В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОЭТ

Юрий РЫБЧИНСКИЙ: «Поэт-эпоха Евтушенко ушел, но я знаю, что он вернется. Дай Бог, поскорее»

1 апреля на 85-м году жизни в США скончался выдающийся русский поэт Евгений Евтушенко.
Согласно последней воле Евгения Александровича его похоронят в подмосковном писательском поселке Переделкино 11 апреля. О Евтушенко вспоминает патриарх украинской песенной поэзии.

В один из последних мартовских дней я зашел в книжный магазин на Большой Васильковской и купил толстую книгу из серии ЖЗЛ, посвященную жизни и творчеству Евгения Евтушенко.

На следующий день появилось сообщение, что Евгений Александрович умер. И все поверили. И стали бурно обсуждать это событие. А я не поверил. И никогда не поверю, потому что лично для меня такие поэты, как Евтушенко, причислены к лику бессмертных. У таких поэтов не бывает могил, их нельзя как талант зарыть в землю.



«Поэт подводит, не впадая в робость, итог всему, что было до него». Юрий Рыбчинский и Евгений Евтушенко в Киеве, 2000-е

«Поэт подводит, не впадая в робость, итог всему, что было до него». Юрий Рыбчинский и Евгений Евтушенко в Киеве, 2000-е


И, даже если когда-нибудь я встречу Ев­тушенко на том свете, я буду уверен, что он здесь временно в очередной творческой командировке. Или прилетел повидаться с Пастернаком, Вознесенским, Окуджавой и Ахмадулиной. Все они собратья по перу, друзья и соперники тоже по-своему бессмертны, поскольку никогда не погаснет свеча на столе, зажженная Борисом Леонидовичем, и никогда не перестанет гулять по Москве одухотворенный Беллой сероглазый дождь, и последний полночный трол­лейбус Булата всегда будет кружить, подбирая одиноких людей, и аэропорт Вознесенского всегда будет реальнее Внуково, Борисполя и Орли.

Жил как хотел, где хотел и с кем хотел

Я имел счастье много лет знать Евгения Александровича лично и могу засвидетельствовать, что он действительно был больше, чем поэт. И даже больше, чем Россия. Большую и лучшую часть своей жизни в стране железного Феликса и железного занавеса Евтушенко жил, пользуясь безвизовым режимом. Жил как хотел, где хотел и с кем хотел. Всех и все любил.

По жизнелюбию и любвеобильности превзошел даже Пушкина. Любил и воспел станцию Зима, любил и воспел Париж, любил и воспел Америку, Кубу, Африку, Иисуса Христа, Кеннеди, Мартина Лютера Кинга и никому не известную Нюшку, и диспетчера света Изю Кратера. Поставил поэтический памятник Бабьему Яру и Братской ГЭС, Казанскому университету и собственной маме, воспетой в поэме «Мама и электронная бомба».

Был высоким, долговязым, похожим на вечно юного Дон Кихота, оседлавшего не Росинанта и даже не Пегаса, а весь шар земной. Главное, был первым русским поэтом, ставшим поэтом всемирным, переведенным на все мыслимые и немыслимые языки. Как Дон Кихот, сражался с ветряными мельницами и, как Геракл, — с чудовищами. Был наивен, как и многие из нас, верил в социализм с человеческим лицом, в Кастро и в Че, в революцию, ненавидел Сталина и его наследников. И главное, был не только Человеком Слова, то есть истинным Поэтом, но и Человеком Поступка.

В 68-м году направил письмо Брежневу, протестуя против советских танков в Праге. Потом заявил открытый протест и по поводу выдворения Солженицына, и по поводу войны в Афганистане. И против войны в Чечне. Недаром ему Пазолини предлагал сыграть Христа. Пазолини — впрочем, как и Рязанов, — понимал, что Евтушенко больше, чем поэт — он великий актер, а Христос был великим поэтом.

Лучше Евтушенко стихи не читал никто. Я имею в виду заразительность его чтения. Аудиторию он завораживает своим голосом, своей интонацией. Много и часто говорили и писали о самовлюбленности Евгения Александровича. Да, было, чего греха таить, но его самовлюбленность в тысячи раз меньше, чем его же влюбленность во всех женщин, во все языки и наречия, во все страны и города, во все человечество. И это было не игрой, а внутренней потребностью, любовной наркоманией. И как критики ни лечили его от этой болезни, он, слава богу, так и не излечился.

«Запомни: пиши о том, на чем спотыкаешься, о том, что болит»

Я познакомился с великим всемирным поэтом в Киеве в далеком 1961 году, когда он приехал в Киев и выступал в Октяб­рь­ском дворце. После его выступления я проник за кулисы и дал Евгению Александровичу школьную тетрадь с ученическими стихами. Учился я тогда в 9-м классе. Евгений Александрович взял тетрадь и назначил мне на следующий день встречу в гостинице «Украина». Волнуясь, я пришел к нему в номер, где меня встретила его красивая жена Галя. Потом появился и сам поэт и долго разбирал мои опусы, очень точно указывая на ошибки, на красивости. И в то же время сказал, что ему нравятся мои стихи:

В бой!
В бой — спокойнее.
Покой?
Покой — покойникам.

Спросил, в каком вузе я учусь. Я сказал, что в 9-м классе. «Галя! — крикнул Евтушенко. — Мы ошиблись. Мы, читая его стихи, думали, что ему лет 20, а ему всего 16». — «15», — покраснев, поправил я. Евтушенко увидел, что я смущаюсь, и обнял меня: «15! Для 15 неплохо...». Потом с веселой искринкой в глазах искоса глянул на меня и сказал: «Не обижайся, старик, но я в 15 писал лучше» — и попросил меня рассказать о себе. После чего дал московский телефон. «Будешь в Москве — звони и приходи. Думаю, из тебя выйдет толк: только запомни: пиши о том, на чем спотыкаешься, о том, что болит, не придумывай того, чего нет. Поэзия — везде и во всем, нужно только глаз и слух воспитать».

В течение жизни я много раз встречался с Евтушенко в Москве, в Киеве, в Юрмале, часто звонил и советовался с ним по телефону. Он стал моим Учителем не только в школе поэзии. Я учился у него гражданскому мужеству, той откровенности и искренности, на которую способны лишь великие поэты.

Помню, в один из приездов Евгения Александровича в Киев, после его триумфального концерта, мы ужинали у меня дома на Шота Руставели. Компанию нам составили Виталий Коротич, Дима Гордон и Эдуард Ханок. Болтали обо всем: о поэзии, о политике, о женщинах, травили анекдоты. Потом я провожал Евтушенко в гостиницу. По дороге он меня расспрашивал о том, каких поэтов я люблю. Я назвал Федерико Гарсиа Лорку, Превера, Пастернака, Цветаеву и Мандельштама, а также Дмитрия Кедрина. Кедрину Евтушенко удивился и спросил: «А Заболоцкий?». — «И Заболоцкого — тоже люблю. И Есенина... Да разве всех назовешь?».

Евгений Александрович остановился и спросил: «Юра, ты Бродского забыл». — «Нет, не забыл. Просто он не мой поэт». — «Гениально сказано! — засмеялся Евтушенко. — В первый раз слышу, что кто-то называет Бродского не своим поэтом!». — «Извините, но я имел в виду не совсем мой поэт». — «Не извиняйся, старик, слово — не воробей, ты лучше скажи, а кого ты считаешь лучшим русским поэтом ХХ века?». Это был вопрос на засыпку, кого бы я ни назвал в эту минуту: Пастернака, Блока или Вознесенского, — я невольно бы обидел своего кумира. И я ответил так: «Евгений Александрович, я учился говорить правду у вас. Кто лучший русский поэт ХХ века, я не знаю, я не Сталин, чтобы назначать кого-то самым лучшим, как это случилось с Маяковским, но я вам могу сказать, кто мой самый любимый русский поэт ХХ века, надеюсь, вы не обидитесь. Это вы!».

Я не врал, не лукавил и был рад увидеть такие счастливые голубые глаза Евтушенко, словно я вручил ему долгожданную Нобелевскую премию. Из всех моих песен он больше всего любил «Белую ворону» в исполнении Валерия Леонтьева и «Свободу» в исполнении Тамары Гвердцители. И не случайно, наверное, Евтушенко, при всей зависимости от жен, друзей, редакторов, цензоров, был, пожалуй, самым свободным поэтом не только в нашей стране, но и в мире.

Свободно говорил то, что думал, свободно любил, свободно шагал по земному шару, свободно обличал тех, кто наверху.

Вам, кто юлит,
Усердствуя,
И врет на собраньях
Всласть,
Не важно, что
Власть — советская,
А важно вам то,
Что — власть.

В 1991 году впервые благодаря инициативе первого президента независимой Украины Леонида Кравчука решено было на международном уровне отметить трагическую годовщину массовых расстрелов в Бабьем Яру. Меня ввели в комиссию по подготовке. Я внес предложение пригласить Евтушенко, американского актера, который сыграл главную роль в «Скрипаче на крыше», израильского актера и Богдана Ступку, чтобы на четырех языках в Бабьем Яру прозвучало великое стихотворение, стихотворение-поступок «Бабий Яр». Со мной согласились, и я перевел тогда на украинский для Ступки это стихотворение. А на заключительном концерте звучала гениальная оратория Шостаковича на эти стихи Евгения Александровича.

Кончилась эпоха социализма с человеческим лицом, пришла эпоха капитализма с нечеловеческими мордами

Последний раз я видел Евтушенко в Юрмале на «Новой волне», в рамках которой состоялся авторский концерт Евгения Александровича. Концерт был прекрасный и ужасный одновременно. Прекрасный, потому что звучали в авторском неповторимом исполнении стихи Евтушенко. Ужасным, потому что в зале сидел на 80 процентов сытый московский бомонд, нувориши, воры в законе, женщины в бриллиантах... Более антипоэтической публики я не видел никогда.

С эстрады «Дзинтари» Евтушенко читал стихи, словно метал бисер перед свиньями. Кончилась эпоха социализма с человеческим лицом, пришла эпоха капитализма с нечеловеческими мордами. А я сидел, ненавидя всю эту понтовитую шоблу, и вспоминал Политехнический, Дворец спорта в 60-70-е годы, когда в огромном зале не было где яблоку упасть и где, как лампочки, горели глаза у молодежи во вре­мя выступления Евтушенко. А Бессмертный Евгений, опьяненный своей поэзией, с упоением читал одно стихотворение за другим. Читал перед мертвой аудиторией, перед историческими трупами, чьи жизни давно находились в офшорах, а тела были татуированы той эпохой, которой не нужна поэзия, не нужна музыка, эпохой мертвых людей с большими деньгами.

Последний раз я разговаривал с Евтушенко по телефону. Он оказался в больнице в Санкт-Петербурге. Предстояла операция. Ноги, которыми он несколько раз обошел шар земной, требовали хирургического вмешательства. Рядом со мной тогда был Дима Гордон, и мы оба пожелали Евгению Александровичу скорейшего выздоровления. А вскоре я узнал, что Евтушенко стал инвалидом, ему ампутировали ногу. Так, перешагнув через десятилетия одной ногой, он остался в том времени, которое можно назвать не только гагаринским, но и евтушенковским.

В течение многих десятилетий власть пыталась ампутировать его душу — душу эпохи, которая началась с оттепели и с первых стихов Евтушенко и продолжилась, не­смотря ни на что, до тех пор, пока культ поэзии не сменился культом доллара и евро. Эпоха, олицетворением которой был Евгений Евтушенко, окончилась, но не умерла, поскольку эпохи не умирают. Ушла, но время от времени возвращается эпоха Средневековья. Точно так же уходит и воз­вращается эпоха Ренессанса. Поэт-эпоха Евтушенко ушел, но я знаю, что он вернется. Дай Бог, поскорее.



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось