ за содействие в подготовке материала.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter